Овсянки (сборник)

прогнать преследующего вас демона — например на недоброй ночной дороге — можно через треугольник ног и земли. нужно наклониться вперед — и посмотрев назад через этот треугольник — сказать пропади пропадом. или модапорп идапорп. то есть перевести эту самую разящую фразу на один из языков антимира. если же демон окажется чересчур сильным и продолжит свое преследование — нужно повторить этот же треугольник — но со спущенными штанами. половые органы ваши и зад должны смотреться как можно бесстыднее. через треугольник следует как можно ужаснее заматериться — время от времени вкрапливая в ругань ‘пропади пропадом’ и ‘модапорп идапорп’. постыдные звуки приветствуются. акты выделения тоже. и так — пока демон не уйдет. хоть час хоть два если даже придется держать оборону. не прогнав демона — дальше ведь вы все равно не сможете идти. мы рассказали об этом юле — дачной соседке. в городе кирове в одном из банков юля возглавляла юридический отдел. какой же восторг был у нее на лице написан! какое желание-любопытство! а мы-то как обмирали пытаясь представить себе отважную ангелицу юлiю прогоняющую сильного демона. (господи боже — прости — мы пожалуй рискнем нарядиться твоей вражиной и напасть на соседку. если не трудно — то сделай так чтобы юлечка не палила в нас из пистолета, не брызгала из газового баллончика.)

да здравствует! — да здравствует жанна! и ее почтенные родители — смелость и здоровье. наша дружба была можжевелово-клюквенным землянично-бузинным чаем — с густым бальзамом конечно. юбки сами падали с жанны стоило лишь мне на них взглянуть. мы просыпались с жанной в пустых электричках — и вспоминали что куда-то едем. ах да — немного на юг — надышаться осенью — попрощаться с октябрем. на осенних реках кутались в чехол от лодки — ледяными носами добывали тепло из щек. в зимних пустых аллеях под железнодорожной линией из накрашенного рта жанны шел пар. снег ложился жанне на рыжеватые волосы. она в искусственном полушубке. то и дело смотрит на меня издалека, снизу — блестящими умными глазами. я стою — а жанна присела. я тяну ее за воротник — наверх, к своему взгляду. жанна спрашивала: красиво? я отвечал: ты зима. она улыбалась — и не узнавала почему я ее так называю. упругая хрусткая сказка — полная бесстрашия — длинная-длинная — в которой короткие драгоценные дни — в которой рано наступает ночь — пронизанная горячим светом: это зима: и не нужно ни весны ни лета. она понимала, она говорила: ты промочил зиме колготки… давай уж до дома дойдем… телеграммы к жанне я заканчивал словами: разбиваю о твою голову керосиновую лампу. океан моей нежности в таком прощании слышала лишь она.

санквылтап — прибор для рождения мансийской музыки. он похож на длинную крытую деревянную лодку — на которую натянули пять струн. все струны одинаковы — но натянуты с разной силой. санквылтап давно мой. вот он — у меня на коленях. я не умею на нем играть. одной рукой защипываю струны — другой приглушаю — так делают мастера. подкручиваю колки. они сердятся — и скрипят туго. фломастерами под струнами санквылтапа неумело нарисованы сцены медвежьего праздника: огромный стол — на нем медвежья голова, рыба-чир и водка. справа от стола — танцующий мужчина. слева — танцующая женщина. женщина стоит спиной. мы видим лишь треугольник стекающего по спине платка. расписанной получается вся ‘лодочная палуба’. этот санквылтап подарил моему другу — тюменскому фотографу — слепой манси по имени николай. николаю было за сорок — он говорил что скоро умрет. это он изготовил санквылтап — и играл на нем половину жизни. николай рассказал между прочим что этот санквылтап хороший — который знает о многом. люди из поселка николая — разрушающегося капкана жизни на реке пелым — рассказали моему товарищу о том — что молодой николай с братом любили одну и ту же женщину. вместе с ней жили — из-за нее дрались. в пьяной ссоре во время медвежьих дней брат ударил николая по голове кедровым чурбаном — и николай ослеп. вернувшись из районной больницы из того чурбана он сделал мой санквылтап. с братом они помирились. их жена рожала им детей — и умерла при восьмых родах. я виноват перед санквылтапом: редко в руки его беру — он лежит в шубе пыли на четвертой полке под потолком. при этом если мой дом загорится с четырех концов — санквылтап будет первым предметом который я вынесу на улицу.

я долго мечтал о раскладушке — и вот однажды ее купил. она была сделана в кишиневе. была упругая — и разрисована желтыми листьями. боже — какая красота. из хозяйственного магазина я нарочно шел домой не дворами — а прямыми улицами — чтобы горожане видели раскладушку, а раскладушка — наших горожан. я вручил раскладушку жене и трехлетней дочери — а сам побежал на рынок за свежей форелью и за водкой в фирменный магазин — надо ведь было раскладушку поприветствовать и ввести в круг семьи. днем раньше я приобрел графин — в виде треугольной колбы. без рисунков — без всяких рельефных глупостей: только стекло — и пробкашар. я думал по пути о том что дома почищу форель и порежу, тщательно уберу все кости — улягусь на раскладушке у окна комнаты — на табурете справа от себя поставлю рыбу и наполненный водкой графин — жена усядется за столом рядом — дочь будет играть с юлой у двери на полу и не мешать нам. я очень долго возился на кухне с рыбиной. отмывал руки потом полчаса — стиральным порошком, жидкостью для мытья посуды и тремя мыльными видами. расправил раскладушку — улегся. она мне любовно скрипнула. придвинул табурет. жена уселась на стуле у моих ног. наполнил две рюмки. на две вилки насадил по ломтику форели. сказал про раскладушку короткую речь. мы выпили и закусили. я зажмурился от счастья. справа от меня раздался оглушительный звон. все что было на табурете я увидел на полу. мои форелины в стеклах графина. пятна водки на раскладушке — и под раскладушкой лужа. яркая юла посреди всего этого. притихшая дочь у двери — ожидающая сигнала захохотать или громко расплакаться — голову в плечи вжать. это был высокохудожественный поступок — развалить юлой мой прекрасный стол. я пошептался с раскладушкой. мы решили что был дан салют. я сел и показал дочери кулак — который был знаком к тому что можно начинать смеяться.

евгения евгеньевна родилась в старой майне. это на волге — чуть выше ульяновска. уехала оттуда сразу после школы. выучилась в консерватории в саратове — на музыковеда и виолончелистку. прошла аспирантуру. концертирует. преподает. сейчас евгении евгеньевне около тридцати пяти. русые волосы — коротко пострижена. прыгает с виолончелью из маршрутки в трамвай — где к ней обращаются ‘молодой человек — передайте…’ иногда подлетает на такси к железнодорожному вокзалу — бежит по переходному мосту — и прыгает в отъезжающий поезд под крик проводницы. в поезде этом уже сидят ее коллеги и виолончель. иногда с белым от ужаса лицом поднимается в самолет — и улетает за границу. иногда сидит в саратовских барах с неизвестными никому девицами — и громко смеется. евгения евгеньевна неудачно побывала замужем — за старпомом с теплохода ‘михаил фрунзе’. недавно евгения евгеньевна купила комнату. когда евгения евгеньевна приезжает в старую майну к маме — та с крыльца не здороваясь грозится застрелить ее из поганого ружья. ну что же ты — мама! — сокрушается евгения евгеньевна. — так ведь даже фашисты не говорят! а ты и есть фашист — с такой прической. — отвечает мама и поднимается в дом.

из четверых соседей в купе двое уселись пьяные. каждый ехал сам по себе. эти двое быстро сдружились и налили еще по рюмке. оба были башкирские татары. выпив — и не закусив — один посмотрел на другого и объявил: ты не настоящий татарин — потому что у тебя левый ус короче правого. тот страшно разволновался. сказал: ну спасибо тебе… в ботинках забрался на верхнюю полку и заплакал. потом захрапел. утром был пыть-ях. днем сургут. к ночи — ноябрьск — где они вышли.