Страница 12 из 15
смесь для глинтвейна — привезенная из чехии — в пакетике с ладошку. пакетик прозрачный. на наклейке написан состав. мы и так видим что там. апельсиновые корки корица бадьян гвоздика.
о велосипедных ключах можно сказать стихами. сочинить поэму с таким названием. все без исключения радости и тайны лета — радости и тайны молодости — радости и тайны жизни — любви — можно извлечь и приблизить к себе при помощи этих инструментов. самая красивая фраза нашего мира — это: велосипедный ключ. потому что нет в жизни сложнее объемнее лучше этой плоской наивной с виду фигуры — лежащей поперек ладони. ключами для велосипеда обвешан живот солнца. в вас влюбится каждая женщина — помаши вы перед ее глазами велосипедным ключом. а если чуть-чуть подтянуть ее голую этими ключами — любовь превратится в сказку. велосипедный ключ — в кармане у каждой божественной сущности. и хочется верить что самый старый пан бог велосипедными ключами делал мир. при помощи велосипедных ключей можно найти воду — выманить из земли — да хоть притянуть индийский океан в нолинскую свою квартиру. здесь на земле велосипедные ключи попадаются нам на глаза так редко — вы заметили? и в магазинах-то их обычно нет. и теряются очень часто. все потому что божественные сущности за ними внимательно охотятся и даже из-за них дерутся. а какой нас охватывает трепет — если мы среди хлама веранды или чердака вдруг отроем велосипедный бардачок: приоткроем его: они там? я всегда ношу с собой два велосипедных ключа. (и манок на утку.) не отдам их даже если целая орава огненных колес закатится в мою комнату и примется рыдать.
михаил фиалка. михаил подснежник. перевод фамилии сеспель варьируется. пружинит вышагивает средневолжскими сердцами. круглый от радости год. и в нашем сердце ширятся тоже — холмы покрытые сеспелем.
çеçпěл мишши. михаил сеспель. 1899—1922. чувашский поэт. вместе с константином ивановым (1890—1915) для чувашской литературы — самая первая пара крыльев — золотого цвета. наследие сеспеля — шестьдесят стихотворений — многие из них в набросках, пометки к роману ‘беглец’ и драме ‘убик’, дневниковые записи, около ста писем. в активном литературном обороте — стихотворений двадцать-тридцать. ‘чувашский язык’ — ‘как умру’ — ‘чувашскому сыну’ — ‘чувашке’ — ‘стальная вера’ — ‘к морю’ — ‘пашня нового дня’ — ‘проложите мост’… медуница писал в основном про то что новый день отлил из рассвета плуг — между оглоблями которого танцует солнце — и выехал так на поля чувашии. родился в деревне шугурово цивильского уезда казанской губернии (теперь деревня сеспель — канашский район). окончил второклассную школу села шихазаны (неподалеку). с 1917 — слушатель тетюшской учительской семинарии (теперь — татарстан). печатался с 1917. с 1918 — в ркп(б). 1919 — по командировке тетюшского уездкома едет в москву — на курсы агитаторов-пропагандистов. в 1919—1920 — следователь тетюшской судебно-следственной комиссии. в ноябре 1920 в газете ‘канаш’ — статья михаила сеспеля ‘стихосложение и правила ударения’ — точка отсчета чувашской силлабо-тоники. 1920—1921 — работа в чебоксарах: первый председатель ревтрибунала чувашской автономной области — начальник отдела юстиции. в 1921 обвинен в поджоге отдела юстиции — смещен с должности и арестован. вина не доказана — оправдан и освобожден. невидимая работа в издательско-переводческой комиссии чувашского облоно. большая любовь михаила подснежника — замужняя туся червякова. после отмены запрета покидать чувашскую столицу — в мае 1921 — выехал в госпиталь в нижний новгород — оттуда в крым. с 1922 — на украине на черниговщине — сотрудник остерского уездного земельного отдела. пытался спасать голодающих поволжья. в июне 1922 — покончил с собой — повесился в саду на липе. медунице 23. похоронен в черниговском селе старогородка. с эпитафией на украинском. ‘он был убежден что поступает правильно. я помню даже как аккуратно стояли рядом у дерева на траве его ботинки’. — писала потом одна его знакомая.
я купил палатку — двухместную — за тысячу рублей. с надписью ‘норвегия’. наверное из китая. это еще лучше. принес домой. сел на стол. стал звонить знакомым девушкам — предлагать с палаткой где-нибудь погулять. катя павлова согласилась. мы ушли за хлебозаводский парк — за железную дорогу — к тэцовским почти что трубам. там болотца и камыши — сладкие лютиковые и аир. палатку несли как большую булку — такая компактная — потому что на телескопическом каркасе. поставили в пять минут — и туда залезли. уселись друг против друга. ну что — катя? — что скажешь? — я улыбаюсь. замечательная палатка. — отвечает катя. у палатки отстегивается потолок — остается сеточка. сетчатые окошки. майское утро.
лальск когда-то был вологодским городом — и имел на гербе две куничьи шкурки. а теперь он — наш вятский поселок — очень северный — возле лузы. но города не перестают быть городами. бывшие города — важные папаши. и можно всегда от них ожидать неожиданной роскоши в учреждениях и квартирах, щедрости и сюрпризов, по-городскому свободных душ, элементарной городской любви, прохладной городской нежности. неожиданных товаров на прилавках магазинов — попробуй такое где-нибудь еще найди. только например в лальске — в магазине ‘центральный’ — который вместе со вторым жилым этажом и заколоченными чердаками можно легко перенести на коробок спичек — и унести в вельветовом кармане. мы наткнулись в лальске на велосипедный прицеп. синяя тачка на одном колесе — с отражателями — большая, сияющая — такая чудесная. он стоил чуть больше тысячи рублей. очень многие замечательные вещи стоят тысячу или сто (или дважды сто — двести) — потому что это очень правильные очень позитивные цифры. мы немедленно его купили — вытащили на улицу и стали думать как из лальска будем домой тащить? — до кирова триста почти километров — а мы сейчас даже не на колесах. с ним не полезешь в рейсовый автобус. железной дороги здесь нет. железная дорога в лузе — от лальска в тридцати километрах. эти километры мы тряслись в кузове неизвестного автомобиля. на краю лузы прощаясь мы спросили у водителя — что у него за машина? а он не ответил — и денег от нас с прицепом не взял. мы шагали сквозь лузу — до вокзала — прицеп волокли за собой. полночи сидели в зале ожидания — караулили с котласа электричку. потом ползли в киров в этой электричке — самой медленной на земле. на котласской ветке она почему-то ходит как конный трамвай. в кирове с вокзала позвонили жене. она нас ждала гораздо раньше — из лальской командировки. мы живем недалеко от вокзала. велоприцеп и мы пересекли привокзальную площадь — мимо бессовестных таксистов — полезли в гору по улице горького. все это время старый вологодский город лальск качался и брякал в нашем велоприцепе — размахивал уличными столбами, синими занавесками, фантастическими антеннами (в контурах которых — чья-то земная судьба), коррозирующими флюгерами, оградами и балконами, разбитыми беседками, верандами без стекол, окнами вытянутыми в ромбы и овалы, щегольскими водосточными трубами — пел вместе с нами и радовался пути.
в холодильнике лежали копченый гусь и сырая нога барана. хозяева квартиры на неделю уехали — а нам сказали: вы уж пожалуйста следите чтобы холодильник не отключался — он все время должен гудеть — там у нас новогодние продукты. если заглохнет — тресните вот так посильнее. из бараньей ноги можете сварить суп. мы сами всегда такой варим — обычно в пятницу — перед выходными — вкусный-вкусный.
мы были рады оставленной нам трехкомнатной пустой квартире. а супы мы не особенно едим. мы лежали на широкой кровати. жгли вереск и сандал. открывали настежь все окна. слушали музыку. смотрели телевизор. уединенно существовали в комнатах. долго спали. за окном с утра было темным-темно — старым джемпером нависало поздненоябрьское небо. а потом наступала ночь. нас было трое — мы с женой и дочка. это был буферный какой-то район — смутный: посреди неживых фрагментов частного сектора — девятиэтажные постройки. буквой г — буквой п… котлованы со сваями. строительный мусор. открытые помойки. арматура из земли поперек троп. в общем незачем было выходить наружу. даже на балкон.