Страница 36 из 89
Вчера ездила в Лондон. Знаешь, я завтракала с Твоим давнишним приятелем. Ты еще рассказывал, что первый раз чуть не подал ему пальто, вместо того чтобы пожать руку![79] Мы с ним долго беседовали. Он мне понравился, и я ему, кажется, тоже, потому что беседа была непринужденная и интересная. Конечно, много говорили о Тебе. Он очень интересовался, как и все вообще. Я была очень рада его повидать. Он, безусловно, интересный человек. <…>
Я также постараюсь повидать другого Твоего знакомого, с которым Ты раз возвращался из Германии[80].
Я вообще стала гораздо более „social“[81], чем раньше. Как видишь, культивирую всех Твоих друзей, и даже тех, которых не очень люблю, как de Br[uyne]. Но он оказался прекрасным человеком. Вообще, если Тебе сейчас кажется, что свет состоит из людей, которые хотят друг другу зла и не понимают, когда человек доброжелателен, у меня как раз наоборот — свет состоит из людей, которые желают мне добра и вовсю эти желания проводят в жизнь. Так что видишь, как мы с Тобой поделили всех жителей земного шара.
Зверочек дорогой, мне очень сейчас за Тебя страшно. Только не сдай, это так важно и в то же время так трудно. Но помни, что Тебя все же очень много народу ценит и любит, и беспокоится [за Тебя], и хочет, чтобы Тебе было хорошо. У Тебя много друзей, и они показали и доказали, что на них можно рассчитывать. Но теперь меня волнует только Твое состояние. Главное, держись и делай все возможное, чтобы держаться…»
Анна Алексеевна по-прежнему энергично ведет кампанию против насильственного задержания Капицы в СССР. В защиту Капицы она «мобилизует» общественное мнение, обращается к самым влиятельным и популярным лицам, которые могли бы подписать коллективный протест советскому правительству.
«№ 80
20 мая 1935 г., Москва
…Я всегда и теперь сочувствую социализму и готов работать здесь. Но не мне решать, где мне работать. Судьбе было угодно наделить меня дарованиями для решения научных проблем. Мне этим гордиться не приходится, это было сделано природой помимо моих желаний. Так сказать, без моего спросу. Но, по-видимому, если природа тебя наградила некоторыми дарованиями, это накладывает на тебя обязательства их использовать наиболее полно, так чтобы людям от этого было больше всего пользы. Поэтому в выборе места работы я должен, по совести, руководствоваться исключительно этими мотивами…»
«№ 82
23 мая 1935 г., Москва
…Между прочим, Крысеночек мой дорогой, мне кажется все же, мы с тобой за это время кое в чем расходимся. Я убедился или, вернее, я обдумал жизнь и пришел к выводу, что ты очень деликатная натура вообще и из Сергея ты сделаешь маменькиного сыночка. Я бы его слегка вздрючил. Строгий отцовский голос, без обиняков, другой раз производит на ребят хорошее впечатление, и вообще в жизни тут я это чувствую тоже. Ну да это, Крысеночек, временно. Когда я приеду или когда вы приедете (не знаю, что будет скорее), я покажу им, что такое папенька!!.»
«№ 83
29 мая 1935 г., Болшево
…Теперь пару слов насчет твоего приезда. Как только тов. М[айский] тебе напишет, что ты можешь ехать на две или три недели — устраивать дела, дай мне телеграмму. Тогда я тебе пошлю точные инструкции. Главная, милая, насчет ребят. Единственно, что я считаю рациональным в данном случае, — это отдать их непременно в ту школу, где когда-то ты сама училась рисованию[82]. Как бы это трудно ни было, но это единственное надежное место. А то, пожалуй, их лучше взять с собой тебе сразу. Или совсем не ехать. А то ведь кое-как нельзя обращаться с ребятами. Ты обо всем этом мне напиши заранее, Крысеночек, и не ленись…»
«№ 86
5 июня 1935 г., Болшево
…Пока у нас не будут созданы такие моральные условия, при которых каждый ученый [не] будет страшиться работать у себя на родине и не придется за каждого из них бояться, что того и гляди удерет, до тех пор нам трудно рассчитывать на большой подъем в нашей науке и на ее процветание. Все это элементарно просто и легко осуществимо, но это так трудно растолковать и объяснить. Но один в поле не воин. Видно, время для всего этого не созрело. <…>
Но меня сейчас волнует один вопрос больше всего, и это ты, дорогой Крысеночек. Мне все больше и больше кажется, что на тебя накладывается чересчур большая ноша, и мне кажется, что ты сдаешь. А это ни в коем случае нельзя делать. От твоей бодрости зависит моя. <…>
Крысеночек, я получил фото ребят и твое и был очень, очень рад. Ты сама выглядишь немного сердюткиной, а ребята веселы и хорошо играют. Ох, дорогая моя, чувствую я, что им недостает отцовского допинга и они, наверное, у тебя изнежились. Мне что-то больше по душе боцманский дух твоего отца. Вместо няньки им бы действительно нужен боцман, а им полазить бы по деревьям и озорничать. Пускай дерут костюмы, но не делай ты из них маменькиных сынов. Ну, ты не сердись, я всегда одно и то же тебе пишу. Это мои дети, и я жалею, что мои ребята такие нежные и аккуратненькие…»
«№ 140
14–15 июня 1935 г., Кембридж
…Ф. И.[83] хочет, чтобы я поехала, но R[utherford] к этому относится подозрительно, хотя и говорит мне, что не может мужчина один долго жить, чтобы я это имела в виду. На это я ему сказала, что если Тебе так уж необходима женщина, то я согласна, чтобы она у Тебя была. Но он не согласен! Говорит, что это только усложнит дело и скомпрометирует Тебя. И он очень надеется, что Ты умный и все видишь и понимаешь. Я ему сказала, что Ты мне много раз писал, что Ты не такой дурак, как это многие думают. И он успокоился. Но меня трогает, что он заботится о моих личных делах, это очень мило…»
«№ 88-а
15 июня 1935 г., Москва
…Бывают у меня моменты, когда особенно чувствуешь твое отсутствие и хочется тебя видеть и иметь около себя. Сегодня почему-то очень тоскую по тебе. Всякая мелочь, как мешочки для сапог, сделанные из того платья „парадного“, которое ты носила еще при первых встречах, мне дороги очень, и я к ним отношусь с сентиментальной нежностью…»
В середине июня Резерфорд, осознав, по-видимому, после газетной шумихи, которая не произвела никакого впечатления на правительство СССР, что добиться возвращения Капицы в Кембридж не удастся, решает возобновить переговоры с советским полпредством о продаже СССР научного оборудования Мондовской лаборатории.
«№ 141
16 июня 1935 г., Кембридж
…R. считает, что надо что-то сделать, чтобы Тебе была дана возможность работать. Но как это сделать? Он говорит, что понятно, что Ты не хочешь начинать никаких опытов, не имея уверенности в том, что если они не выйдут <…> то Тебя [не] обвинят в саботаже, вредительстве и нежелании работать. Что при таких условиях все очень трудно и почти невозможно что-либо начать. Он опять говорил, что он лично, для Тебя лично, сделает очень много, но это лично, и никакие правительства тут ни при чем. Он написал письмо М[айскому] и сказал, что он и Ф. И. хотели бы их повидать, чтобы обсудить положение…»
Накануне разговора с Анной Алексеевной, 14 июня, Резерфорд отправил письмо советнику полпредства СССР С. Б. Кагану, с которым он в марте вел переговоры о продаже СССР научного оборудования Мондовской лаборатории. Эти переговоры, как мы знаем, зашли тогда в тупик.
В письме Резерфорда Кагану есть фраза, которая объясняет возобновление переговоров. Сообщив, что ему нужно было узнать мнение Комитета Мондовской лаборатории и Королевского общества о продаже СССР специального оборудования Мондовской лаборатории, Резерфорд пишет: «Кроме того, нам пришлось обдумать наилучший способ организации работы лаборатории в отсутствие профессора Капицы, которое, как я понимаю, скорее всего будет постоянным».
79
Речь идет о писателе Герберте Уэллсе. Летом 1921 г. он устроил у себя дома прием в честь делегации советских ученых, приехавших в Англию во главе с академиками А. Ф. Иоффе и А. Н. Крыловым, отцом Анны Алексеевны. Приглашен был и П. Л. Капица. Из воспоминаний Анны Алексеевны: «Петр Леонидович никогда до этого с Уэллсом не встречался и не знал его в лицо. А у того было такое симпатичное простое лицо с усами. Когда Петр Леонидович и Алексей Николаевич (Крылов — П. Р.) поднялись к нему, отворилась дверь, и их встретили два человека во фраках — один был лакей, а другой — Уэллс. Петр Леонидович решительно не мог понять, кому надо отдать пальто. И дал, конечно, не тому, кому надо! Уэллс с милой улыбкой принял пальто и передал его лакею» (Петр Леонидович Капица: Воспоминания. Письма. Документы. М.: Наука. 1994. С. 65).
80
Имеется в виду Бернард Шоу, с которым Капица познакомился в поезде в 1931 г., когда тот вместе с лордом и леди Астор возвращался из поездки в СССР. Капица рассказал об этой встрече в письме матери (см.: Известия. 2001. 8 сент. № 165. С. 6).
81
«Общительной» (англ.).
82
Имеется ввиду, что надо оставить их во Франции с бабушкой.
83
Ф. Э. Смит, секретарь Королевского общества. Капицы между собой звали его почему-то Федором Ивановичем.