Тропою архаров

А потом мы начали хохотать.

Утром мы пришли к Ивану Ивановичу и получили карту,- он сам ее кончал при нас и, как выяснилось, просидел над ней всю ночь. По этому случаю ругался он даже больше, чем обычно.

А когда мы вышли с картой, то у крыльца увидели человека с усиками, который грузил свои вещи на подводу; уезжал ли он совсем или выезжал в поле на работу – мы не знали. Спросить его было неудобно, держался он очень независимо и посвистывал, но в нашу сторону не глядел.

Приближалась осень, но работы было еще много. И тогда начальство выделило нас с Васькой в отдельный отряд. Я был назначен начальником, а Васька помощником, других штатных и внештатных должностей в отряде не было. Поэтому мы вдвоем привязали к седлам одеяла, рюкзаки, гербарные сетки и тронулись в путь.

Теперь уже только вдвоем с Васькой мы двигались от рассвета до заката, останавливались, собирали и описывали растительность, копали яму, описывали почву и брали ее образцы. Мы были бодры с Васькой, но лошадям, которые не получали ни ячменя, ни овса и питались только травой, было туго. Травы было мало – стоял конец лета, и почти все выгорело.

Последний маршрут был особенно тяжелым. Мы шли к Чу, нам и в голову не пришло, что на этот маршрут надо запасать воду, а дни стояли томительно знойные.

Мы целый день шли через безводную пустыню и когда, наконец, подошли к стене камыша, то пить хотели изрядно.

Но оказалось, что воды нет. Тростники стояли стеной, а воды не было, она была где-то глубоко. Иногда под ногами начинала чавкать жижа – желтая и солоноватая, вся кишевшая бесчисленными рачками и крошечными личинками. Я попробовал ее, но она была отвратительна, и меня вырвало.

Я едва не заблудился, блуждая в этом тростниковом лесу, где мгновенно теряешь направление. Мы попробовали выкопать яму, чтобы добраться до воды, но так и не добрались – земля была сырая, но воды не было. Уже в полной темноте, после очередной неудачи Васька швырнул лопату и заявил, что, «пускай будет что будет, а мы сейчас должны ложиться спать, а не то сдохнем». Добывать воду решили утром.

Спали мы скверно, просыпались от жажды, но воды все равно не было, так что мы опять засыпали.

Утром поиски воды не привели ни к чему. Кое-где в камышах нашли жижу, но пить ее было нельзя. Мы посидели и решили, что рыть колодец не стоит, мы потерпим немного и попьем среди дня.

От Чу мы должны были бы идти обратно через пустыню к горам вдоль русла реки, вытекавшей в шестидесяти километрах от нас из гор. На карте, которую мы получили от землемеров, была показана река. Нет, не прерывистой пунктирной линией, как показывают пересыхающие летом реки, а сплошной синей чертой была вычерчена она на карте. Эта река, судя по карте, только чуть-чуть не доходила до Чу.

И мы поверили этой голубой черте и двинулись в пустыню, рассчитывая часа через два, ну три встретить воду и, наконец, напиться. К счастью, лошади попили вонючей чуйской воды, так что мы могли двигаться свободно.

И мы пошли. Через два часа мы до воды не дошли, но через силу выкопали почвенную яму и сделали описание растительности.

Мы шли еще час, еще два – русло реки было однообразно сухо. Ни в ямах под берегом, где, очевидно, вода должна бы сохраниться дольше всего, ни в промоинах воды не было – песок и почва были совершенно сухи.

Мы шли и шли. Начали трескаться губы, язык распухал, на руках кожа сморщилась и стала сухой и какой-то шелестящей. По временам кружилась голова.

– Знаешь что,- сказал Васька,- ямы копать мы не в состоянии, но растительность ты все-таки описывай, а я буду собирать гербарий. Ведь все равно это нужно сделать.

Последнее описание мы сделали уже в шесть часов вечера. И долго в изнеможении сидели в тени от лошадей.

– Пошли,- сказал я.

– Да, конечно, пошли,- не поднимаясь, сказал Васька, надо идти.

На этой остановке мы нашли в русле уже влажный песок. Но он был только влажный, а воды, как мы ни копали, не было. И мы пошли опять. Я боялся, очень боялся – ведь я был впервые в жизни начальником, и я отвечал. Я чувствовал, что нельзя было уходить от Чу, не достав воды, а я сделал эту глупость. Васька не упрекал меня, он только все смотрел вперед, вверх по руслу.

Мы еще раз тщательнейшим образом рассмотрели карту вечером, пока еще было светло. И тут Васька сделал страшное открытие.

– Знаешь что,- сказал он,- а ведь эта карта вычерчена двумя разными людьми. Вот видишь, эту часть чертил Иван Иванович, а этот край делал кто-то другой, он вычерчен гораздо небрежнее. И скотина, что делала этот район, где мы теперь, явно вместо пунктирной линии, какой обозначают пересыхающие реки, для скорости взяла и прочертила все одной цельной линией.

Мы посмотрели друг на друга.

– Он?

– Ну ясно он-ленивая сингапурская скотина!

Еще до света мы поднялись и пошли по руслу. Когда рассвело, вправо от отрогов гор, километров за пять, мы увидели юрты аула. Долго мы шли до него. Долго… Васька все спотыкался и даже падал. Потом мы поднимались и опять шли.

Из аула сначала смотрели на нас с удивлением, а потом пошли навстречу, но мы и сами уже подходили близко. Нас взяли под руки и повели.

Мы подошли к аулу, в середине которого, среди юрт, бил маленький ключик, он был обложен дерном и камнями. Мы сели на край, и какой-то мальчишка сейчас же подал Ваське пиалу. Васька передал ее мне, но я не взял.

– Ну, ладно, давай, пей,- сказал я. и голос у меня был какой-то чужой и хриплый.

И мы начали пить: сначала он выпил пиалу, потом я, потом опять он, потом я.

Как это ни удивительно, я начал считать. Можете мне не верить – тут, сидя на камнях ключика, я выпил одну за другой семнадцать пиалок воды.

Потом мы вошли в юрту, и нам дали молока. Мы выпили и молоко.

– Знаешь что,- сказал мне Васька засыпая,- как ты думаешь, можно это нарисовать, как нам хотелось пить, как мы мучились? Как бы ты это нарисовал? Что именно нарисовать, чтобы показать жажду?

Но я ничего не мог придумать, потому что быстро заснул.

Этим маршрутом, собственно, и заканчивалась наша экспедиция. Карта пастбищ была сделана.

Мы вернулись в Благовещенку, уложились и стали прощаться со всеми. Надо было ехать в Алма-Ату.

Перед самым выездом пришел к нам прощаться Иван Иванович, он прощался и страшно извинялся. На него просто жалко было смотреть, так он был смущен этой историей с картой. Васька был прав -этот кусок карты, который подвел нас, чертил человек с усиками. Но Иван Иванович не мог себе простить, что он не проверил его работу.

– Ну, я еще рассчитаюсь с этим артистом! – говорил он в великой запальчивости.- Как только он у меня вернется с поля, я ему такую баню устрою, что ему небо с овчинку покажется. А меня, старого дурака, простите, ребята!

– Иван Иванович! Дорогой! – говорил я.- Честное слово, никаких претензий к вам не имеем, вы ни в чем не виноваты. Но этому с усиками из Сингапура скажите, что если он нас встретит, то лучше пусть сразу на другую сторону улицы переходит. А то, мало ли что, мы можем не сдержаться.

И мы расцеловались с Иваном Ивановичем, сели на брички и уехали.

В Алма-Ате мы кончали обработку материалов, писали предварительный отчет и шлифовали карту.

Вот тут, перед самым концом работ, Васька начал куда-то пропадать.

Как-то раз, уже часов в шесть вечера, после обеда произошло нечто необычное. Васька стал мыть руки с мылом. Я обошел несколько раз вокруг него, потом принес ему полотенце, он его принял и руки вытер. Лицо его было серьезно. Я спросил, знает ли он, который час, может быть, он спутал и моет руки по ошибке, думая, что сейчас утро. Он сказал, что я дурак. Тогда я поинтересовался – здоров ли он, но он пихнул меня и сказал, что я осел. Тогда я принес ему зубную щетку, которая валялась у нас в рюкзаке без употребления с весны. Но чистить зубы он не стал, а сказал, что я идиот.

Дело было явно безнадежно, потому что я вдруг увидел на стуле его ковбойку – чистую и выглаженную. Ну, что мне было делать?