Белояннис

То, о чем я сейчас скажу, направлено прежде всего на то, чтобы укрепить политическую линию партии, защитить те принципы, в которые я глубоко верю, а не для того, чтобы спасти свою жизнь.

Но моя жизнь, — взволнованно говорит Белояннис, — неразрывно связана с историей Коммунистической партии Греции и с ее деятельностью. Я мог бы жить в достатке, но я предпочел жизнь, полную опасностей и лишений. На моем веку мне десятки раз приходилось выбирать между жизнью и смертью. Жигь, изменив своим убеждениям, или умереть, оставаясь верным своим идеалам и своим убеждениям. Я избрал этот трудный путь в прошлом и сегодня предпочитаю этот же путь, каким бы трудным он ни был.

Белояннис касается пресловутых «деклараций об отречении», которые заставляли подписывать демократов в фашистских застенках.

— Со времени установления диктатуры Метаксаса, — говорит Белояннис, — в Греции было сделано приблизительно 120 тысяч деклараций об отречении. Установлено, что все они были сделаны под давлением: путем применения насилия и всякого рода шантажа. И вот возникает серьезная общественная и национальная проблема. Один политический режим, одна партия, партия правых, старается при помощи террора заставить другую партию отречься от своих политических идей, сдаться перед опасностью. Но подобный «урок» капитуляции преподносится не только членам левой партии, но и тем, кто является сторонниками правых партий. Таким образом всех греков учат сдаваться при встрече с опасностью и испытаниями. Я желаю, чтобы тем людям, которые стараются преподать подобные «уроки» другим, не пришлось самим пожинать плоды собственных усилий.

Иллюстрируя свою мысль, Белояннис напоминает суду о том, что во время гражданской войны офицеры монархо-фашистских войск добровольно сдавались в плен частям Демократической армии.

Один из военных судей перебивает Белоянниса:

— Господин председатель, он оскорбляет офицерский корпус.

— Вам следовало бы быть более выдержанным, — отвечает ему Никос. — Я говорю с вами прямо, без обиняков. Я говорю только то, что лично сам видел. Многие офицеры, попавшие к нам в плен, начинали рассказывать о том, что они нам всегда симпатизировали, что участвовали в Сопротивлении и т. д. У меня такие люди не вызывали никакой симпатии. Я уважал тех, кто смело заявлял, что сражается с нами во имя идеи, в которую верит. Их я считал людьми.

Первыми к насилию прибегли правые. Левые никогда не провозглашали насилие своим принципом или догмой…

В зале душно. Время приближалось к трем часам ночи. У Белоянниса пересохло горло, и он просит дать ему стакан воды. Председатель резко бросает:

— В такой поздний час достать воды нельзя.

— Это не имеет значения, — спокойно говорит Никос и продолжает свою речь.

Он переходит к изложению политики Коммунистческой партии Греции и не оставляет без ответа ни один клеветнический выпад против ее действий.

Среди судей замешательство. Иногда кто-либо из них не выдерживает и грубо обрывает обвиняемого, предлагая ему прекратить свою речь.

— За это меня судят, — спокойно отвечает Белояннис и продолжает говорить.

Наконец не выдерживает королевский прокурор:

— Господин председатель, согласно закону № 509 компартия объявлена нелегальной и никто не может пропагандировать ее принципы, ибо это является преступлением.

— Именно за это меня судят, — опять отвечает Белояннис, — и я обязан об этом говорить.

Чем дальше говорит Белояннис, тем обнаженнее становится не только абсурдность выдвигаемых против него и его товарищей обвинений, но и звериное лицо греческой реакции.

Он вспоминает предательство монархо-фашистов во время войны, отказ их от выполнения Варкизских соглашений, предательство национальных интересов англо-американскому империализму, массовые преследования и убийства патриотов.

— Коммунизм — это идеал всего человечества, это международное движение, — говорил Белояннис. — При жизни Маркса была лишь горстка коммунистов. Ныне под знаменем социализма стоит 800 миллионов человек. Завтра социализм распространится по всей земле. Возможно ли, чтобы такое грандиозное движение было создано с помощью иностранного воздействия?

Белояннис отвечает на клеветническое обвинение в том, что КПГ является агентом «иностранной державы».

— Какой иностранный агент отдаст так беззаветно свою жизнь, как это делают во имя своих убеждений тысячи коммунистов? Эти жертвы коммунистов можно сравнить только с жертвами первых христиан. Но и здесь есть разница. Христиане шли на смерть и муки в надежде унаследовать царствие небесное, завоевать себе вечное блаженство на небе, в то время как коммунисты отдают свою жизнь, не ожидая ничего получить за это взамен. Они жертвуют ею сегодня с тем, чтобы для человечества настали лучшие, счастливые времена, до которых они сами могут и не дожить. Какой иностранный агент способен отдать свою жизнь ради такой великой цели?

В зале полная тишина. Присутствующие сидят затаив дыхание. Журналисты делают заметки. Полковник Ставропулос пытается рассеять впечатление от речи Белоянниса и опять прерывает ее:

— Пора кончать заседание.

Но Белояннис не обращает на это внимания.

— Теперь я хочу подчеркнуть следующее: Коммунистическая партия Греции своими корнями уходит в народ. Партия связана с народом неразрывными кровными узами. Компартию нельзя уничтожить ни военными трибуналами, ни карательными отрядами. Целью политики коммунистической партии всегда была защита интересов нашего народа и нашей страны. Поэтому народ поддерживает партию. Коммунистическая партия требует умиротворения страны, ее экономического восстановления и демократического возрождения. Правые партии препятствуют осуществлению этой политики и, сея повсюду страх и ненависть, преступно приближают Грецию к новым трагическим катастрофам. Вы судите меня за политику моей партии. Ваши трибуналы не выражают народной воли. Это предвзятые суды. Вот почему я не прошу вашего снисхождения. С гордостью и спокойствием я приму ваш приговор и с высоко поднятой головой мужественно встану перед вашим карательным отрядом. Но я уверен, настанет день, когда нынешние судьи будут просить снисхождения у греческого народа. Больше мне нечего сказать.

Белояннис спокойно складывает бумаги и возвращается на свое место. Друзья пожимают ему руку, одна из женщин протягивает ему цветок красной гвоздики.

В своих защитительных речах другие обвиняемые говорили о бесчеловечном обращении с ними в охранке, о пытках и истязаниях, о требованиях подписать заявления об отречении от политических убеждений, Они разоблачали провокационные цели арестов, проводимых для закрытия демократической печати, говорили о подлинной сути затеянного процесса. Все эти речи носили характер не защиты, а обвинения, направленного против антинародной политики реакционных правящих кругов. В своей защитительной речи Элли Иоанниду сказала:

«Вокруг моего ареста был поднят большой шум. Поэтому следовало ожидать, что на суде будет представлено достаточно документов. Ведь следователи мне сказали, что для документов по данному делу мало одного автомобиля и что меня мог бы «обелить» только «четырехкратный» смертный приговор.

Однако в показаниях всех прошедших перед судом свидетелей обвинения не было ничего конкретного — полная пустота. Только полицейские дали какие-то туманные показания вроде того, что я была в городском комитете партии.

Для нас, коммунистов, многие понятия имеют совершенно другое значение, чем то, которое вкладывают в них наши противники. Так, например, родина, независимость, свобода имеют для нас подлинный смысл. Истинными защитниками родины, независимости и свободы являемся мы, коммунисты.

В этом испытании я верю только в борьбу КПГ. Именно КПГ держит в своих руках спасение Греции. Ныне только компартия говорит об умиротворении. Я горжусь политикой коммунистической партии, которая спасает Грецию. Я горжусь, что следую этой правильной линии».

СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР

15 ноября 1951 года последний день процесса. Зал суда переполнен. По-прежнему большинство из присутствующих — переодетые в штатское агенты секретной полиции. Присутствуют корреспонденты столичных газет и международных телеграфных агентств. Они спешно заносят в блокноты свои наблюдения. В зале суда находятся и родственники обвиняемых. Но их немного. Для них «не хватило» места.