Страница 19 из 24
- Что-то много ты о людях думаешь, - сердито сказала Хиля, закидывая ногу на ногу. - Тем более, об э т и х.
- Но они такие же граждане, как и мы, - я не хотел спорить, но не мог и смириться с ее тоном.
- А может, и приютские - тоже такие, как мы? - она прищурилась.
- Давай, не будем ругаться, - я нежно взял ее за руку и чуть потянул к себе.
- А я не ругаюсь! - она вырвалась. - Просто не могу тебя понять! Вчера, в магазине, ты бабку какую-то без очереди пропустил - в честь чего? Пацанам фабричным дал на мороженое - зачем?
- Просто так, Хиля, ты что...
- Да не просто так! - Хиля сверкнула на меня глазами почти с ненавистью. - Скажи честно: ты считаешь себя кем-то вроде них, да? Только честно!
Тут уже начал сердиться я:
- Слушай, в нашей стране нет граждан второго сорта! Нет богатых и бедных! А ты, кажется, думаешь по-другому. Да, я считаю, что ничем не отличаюсь от людей с фабрики или складов. Или из приюта! Ты сама жила в приюте, когда сгорел ваш дом!
- Три дня!
- Ну и что? Факт остается фактом. Ты ведь не стала хуже оттого, что три дня провела в социальном приюте, правда? Ну - и они не хуже оттого, что вынуждены жить там постоянно!
Наверное, мы говорили довольно громко, потому что, привлеченные спором, к нам вдруг подошли двое детей, мальчик и девочка, очень похожие друг на друга и даже похоже одетые - в черные спортивные штаны и синие рубашки с короткими рукавами. Им было лет по шесть или семь, не больше. Ни о чем не спрашивая, они уставились на нас светлыми, удивленными глазами, какие бывают у щенят при виде грузовика, и мальчик уж точно по-щенячьи склонил набок русую стриженую голову.
"Складские" дети ничем не отличаются от детей "заводских" или "фабричных", это разделение условно и отражает лишь место их жительства. Даже в социальных карточках, в графе "статус семьи", у всех написано одно и то же - "рабочие". Все получают одинаковые талоны и учатся в одинаковых школах, сходно питаются и одеваются, играют в одних и тех же дворах, и родители их ходят друг к другу в гости. Но одно отличие все-таки есть: "складские" страшно любопытны. Не знаю, с чем это связано, может быть, с работой родителей, которые вынуждены проводить долгие часы в огромных закрытых помещениях, часто в одиночестве, а потому в остальное время постоянно сплетничают о соседях и знакомых. Любое событие для них - праздник. Парень и девушка ссорятся на улице - чем это не событие?..
Увидев детей, Хиля замолчала и враждебно посмотрела на них, а потом на меня, словно спрашивая взглядом: "Ну? И долго я буду ждать, пока ты их прогонишь?". Я откашлялся:
- Ребята, вы чего хотите?
- Ничего, - ответил мальчик, не двигаясь с места.
- Пошли бы, поиграли, - я улыбнулся.
Дети заулыбались в ответ, но уйти и не подумали. У них были чисто умытые, румяные мордашки с чуть заметными веснушками вокруг носа, у мальчишки между крупными передними зубами я заметил застрявшие кусочки моркови.
- А чего вы сейчас ругались? - спросила девочка.
- Мы не ругались, - я поправил ей волосы. - У нас просто голоса такие... громкие. Но, когда взрослые разговаривают, детям стоять и слушать не положено. Невежливо, понимаешь?
- Короче! - резко сказала Хиля и раздраженно засопела. - Ты долго рассусоливать с ними собираешься?.. - она повернулась к детям. - А ну, пошли отсюда к чертовой матери, пока пинка не дала!..
Те не заставили себя уговаривать и кинулись бежать, но шагах в десяти остановились, и мальчишка состроил Хиле рожу.
- Ах ты сволочь! - Хиля с готовностью схватила с земли булыжник, но я успел перехватить ее руку.
- Ты что?! - крикнула она, но камень все-таки выпустила. - Заступаешься?..
- Нет, не хочу уголовщины. А если бы ты кинула и попала? Глазомер у тебя хороший, ты вполне могла голову ему разнести, - я отбросил булыжник подальше в траву. - И что тогда?.. Ты просто представь: следствие, суд, а потом, может, и тюрьма.
- Я бы не кинула, - сказала Хиля, остывая.
- Ну, а вдруг он бы еще что-нибудь сделал? - я посмотрел на детей, которые уже вернулись к своей игре у подъезда и изредка косились на нас, как на больных. - Он мог тебя спровоцировать.
- Видно, что у тебя отец - дознаватель, - она встала со скамейки, одернула платье и аккуратно расправила кружевной воротник. - Так и сыплешь словечками. Пойдем отсюда, видеть эти морды не могу...
Мы миновали двор, прошли метров сто по улице, поглазели на витрину крошечного магазинчика скобяных изделий, и Хиля вдруг сказала с какой-то взрослой, трезвой задумчивостью:
- Знаешь, Эрик, а ведь ты меня никогда еще не целовал. Не подумай, что я озабоченная, но ведь ты считаешься моим парнем, и...
- А чей же я еще? - я обнял ее за плечи. - Только твой.
- Обними сильнее, - тихо попросила она.
Я не стал спрашивать: "Что, здесь?", хотя стояли мы прямо перед магазином. Просто обнял, прижал к себе, зарылся лицом в мягкие волосы на макушке. Было приятно, от девушки пахло духами, чистым платьем, чистой кожей, но никакой другой реакции, кроме тихого удовольствия, это объятие у меня не вызвало. Мне нравилось обнимать красивого, ухоженного, симпатичного мне человека, но я прекрасно понимал, что обнимать надо не "человека", а прежде всего - молодое женское тело. Увы - именно как "тело" Хиля меня не интересовала.
- М-да, - она чуть отстранилась. - Эрик, я ведь тебе не сестра. И не дочь. А ты обнимаешь меня, как отец или брат, - вся ее злость куда-то улетучилась, и на меня смотрели удивленные и обиженные глаза. - Я тебе не нравлюсь?
- Нравишься, и даже очень! - я погладил ее по голове.
- Может, ты правда стесняешься людей?
- Скорее всего. Не могу, не в своей тарелке себя чувствую... - это была неправда, но я решил пока на ней остановиться.
Мы побродили еще немного. Вечер был такой теплый, нежный, наполненный мирными шумами жилого района и запахами клейкой листвы, остывающего асфальта и легкой бензиновой гари (гарь в малых дозах пахнет, как духи), что домой нас совсем не тянуло. Складская стена кончилась, и мы шли теперь вдоль решетчатой ограды, за которой высились горы желтого песка и стояли аккуратные штабеля кирпичей. С другой стороны дороги открылся пруд с ровно гудящей на берегу трансформаторной будкой. Людей вокруг не было, и я почувствовал, глядя на идущую рядом девушку, что просто обязан сейчас поцеловать ее, потому что она этого ждет.
И я ее поцеловал. Мне казалось - все вышло, как в кино. Но Хиля отстранилась и снова посмотрела с удивлением и обидой:
- Ты меня не любишь!
Прежде я не задумывался, люблю ли ее. Нравится - да, это я твердо знал. Никто другой не нужен - тоже верно. Она умнее, взрослее меня, ее разум вмещает в себя мой без остатка, и человек она тоже славный, а вспышки беспричинной злости скоро пройдут. Но что касается любви - тут я растерялся, а потому, наверное, ответил:
- Почему, люблю!
- Тогда что ты надо мной издеваешься?! - крикнула Хиля и взмахнула в воздухе сжатыми кулаками. - Бревно ты бесчувственное!.. - в ее глазах засверкали слезы, и она, резко развернувшись, побежала прочь, к виднеющимся вдалеке корпусам старого элеватора.
- Хиля!
Она не обернулась, крикнув:
- И не ходи за мной!..
Через неделю она стала встречаться с двадцатилетним парнем, который служил в Тресте столовых учетчиком, но вскоре вернулась ко мне и попросила прощения. Я, успевший за это время сполна прочувствовать, что значит быть брошенным, так радовался, что простил все, даже то, что уж с ним-то она нацеловалась как следует.
У нас так ничего и не было, и Хиля, кажется, просто смирилась с этим. Так мы и оставались наполовину друзьями, наполовину влюбленными - до того самого дня, когда разразилась катастрофа.
* * *
Дознавателя Голеса в кабинете не оказалось. Трубин настойчиво постучал, но дверь была заперта, зато на стук из кабинета напротив высунулась гладко причесанная голова молодой девицы, судя по виду, секретарши: