Белые Мыши на Белом Снегу

Постникова Екатерина

Белые Мыши на Белом Снегу

Журнал "Самиздат":

© Copyright Постникова Екатерина

Размещен: 01/02/2005, изменен: 19/01/2009. 958k. Статистика.

Роман: Фантастика

Хочу в СССР...

Аннотация:

Этот роман скоро увидит свет и (надеюсь) появится на книжных лотках. Несколько необычный взгляд на то, что принес нам социализм.

Екатерина Постникова

БЕЛЫЕ МЫШИ НА БЕЛОМ СНЕГУ

Всколыхнулось. Я вижу красное зарево за огромным полем, на границе стылой черной земли. Мне нужно многое успеть до того, как воздух прорежут чистые лучи, и круглый небосвод зальет голубизна. Это - моя ночь. Если ничего не изменится сегодня - ничего не изменится никогда.

Страшное слово - "никогда". Я сам себе страшен сейчас, потому что впервые не знаю, кто я на самом деле и где нахожусь. Вроде бы - все ясно: угасающий день, окраина города, в котором я вырос. И я, уже не впервые, стою здесь, сунув руки в карманы, и смотрю на закат.

Но что будет, если этот закат - последний?

Часть 1. НЕОБЯЗАТЕЛЬНЫЙ ПОЖАР

Восьмого февраля, в четверг, вечером, я украл куртку. Никто не мешал, ни одни глаза в том магазине даже не скользнули по мне, словно я был изображением на плакате или неуклюжим деревянным манекеном с пустым и плоским лицом. Наверное, это оттого, внешность моя до обидного стандартна - встретишь в толпе и сразу забудешь.

Магазин закрывался в семь часов, но уже к шести в гулком зале с серыми стенами почти никого не осталось. Я смотрел на окна: за ними в объемной, густой тьме летели ближние и дальние снежинки, образуя как бы несколько слоев снегопада. Белый фонарь расплылся на стекле мутным кругом, и снежинки в этом круге казались черными, как негатив.

Продавщица за низким захватанным прилавком тоже засмотрелась, стоя ко мне в профиль и накручивая на палец прядь русых прямых волос. Она была похожа на свой прилавок - такая же приземистая, широкая, основательная, на твердо стоящих ногах. И ощущение захватанности при взгляде на нее тоже возникало, я понял, откуда - голубой халат, плотно обтягивающий ее монолитное, плотное тело, давно не стирали. При этом продавщица была совсем молодая, лет двадцати пяти, наверное, и какая-то мечтательная, отстраненная, словно сознание ее существовало отдельно от тела и было другим - легким, звонким и быстрым.

Как только пробило шесть, в зале притушили свет, и заметнее сделались окна. Запоздалый покупатель, мужчина лет сорока пяти, все бродил, то снимая с полки черный сапог, голенище которого грустно свисало, словно собачье ухо, то щупая рукав ватной куртки на вешалке, то останавливаясь у прилавка с разложенными под мутным от людских прикосновений стеклом катушками ниток, иголками и пуговицами. Я не мог понять, чего он хочет, то ли купить все-таки одну из вещей, то ли просто согреться.

Продавщица зевнула, прикрыв рот ладонью, и стала провожать мужчину взглядом. Вроде бы он не делал ничего такого, что не полагалось делать в магазине, но его беспредметное шатанье девушке не нравилось, и она сказала:

- Вы бы купили что-нибудь, а то все выбираете, выбираете, так и магазин закроется.

- Сейчас, - подал голос мужчина и остановился все-таки у куртки, - А она теплая?

- Потрогайте, - девушка чуть оживилась и стала прохаживаться за своим прилавком, сунув руки в карманы халата.

Мужчина потрогал. Потом снял куртку с вешалки и взвесил ее в руках:

- Тяжелая.

- Чистая вата! Очень хорошее качество, товар первого сорта.

Я стоял в углу, у лестницы, прямо под щитом с объявлениями, и смотрел на них из своего сумрака. Лампочка надо мной не горела, и я находился в самом центре неосвещенного пространства между длинным плафоном дневного света в торговом зале и таким же плафоном, только поменьше, на лестничной площадке пролетом ниже.

Мужчина еще раз взвесил в руках куртку, перевернул болтающийся ценник, посмотрел, что-то буркнул.

- Что, дорого? - поинтересовалась девица, заправляя под крошечную голубую шапочку непослушную прядь волос. Нос у нее слегка лоснился.

- А кто тут, в этом отделе?

- Будете брать?

- Наверное, - мужчина нашел зеркало, стащил с себя за рукава бежеватое пальто с меховым воротником и влез в куртку. Сидела она на нем, как седло на корове, но он, похоже, этого не замечал.

- В кассу пробейте, - сказала продавщица, оценивающе его рассматривая, - Если берете, давайте, я заверну.

Касса возвышалась возле обувных полок, большая, темная, обшитая крашеными досками, и сидела в ней маленькая аккуратная бабушка в вязаной кофте. Мужчина зашагал туда, раскрывая на ходу плоский черный кошелек с блестящей кнопкой, а продавщица споро швырнула куртку на прилавок, словно это было какое-то живое, но вялое и податливое существо, и принялась привычно выкручивать ей рукава и плотно скатывать ее в колбаску, чтобы сэкономить оберточную бумагу. Минута - и большие портновские ножницы щелкнули, обрезая бечевку над ровным, до странности компактным свертком. Я стоял и смотрел. Не знаю, почему, но куртка в тот момент действительно представилась мне живой, намертво стянутой тугими путами, едва дышащей в них, и я почувствовал глубоко внутри своей души слабое царапанье странной, человеческой жалости.

Мужчина вернулся с серым квадратиком чека и робко, двумя пальцами, протянул его девице в обмен на мягкого, несопротивляющегося, ватного пленника. Я услышал сдавленное "спасибо" и деловитый ответ: "Носите на здоровье!". Продавщица поглядела на маленькие наручные часики голодным взглядом человека, мысленно уже убегающего домой, но время не подошло, и она вздохнула.

Покупатель постоял еще, рассматривая сквозь стекло картонку с черными и серыми пуговицами, и двинулся к лестнице, хотя выглядело это так, что - ко мне. Я посторонился, пропуская его с добычей, и вдруг пошел следом, не сводя глаз с качающегося свертка. Позади меня, в зале, возник кто-то еще, большой, громкоголосый, и объявил, что пора запирать склад, а ключи опять куда-то делись. Продавщица ответила в том смысле, что она их не брала и не знает, кто взял.

Мужчина впереди меня спускался задумчиво и неспешно, словно теплые, полумрачные магазинные недра держали его магнитом. Мне показалось, что он совсем не замечает меня, и я кашлянул. Он не обернулся. Так мы и двигались друг за другом до самого низа, где покупатели натоптали за день лужу. И вот внизу, уже у самых дверей, он вдруг о чем-то вспомнил, захлопал себя по карманам, но сверток с курткой мешал, и мужчина положил его на темно-зеленую гармошку батареи, продолжая искать нечто забытое или потерянное. Не нашел. Я уже спустился и стоял теперь у него за спиной, но он по-прежнему не обращал на меня никакого внимания. Повторно обхлопав все карманы, он чертыхнулся, развернулся на каблуках и прыжками, через ступеньку, полетел вверх, где уже гремела ведрами уборщица.

А мы остались - я и сверток на батарее. Это было как-то странно, ни на что прежнее не похоже, и я, наверное, просто ушел бы, но жалость, на мгновение проснувшаяся во мне при виде беззащитной вещи, решительно отобрала всю волю и приказала руке - взять. А ногам - бежать. Вот и все. Я украл эту куртку.

Сверток был тяжелый и теплый от батареи. В одном месте, где врезалась бечевка, оберточная бумага порвалась, и я увидел полоску темно-синей ткани и край небольшой черной пуговицы с четырьмя дырочками. Нитки в дырочках крест-накрест, торчит короткий ниточный хвостик. Это врезалось в память - как бечевка в бумагу.

Метель обняла меня и растворила, стоило лишь уйти из круга света и зашагать к следующему кругу. Теперь сверток был ребенком, и я нес его, как ребенка, прижимая к груди. И не удивился бы, если бы он вдруг захныкал в моих руках. Но ничего не было, кроме скрипа снега под подошвами ботинок и скрипа фонаря, качающегося на столбе от ветра. Даже звезд не было, они спрятались за толстым слоем туч и светили где-то сами по себе, пока я шел в темноте от одного светлого пятна к другому.