Дорога в Гандольфо

И в этот момент Дивероу увидел их на тумбочке возле изголовья кровати.

Их – то есть ножницы.

Глава 19

– Прости за недоразумение с твоей одеждой, – проговорил Хаукинз, входя в просторную гостиную.

Сэм, свирепо глянув на него, потуже подпоясал оконной занавеской прикрывавшее его тело одеяло из гагачьего пуха.

– Ты, вероятно, думаешь, – продолжал генерал, – что у прачечной мог бы иметься и второй ключ на случай, если бы кто-то пожелал вдруг навестить ее и в выходной день? Но подобного рода заведения никому не доверяют, опасаясь непрошеных гостей.

– Да заткнись ты! – пробормотал Дивероу, которому опять пришлось заняться занавеской, ибо кушак из шелковой ткани вновь развязался. – Я полагаю, прачка появится утром?

– Надеюсь. Она – одна из немногих, кто уходит на ночь домой. К себе в деревню. Это не дело, конечно. Впрочем, здесь многое требует перемен.

– Что именно? И не придется ли мне в результате их еще разок пообедать с Азаз-Вараком?

– В данном случае, Сэм, ты мыслишь слишком односторонне. Обрати внимание и на другие вещи. Кстати, ты уверен, что тебе нужны рубашка и брюки? Если так, то сейчас я спущусь вниз… – Хаукинз сделал жест рукой в сторону дюжины огромных кресел с цветными салфетками на мягких спинках и подлокотниках, громоздившихся у выхода в холл.

– От тебя мне ничего не надо! Я сам позабочусь о себе. И хочу лишь одного: чтобы ты отказался от своего безумного плана и отпустил меня домой!

Маккензи отгрыз кончик сигары и выплюнул его на ковер.

– Ты уедешь домой, я обещаю. Как только ты переведешь все средства компании на один счет и сделаешь несколько вкладов, которые могут быть сняты со счетов только при определенных условиях, я лично отвезу тебя в аэропорт. Слово генерала!

– Не пудри мне мозги! – возмутился Сэм. – Да понимаешь ли ты, о чем говоришь? Речь идет не о фунте мяса, а о сорока миллионах долларов! Я помечен на всю жизнь! Сведения обо мне поступят в отделения Интерпола и полицейские участки во всех без исключения цивилизованных странах! Ты же не подписал чеки на общую сумму в сорок миллионов долларов и поэтому рассчитываешь вернуться к нормальному, добропорядочному образу жизни. Это очевидно!

– Ты не совсем прав и знаешь об этом: ведь все швейцарские банки соблюдают строжайшую секретность.

Дивероу огляделся вокруг, чтобы убедиться, что их не подслушивают.

– Если даже предположить, что так оно и есть, то все может перемениться… после попытки… похитить некую особу в Риме. А попытка такая непременно будет предпринята. И тогда ты окажешься под колпаком. Каждый твой контакт с момента отлета из Китая рассмотрят самым тщательнейшим образом, как под микроскопом. А ведь рядом с твоим именем фигурирует и мое. Вот и всплывут наверх проклятые сорок миллионов долларов в Цюрихе. Таков уж расклад!

– Ничто нам не грозит, старина! Ты же свою работу закончил. Или закончишь скоро – как только уладишь все дела с деньгами. И к тому, что произойдет потом, ты не будешь иметь никакого отношения. Так что ты чист, дружище! Чист как слеза – на все сто процентов!

– Вовсе нет. – Дивероу сам удивился, что произнес эти слова шепотом. – Я же сказал только что: если ты попадешься, заметут и меня.

– Чего ради? Ведь если даже предположить, что ты прав, – а я придерживаюсь прямо противоположного мнения, – то в чем смогут тебя обвинить? В том, что ты занимался банковскими операциями по просьбе старого солдата, который сказал тебе, что он создает специальный фонд для поддержки организации, занимающейся распространением идей всемирного религиозного братства? И даже если бы тебя заподозрили, кто помешал бы тебе сказать: «Позвольте спросить вас, господин прокурор, смогли бы вы после принесения клятвы уличить меня хоть в чем-то противоправном?»

– Ты безумец! – бросил Сэм и, слегка запинаясь, добавил: – Подумай только, ты же идешь на похищение человека!.. – Он дернулся всем телом.

– Черт возьми, старина, послушай меня. Я – об одном, ты же – о другом. Будь же разумным человеком. Все, что ты говоришь, – пустая болтовня. Она не имеет под собой никаких оснований.

Сэм зажмурил глаза. Он начал сознавать, что за муки выпали на его долю.

– Я вышел из архива с проклятым кейсом, прикованным к моей руке! – произнес Дивероу шепотом твердо, но сдержанно.

– Брось об этом! – ответил Маккензи. – Так или иначе, та документация принадлежала армии, мы же с тобой ей стали не нужны. Есть еще что?

Дивероу подумал: «В общем, история со счастливым концом и никаких прямых свидетельств о заговоре».

– Таково реальное положение вещей, – промолвил Хаукинз и кивнул в подтверждение своей правоты. – Не было ни насилия, ни обмана, ни воровства… ни тайных сделок. Все – на добровольной основе. И если та или иная операция оказывается вдруг не совсем обычной, то тому есть одно объяснение: каждый инвестор может действовать так, как ему заблагорассудится, если только не ущемляет при этом прав остальных. – Мак сделал паузу и взглянул на Сэма. – Есть и еще кое-что. Ты всегда утверждал, что главным в работе адвоката является защита интересов его клиента, а не некая абстрактная моральная идея.

– Я говорил так?

– Да, конечно.

– В этом нет ничего плохого.

– Если не считать того, что все это – лишь краснобайство! Язык у тебя неплохо подвешен, молодой человек.

Сэм уставился на Хаукинза, пытаясь разгадать, что скрывается за его словами. Но за ними ничего не скрывалось: Маккензи говорил то, что думал. Такая откровенность на мгновение тронула Сэма Дивероу и вызвала его на ответную откровенность.

– Послушай, – спокойно произнес он, – предположим, что ты и в самом деле совершишь это безумство, а то, что это безумство, ты и сам прекрасно знаешь. Похитишь папу и скроешься с ним. Даже на несколько дней. Но понимаешь ли ты, чем чревато все это? Что ты можешь нажать на спусковой крючок?

– Я, разумеется, знаю все это. Но четыреста миллионов зелененьких от четырехсот миллионов ловцов макрели стоят того. Впрочем, про ловцов сказано просто так, обижать я никого не думал.

– Ну и сукин же ты сын! Ведь такое происшествие всколыхнет весь мир! Создастся обстановка всеобщей подозрительности и взаимных обвинений! Правительства разных стран станут показывать друг на друга пальцами! Президенты и премьер-министры задействуют голубые и красные, а затем и горячие линии связи. И, прежде чем ты узнаешь об этом, какой-нибудь осел переложит код из маленького черного ящичка в свой кейс, поскольку ему не понравилось то, что сказал другой длинноухий болван. Боже мой, Мак, ты же можешь развязать третью мировую войну!

– Проклятие! Так ты об этом думал все время?

– Напротив, я все время старался не думать об этом.

Хаукинз швырнул измочаленную сигару в зев камина и подбоченился. Огонь в его глазах погас.

– Сэм, малыш, ты не знаешь, как далек от истины! Война уже не та, что была когда-то. Та война никому не нужна: ни горнистам, ни барабанщикам, ни людям, заботящимся друг о друге или ненавидящим того, кто посягает на самое дорогое для них. Она давно уже в прошлом. Сейчас все решают кнопки хитроумных приборов и политики с бегающими глазками и без толку размахивающие руками. Я ненавижу войну. Прежде я никогда бы не подумал, что скажу подобное, но теперь все так и обстоит. И я не допущу войны.

Преисполнившись решимости не дать Маку увильнуть от ответа, Дивероу посмотрел ему в глаза.

– Почему я должен тебе верить? Ты же все поставил на кон. Все. Почему же угроза войны остановит тебя?

– Потому, молодой человек, – ответил Хаукинз, выдержав его взгляд, – что то, что я сказал тебе, – правда.

– Но разве можно исключить, что ты, сам того не желая, спровоцируешь войну?

– Черт возьми, чего ты от меня хочешь? – воскликнул Хаукинз, отходя от камина. – Я отдал армии чуть ли не сорок лет своей жизни и был в конце концов сожран жучками из Пентагона. Ты вот обвиняешь меня, парень, но я не чувствую угрызений совести, потому что знал, что делаю, и всегда отвечал за свои поступки. Но, черт возьми, не заставляй меня жалеть всех этих «ловцов макрели» или считать себя ответственным за их тупость!