Страница 12 из 13
- Поверят! - сказал Ячменев. - Вы подпишете протокол, и экспертиза установит подлинность подписей. Извините, ваша фамилия? - он обратился сначала к даме.
- Романова Екатерина Алексеевна, Вторая, Великая! - отрекомендовалась царица. - В девичестве София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская!
- Год рождения? - бестактно спросил следователь и тут же поправился: - Простите! Я хотел сказать, год смерти…
Екатерина вздохнула:
- 1796… Господи, сколько времени прошло… - и посчитала в уме довольно быстро, - сто семьдесят три года…
- Ваша профессия?
- Русская императрица! - удивилась вопросу Екатерина.
Ячменев постепенно смелел.
- Спасибо, ваше величество! - и обернулся к Грозному: - Можно вас побеспокоить?
- Пиши, пиши! - изрек царь-батюшка. - Иван Четвертый, по прозванию Грозный, профессия - великий государь.
Онегин заговорил не без иронии в голосе:
- Со мной посложнее, сударь. Я, в некотором роде, плод фантазии поэта… И профессия у меня… - он задумался и процитировал: - «Дожив без цели, без трудов до двадцати шести годов»… По-сегодняшнему, должно быть, тунеядец…
Екатерина захихикала, и Ячменев узнал смех, который испугал его в библиотеке.
- Теперь прошу рассказать мне: как и за что убили вы Сергея Ивановича Зубарева, академика, доктора школьных наук?
- Школьных наук! - Грозный презрительно фыркнул. - Мы, к примеру, в школах не учились, но прекрасно руководили!
- Зубарева мы судили! - спокойно разъяснил Онегин.
- Как - судили? - не понял Георгий Борисович.
- Успокойтесь, судили по вашим правилам! - продолжал Евгений. - Я был судьей, а монархи - народными заседателями!
- Что же вы инкриминировали Зубареву?
- Мы судили его, - сообщил Онегин, - за приспособленчество, беспринципность, карьеризм, за надругательство над литературой.
- И историей! - добавил Грозный.
- Откуда вы знаете эти современные слова? - Ячменев поразился, эрудиции призраков. Онегин пожал плечами.
- В библиотеке живем. Читаем газеты, журналы. Следим за текущими событиями.
- Иногда прогуливаемся по Москве-матушке, - вставил Грозный. - На цивилизацию вашу поглядываем. Шум! Бензин!
- И невоспитанность, - добавила Екатерина.
- Минуточку! - следователь подпрыгнул на месте. - Значит, здесь есть потайной ход?
- Ну, конечно… - Екатерина оживилась, подогретая приятными воспоминаниями… - Этот особнячок я потому подарила своему фавориту, что сюда вел потайной ход, - она понизила голос, - по этому ходу… было очень удобно… ты понимаешь, Ячменев?
Ячменев кивнул, что понимает, и императрица продолжала:
- Между прочим, часть потайного хода была использована при строительстве вашего метро… Иногда мы всем обществом спускаемся смотреть на проходящие поезда…
- Боже мой! Ну, а привидение, которое солит компот, тоже есть, да? - спросил вконец обессиленный следователь, одинаково близкий к тому, чтобы заплакать или бессмысленно запеть.
- Это моя фрейлина Белосельская-Белозерова! - опять развеселилась императрица. - У нее был скандальный роман с этим же фаворитом. Пришлось его заточить в Шлиссельбургскую крепость, а ее высечь и отправить в имение. Теперь на месте этого имения построили кооперативный дом близ метро «Аэропорт». Она там и сейчас живет, в призраках…
- Чуть не забыл, ваше величество, пра-пра-правнучка вашего фаворита Надежда Дмитриевна просила передать вам поклон.
Екатерина милостиво кивнула:
- Шлем ей наше царское расположение.
- А теперь вернемся к главной теме. Вот вы говорили - карьеризм… Приспособленчество… Все это общие слова… Где конкретные доказательства?
Первым вспылил Онегин.
- Вы читали когда-нибудь, господин Ячменев, учебник литературы для восьмого класса, тот, где меня проходят? - и принялся запальчиво шпарить наизусть: - Я был оторван от национальной и народной почвы… Я вел типичную для золотой молодежи жизнь - балы, рестораны, прогулки по Невскому, посещение театров… Посещение театров - это, оказывается, порок! - В голосе Онегина зазвучали те специфические ноты, с какими в XIX веке вызывали па дуэль. - А темы домашних сочинений. «Почему Онегин недостоин Татьяны?» Это почему же, спрашивается, милостивый государь, я недостоин?
- Вы вполне достойны! - поспешно согласился Ячменев.
- А меня вообще забыли! - вмешалась Екатерина. - Из учебников, можно сказать, повыкидывали! А я, между прочим, завоевала для вас всесоюзную здравницу Крым.
Ячменев молчал. Ему нечего было возразить. С кресла величественно поднялся Иван Грозный, направился к книжному шкафу и достал из него книгу:
- Послушай, Ячменев, что Зубарев писал про меня всего двадцать лет назад.
Он отыскал нужное место и начал читать с выражением:
- «Иван Грозный был талантливый и умный человек. Он был хорошо образован, любил и умел писать, обладал тонким и острым умом».
Царь перелистал несколько страниц:
- «Опричнина представляла собой крупный политический сдвиг, учреждение прогрессивное, хотя и в сопровождении известных крайностей». Ну, без крайностей в нашей профессии не бывает! - добавил Грозный с ласковой улыб кой, которая четыреста лет назад заставляла всех трепетать. - А что недавно насочинял про меня этот мерзавец? Ты читал рукопись?
Ячменев кивнул.
- И тиран я, и маньяк, и убийца! - царь был явно обижен. - И хунвейбины мои, то есть опричники, отрицательное явление…
Ячменев посмотрел Грозному в лицо и несгибаемо заявил:
- Так ведь это правда!
Екатерина оценила мужество Ячменева:
- Жорж, ты мне нравишься. Никогда не думала, что мне может понравиться простой советский человек!
Грозный вздохнул и снисходительно растолковал:
- Сразу чувствуется, что ты не руководил государством! Разве народу нужно говорить правду? Народ может ее неверно понять!
- У вас вредная точка зрения! - бросился в схватку Ячменев. - Чисто царская!
- Ты должен понять государя, Ячменев! - поддержала коллегу Екатерина. - Твой Зубарев писал то одно, то прямо противоположное. Где его принципиальность историка?
- В этом я не могу с вами не согласиться, ваше величество! - вздохнул Ячменев. - Но нельзя же за это убивать!
- Надо! - кротко возразил Иван Четвертый. - Поверь моему богатому опыту. Ничто так не сплачивает вокруг тебя, как убийства! Уцелевшие очень тебя любят!
Ячменев захлебнулся от ярости:
- Вы… Вы… Вы бандит, ваше царское величество!
Екатерина и Онегин обмерли. Они знали, что Грозный не прощал оскорблений.
Но царь тепло улыбнулся смельчаку и сказал сочувственно:
- Испортили тебя, Ячменев. Посмел бы ты так разговаривать со мной раньше. Пораспускались вы… Авторитетов не признаете… Мнения собственные заимели…
- Положим, Зубарев собственных мнений не имел! - Ячменев не заметил, что говорит словами Антона.
- Имел! - хитро прищурился самодержец. - В глубине души он меня любил. Ему нравились мои методы. Он был сторонником крепкой руки. Он был искренен, когда меня восхвалял. А сейчас он меня предал… А предателей я не терплю! Как я вчера вспомнил про все это - горько мне стало. И я погорячился. - Он взглянул на Ячменева, как на обреченного, - и сейчас я тоже погорячусь!
Самодержец неторопливо шагнул к картине и вынул из нее посох, которым он 388 лет назад убил сына Ивана, а вчера прикончил академика.
- Государь, не надо кровопролития! - вскричал Онегин. Накануне он тоже был против убийства, но не сумел обуздать гнев властителя.
- Молись, Ячменев! - приказала Екатерина, в которой взыграло классовое императорское чувство.
Но в Ячменеве тоже взыграло классовое чувство.
- Георгий Борисович, спасайтесь! - закричал Онегин. Царь уже надвигался на Ячменева с посохом наперевес. Стрелять в призрак было безнадежным занятием.
- Я буду не первой жертвой царизма! - гордо произнес Ячменев.
- Ну, если тебе от этого легче, - Грозный замахнулся и ударил следователя посохом по голове…