Страница 32 из 36
Басаргин понял, что советской контрразведке мало заставлять люфтваффе бомбить несуществующие переправы и аэродромы, отвлекая этим внимание от настоящих, активно действующих. Она переходит к заманиванию в свои сети немецких диверсионных групп, которые абвер несомненно сбросит в подкрепление Басу в ближайшее время.
«Зачем русским вылавливать по одному засылаемых в Заволжье диверсантов? — размышлял Басаргин. — Легче захватить всех сразу во время приземления, пресекая этим любую возможность начать диверсии на железной дороге. Моя рация, и я в данном случае, оказывается той липкой бумагой, на которую будут слетаться мухи, то есть группы «Валли».
В тот же вечер в очередной радиосеанс «Валли» передал, что Басу посланы батареи питания.
— Будем ждать посылку. Не хотят, чтобы вы рисковали своей персоной и встречали связника на месте его приземления. Доставят прямо в руки господина Эрлиха.
Басаргин поднял голову и широко открытыми глазами уставился на майора.
— Поздравляю с наградой, — пряча усмешку, добавил Магура. — Правда, с незаслуженной. Но для вас, герр Эрлих, как я понимаю, это не имеет значения.
Басаргин продолжал не отрываясь смотреть на майора советской контрразведки.
Никто до этой минуты, казалось, не сомневался в достоверности легенды Басаргина — вполне правдоподобной, хорошо выверенной, которой Баса снабдили в «Валли» перед отправкой за линию фронта. Никто на советской территории не спрашивал и настоящей фамилии Басаргина. Для русского майора он был агентом 065 абвера да еще Басом, и только. И вдруг — Эрлих!
Словно не замечая ничем не скрытого удивления Басаргина, — на какое-то время у него сдавило дыхание и учащенно забилось сердце — Магура достал присланный ему пакет, вытянул из него небольшую фотографию, и Басаргин узнал себя на снимке. Довоенное фото из личного дела Эрлиха С. Р., хранящееся в штаб-квартире абвера и еще в «Алексе»[15] на Александерплац в Берлине.
«Это конец, — все еще не приходя в себя от изумления, подумал Басаргин-Эрлих. — Русским известно про меня все».
Он еще не задумывался, каким образом к русскому майору попала его фотография из личного дела, как советской контрразведке стали известны его настоящая фамилия, имя и отчество. Он был не в силах задавать себе какие-либо вопросы…
12
Приземление прошло мягко. Некоторое время Франц лежал, прислушиваясь к звенящей тишине. После полета и прыжка было приятно чувствовать под собой твердую землю.
Неожиданно в тишине, как выстрел, хрустнул лед и послышалось сдавленное тяжелое дыхание.
Нейдлер резко повернулся и выставил «парабеллум». Неподалеку за деревьями, возле парашюта, топтался, кляня все на свете, Шевчук.
— Где Руденко? — спросил Нейдлер.
— Тута он где-нибудь. Кликнуть треба, — ответил напарник и помял ногами парашют, не желая нагибаться и собирать его руками.
Грузный, неповоротливый, с вечно сонным, чем-то недовольным лицом, Шевчук носил кличку Поддубный, хотя ничем не был похож на прославленного русского борца. Кличкой Шевчука наградили в полтавской диверсионной школе, расположенной на территории бывшего монастыря. Член ОУН, рядовой батальона «Нахтигалль» («Соловей»), прикомандированного к учебному полку 900 (под такой невинной вывеской скрывался абверовский диверсионный полк «Бранденбург»), Шевчук чувствовал себя в незнакомых местах неспокойно и продолжал зло, бессмысленно ругаться.
Поправив лямку мешка, Франц первым двинулся к подступающему к обочине дороги лесу. Следом, косолапо переваливаясь, зашагал Шевчук.
Они прошли выкошенную поляну, миновали овраг и уже видели сквозь редкие стволы деревьев синюю полоску мелководной Ахтубы, когда услышали сдавленный стон. Он доносился со стороны покрытого ледяной коркой озерка. Стоило раздвинуть кусты ивняка и сделать несколько шагов, как Нейдлер и Шевчук увидели Руденко. Парашютист лежал, неловко подмяв под себя ногу.
— Думал, что помирать придется, — с трудом проговорил Руденко и попробовал улыбнуться, но улыбка получилась жалкой. — Лежу, а вокруг ни души…
— Что случилось?
— Да ногу, видно, подвернул. Прямо на дерево приземлился, а с него шарахнулся вниз.
Нейдлер наклонился над Руденко, попробовал разогнуть его скрюченную ногу.
— Не на-до! — сквозь стон попросил Руденко. — Сил нет…
Рядом безучастно топтался Шевчук. Его не волновала травма напарника, он лишь злился на него за вынужденную остановку.
— С вами останется Поддубный, — решил Франц. — Днем тащить вас в поселок нельзя: привлечем к себе внимание. Переждете день здесь.
Нейдлер отряхнул галифе и отошел к озерку. Взглядом подозвал к себе Шевчука:
— Перелом обеих ног. О транспортировке не может быть и речи. Он свяжет нас по рукам и ногам. Придется избавиться. Только постарайся сделать это без шума.
— И то верно, — кивнул Шевчук.
— До встречи! — попрощался с раненым Франц и быстро скрылся за опустившей к озеру ветви ивой.
Когда Франц обогнул озеро и вышел к реке, его догнал напарник. Шевчук был, как всегда, невозмутим. И Нейдлер, увидев за голенищем его сапога рукоятку финки, понял, отчего не было слышно выстрела.
13
На грубо сколоченном прилавке лежали небольшие горки картофеля, лука, фунтики с мелко нарезанным табаком-самосадом. Рядом сиротливо дожидались покупателя не раз чиненные ботинки, стираная женская кофта.
Продавцов на рынке было куда больше, чем покупателей, и поэтому торговля шла вяло и скучно.
Эрлих приценился к табаку, взял осьмушку, понюхал и лишь затем начал неспешно торговаться. Рядом дотошно выбирала картофель старший сержант Мальцева, и торговка сердилась, требовала брать то, что лежит на прилавке.
Эрлих чувствовал за спиной внимательный, сверлящий его взгляд.
«Контролируют? Но зачем? Ведь ясно и так, что не сбегу. Да и куда бежать, если рядом эта девушка и где-то поблизости гражданин майор», — размышлял Эрлих и зябко ежился, так как чувствовать за собой постоянную слежку было не очень-то приятно.
— Пробовали когда-нибудь луковый суп? — спросила Мальцева. — Вычитала в одной книжке, что луковый суп, оказывается, обожают во Франции.
— Во Франции еще любят рябчиков в вине, — с усмешкой заметил Эрлих. — И шампиньоны в сметане. Может, поищем рябчиков?
Они вышли с рыночной площади и лицом к лицу столкнулись с патрулем.
Двое в шинелях и с повязками на руках встали на пути Эрлиха и Мальцевой. Один — лейтенант, второй — грузный, с мясистым лицом, с винтовкой на ремне — был рядовым.
— Документы! — потребовал лейтенант. Правая рука его лежала на кобуре и была готова при необходимости выхватить оружие.
— Пожалуйста, — сказала Мальцева и первой протянула паспорт.
— А ваши? — даже не взглянув на паспорт, спросил лейтенант Эрлиха.
Сигизмунд Ростиславович передал кошелку Мальцевой, взял палку под мышку и полез в карман.
— Т-аа-к, — протянул лейтенант, бегло просмотрев справку из госпиталя и военный билет. — А где отметка о праве пребывания в прифронтовой зоне? Не имеется? Впрочем, разговор не для улицы: в другом месте поговорим. Следуйте!
— Куда?
— Прямо!
Эрлих взглянул на Мальцеву, надеясь, что старший сержант объяснит задержавшему его патрулю, отчего при нем нет других документов, приведет майора Магуру (тот был где-то неподалеку), в крайнем случае предложит вызвать кого-либо из райотдела НКВД. Но девушка хранила молчание. Лишь за углом школы, где ныне размещался госпиталь, Мальцева собралась что-то сказать или спросить, но лейтенант не дал ей произнести и слова:
— Обождите здесь! — приказал он девушке и подтолкнул Эрлиха: — А вас попрошу пройти. Сейчас разберемся, где и зачем вы разжились «липой». Следуйте!
Оставив Мальцеву и солдата у забора школы, лейтенант и Эрлих вошли в какой-то проходной двор и, минуя его, вышли на пустырь.
15
«Алекс» — так берлинцы называли здание гестапо.