Третий фронт.Трилогия.

В этом же партизанском отряде время будто остановилось. Не было ни заложенных «схованок»баз, ни графика подрывов, ни агентов, которые снабжали сведениями по передвижению немецких частей. Не было ничего. Были только слова да подрывы наобум. Я оказалась в замедленной съемке – люди бесцельно ходили, разговаривали, умирали, и всем было все безразлично. Болото. Жизнь среди болот. Спокойная, несуетливая. Она затягивала. Хотелось расслабиться и забыть, что рядом, в нескольких километрах, война. Ктото приходил иногда, как брошенный в воду камень создавал круги, но камень тонул – и болото успокаивалось. Несколько раз у меня возникало впечатление, что сейчас я обогну пригорок, зайду за дерево и окажусь в нашем времени. Обратно – в будущем. И там, также неторопливо и ирреально, пройдет мимо толстая повариха Галя и незлобно окликнет: «Ну чо стала? Ходи давай домой!» И голубое небо так же безразлично будет смотреть на чужую женщину, растерянно стоящую у векового дуба.

Ника

Откуда взялась эта «белокурая бестия», я даже сначала не поняла. Вроде бы и не спала же! Смотрела во все глаза на резвящееся подрастающее поколение, которое с утра пристало ко мне на тему: «Тетенька, а вы правда фашиста голыми руками завалили?!» Попыталась отшутиться. Вот только шучу я еще хуже, чем готовлю. Пришлось успокаивать перепуганную партизанскую пацанву и в акт доброй воли и хорошего расположения духа показать несколько простых подсечек и уходов от захвата. Когдато, давнымдавно, в добрые мирные времена, эти уходы были первым, чему я научила свою четырехлетнюю дочурку. Красавицу, совсем не похожую на мать, со светлыми пшеничными локонами и огромными карими глазищами. Я ее обожала. И страшно за нее боялась. Боялась именно не успеть защитить, опоздать на один краткий миг – поэтому моя доченька очень хорошо освоила технику «большого пальца». Все очень просто – надо вывертываться в сторону большого пальца руки. Неважно, держат ли тебя за руку или за шею, всегда хват слабее именно там. Теперь эти простые приемы я и показала мальчишкам. А они рады стараться! Вон уже валяют друг друга, выдумывая такое, что я и не показывала, интузазисты, блин!

А этот появился на поляне в одно мгновение ока. С той стороны бугор с редкими соснами – весь на просвет. Еще секунду назад между деревьями кроме солнечных лучей ничего не было и вот те на – стоит! Лет шестнадцать на вид, худой, впрочем, как и все здесь и сейчас. Волосы в таком художественном беспорядке, что хочется протянуть расческу. А цвет – именно такой, чтобы прикусить губу от сжавшего сердце воспоминания о своей «солнышке». Где она? Как она там, без мамки?

– Чего приперся?

Чтото не замечала я за мальчишками такого хамства. А тут – вызверились, как взъерошенные волчата. С чего бы это?

Парень только не подетски серьезно хмыкнул и, не обращая внимания на пацанов, прошествовал через поляну ко мне.

– Здравствуйте!

– Здравствуй, – поздоровалась в ответ я, все еще недоумевая, откуда взялся этот белокурый и почему я его раньше в отряде не разглядела.

– Пожалуйста, – с места в карьер взял парень, – возьмите меня в свой отряд!

Вот те раз! И как это разрешите понимать? Я что, начальник рекрутского набора малолеток в ряды Красной Армии?

Я ему так и сказала, только чуть в других выражениях. Жадно слушавшие нас мальчишки тут же расхохотались. Из их комментариев я уяснила, что белокурый – позор всего партизанского движения, а также тупой, дурной и вообще неизвестно откуда выползший… А вот это мне явно не понравилось. Смеяться можно, а вот унижать человека – не сметь. Не люблю я этого… с детства.

– Имя, фамилия? Откуда?

– Руслан Щипачев. Я из Хабаровска.

– А что ты тогда в Белоруссии делаешь, Руслан?

– Отдыхал я. На лето. У бабушки. Всей семьей. Теперь никого нет. Я один.

– А в Хабаровске родственники есть?

– Нет. – Из того, как он это произнес, я поняла, что если и есть родственники у Руслана в Хабаровске или еще гдето, видеть он их не хочет. Да и вряд ли сможет в ближайшее время.

– Пусть не врет! Он не на лето к бабке ездил, он от япошек сматывался! А бабка их видеть не хотела! Япошка он!

Опаньки! Это что ж, межрасовый конфликт?!

– А ну, герой, иди сюда! Ты японцев хоть раз в жизни видел?

Мальчишка независимо пожал плечами:

– Нет, ну и что? У нас все село знало, что его отец с япошками дружил!

– Это правда?

Парень поджал губы, размышляя, что лучше, соврать или быть честным до конца.

– Да.

Нелегко далось ему это простенькое слово. Закаменел весь. Ждет. Если я сейчас откажу ему, не возьму с собой, его здесь запинают однозначно. Он и так любовью местных, как я поняла, не пользовался, а уж теперь и подавно. Не простят как минимум. Раньше знали в основном из слов старухи, но это только слухи были, а теперь сам сказал. Сам.

– Самурай.

Сосна за моей спиной легко вибрирует. Как будто я не знаю, что Самурай уже давно висит на ветке над моей головой. А нечего было иголки ронять!

Руслан вздрогнул. Значит, знаешь, кто такие самураи! Однако… Становится все интереснее. Эра Мэйдзи в этом мире наступила так же, как и в моем, в 1868 году. И самураи, как сословие, были ликвидированы.

«… В эту ночь решили самураи перейти границу у реки…»

От чего же ты, милый белокурый мальчик, бежал вместе со своими родителями в далекий Белорусский край? Почему терпишь издевательства местных пацанов и как при таком отношении умудрился не погибнуть за целый год войны?

Любопытство погубит кошку. Однозначно погубит. Это факт! Но перед этим кошка обязательно должна удовлетворить свое любопытство и попытаться, насколько возможно, показать коготки.

– Зови СБ. У нас тут Самурай номер два объявился.

Мякишев

Вот как такие, скажем мягко, оригинальные люди могут жить на втором году войны? Жить – в буквальном смысле слова, то есть просто оставаться живыми в тылу врага? Очередной раз пытался хоть както организовать охрану лагеря, не говоря уж о правильной караульной службе. Как горох об стену. Глядя на странное отношение местного, с позволения сказать, командира, его подчиненные тоже смотрели на нас как на какоето природное явление, которое надо перетерпеть. А лучше – приспособить к делу по своему усмотрению. Почему Ника Алексеевна не хотела поставить на место этого типа, предъявив припрятанные документы с полномочиями, которые заставили Штаб фронта если не стоять по стойке «смирно», то относиться очень уважительно, – не знаю. Может, очередную вводную со своими бойцами отрабатывает, может, просто смотрит, кто что делать будет, – с нее станется.

Ну вот, опять. Отношение к моим усилиям «собака лает – караван идет». Мол, тропка через болото одна, чужие не найдут, так что нечего и напрягаться. Охохо. А вот и иллюстрация к моим словам: из куста за спиной двух охранников (только пять минут назад кивавших моим инструкциям) отделился Самурай, провел им по шеям обратной стороной ножа и, хмыкнув пренебрежительно, сказал:

– СБ, вас Летт зовет.

– Чтото случилось?

– Еще нет. От вас зависит – может, и случится.

Озадачив всех такой новостью, Самурай не торопясь (а на деле явно рисуясь перед зрителями) обогнул сосну, но с обратной стороны не вышел. Я был уверен, что и за деревом его нет. Картину испортил Батя, небрежно бросивший в пространство:

– Тоже мне – лесной дух, половину коры ободрал и чуть не гигнулся вместе с веткой…

Прилетевшая сверху шишка, угодив точно в лоб Бате, прервала его филиппику. Удаляясь с полянки и слыша сзади смешки и комментарии партизан, подумал, что «кони явно застоялись». Или мы уйдем отсюда (но вопрос с проводником!), или придумаем, что делать с местным командиром, или наши бойцы придумают сами. А фантазия у них…

Подходя к кухне, увидел диспозицию: Летт, рядом с ней какойто белобрысый паренек, чуть в сторонке – стайка мнущихся детишек.

– По вашему приказанию прибыл! – три шага строевым, руку к козырьку. Летт морщится. Да помню я, помню насчет «в походе без чинов». Но в данной обстановке, для местных, следует всячески подчеркивать, что мы – регулярная часть.