Бодлер

НЕУСТОЙЧИВЫЙ ЖУРНАЛИСТ

После отречения от престола бежавшего в Англию Луи Филиппа и провозглашения Второй республики вечером 24 февраля 1848 года Франция становится чуть ли не политической землей обетованной: учреждено всеобщее избирательное право, созданы национальные мастерские, упразднено рабство в колониях, провозглашена свобода прессы… И в результате газеты начинают множиться десятками, сотнями, каждый писатель и каждый хроникер желает во что бы то ни стало обзавестись своей, каждый политический деятель стремится заполучить собственную трибуну, дабы иметь возможность распространять свои взгляды. За три дня, с 24 по 27 февраля, появляются «Репюблик», «Армони Юниверсель», «Трибюн насьональ», «Вуа дю пёпль», «Монитёр репюбликен», «Репюблик франсез», «Ами дю пёпль», «Репрезантан дю пёпль»… К ним в тот же день, 27 февраля, добавляется «Салю пюблик» («Общественное спасение»). У этой основанной на крайне скудные средства газеты три редактора. Это трое неразлучных друзей из кафе «Ротонда»: Тубен, Шанфлёри и Бодлер. Последний поостерегся привести в исполнение угрозы, высказанные в адрес генерала Опика.

Первый номер «Салю пюблик», республиканский и социалистический, вышел в количестве четырехсот экземпляров, но распространители, которым их доверили, в тот же день сбежали. Для второго номера Курбе выполнил виньетку. Бодлер без колебаний облачился в белый халат и встал на перекрестке Одеон, надеясь самолично распродать газету. Притом один экземпляр он доставил в архиепископство Парижа, а другой — Франсуа Распаю[31], которым восхищался и который 24 февраля провозгласил Республику в парижской ратуше. И все-таки это был провал, обидный провал: за неимением средств и читателей третий номер «Салю пюблик» так и не вышел.

Поучаствовав в нескольких бурных политических собраниях в канун предстоящих выборов в Учредительное собрание, Бодлер ищет сотрудничества с другими газетами и довольно быстро находит подходящий случай в «Трибюн насьональ». Это был «орган, выражавший интересы всех граждан», финансировал его Комбарель де Леваль, при монархии левоцентристский депутат от департамента Пюи-де-Дом, — орган демократический и республиканский, но отстаивающий порядок, то есть справедливость, согласие, «господство разума и честности». Таким образом, «Трибюн насьональ» выступала против «всего, что могло возвратить времена гнева и крови», против «случайных деспотов», против Ламартина[32], объявленного на ее страницах жалким государственным деятелем, и против теоретиков Республики.

Бодлер поступил в «Трибюн насьональ» в апреле, когда готовился третий номер, и был назначен секретарем редакции. Иначе говоря, он стал гражданином, который «делает газету» и верстает, согласно их значимости, отчеты, отклики и новости. Работа нудная, и он ее бросает через несколько месяцев, чтобы перевести первый рассказ Эдгара Аллана По «Месмерическое откровение», который был опубликован 15 июля в «Либерте де пансе», и чтобы занять затем пост главного редактора очень консервативной и очень патриархальной газеты «Репрезантан де л'Эндр», выходившей по вторникам и пятницам.

Его прибытие в Шатору стало поводом для банкета, на котором он присутствовал в красном фуляре, повязанном вокруг шеи, не проронив ни слова. Лишь за десертом он насмешливо заявил, что приехал сюда, дабы быть «верным слугой умов» своих хозяев.

А буквально через день все пришли в ужас, прочитав начало первой статьи Бодлера:

«Когда добрейший Марат и чистоплотнейший Робеспьер требовали, один — триста тысяч голов, а другой — непрестанной работы гильотины, они лишь повиновались неотвратимой логике своей системы».

Скандал достиг своего предела, когда к Бодлеру в Шатору приехала довольно вульгарная актриса, которую он выдавал за свою жену и с которой постоянно ссорился…

Написав наспех несколько статей и поняв, что жизнь в провинции для него невыносима, Бодлер возвращается в Париж.

«Салю пюблик», «Трибюн насьональ», «Репрезантан де л'Эндр»: три газеты 1848 года, три разных мнения, три различных взгляда на французское общество.

Что же побуждает Бодлера менять свои убеждения и всего за несколько недель переходить из одного лагеря в другой?

В действительности одно весьма простое обстоятельство, заключавшееся в том, что у него никогда не было политических убеждений и не существовало никакой основы ни для какого убеждения. Более того, он полагал, что каждый человек имеет право отступиться, отказаться от одной идеи, дабы познать новое ощущение от служения впоследствии другой цели или даже противоположной. С его точки зрения, у всех людей есть право противоречить себе.

И в то же время Бодлер не обманывается: он знает, что в его упоении 22, 23 и 24 февраля было нечто романтическое, литературное, что-то от воспоминаний о прочитанном, в частности, о произведениях Жозефа Прудона, «Друге народа» Франсуа Распая и «Песне рабочих», «восхитительном крике боли и горечи» его друга Пьера Дюпона, опубликованной двумя годами раньше. Он знает, что в течение этих трех лихорадочных дней его друзья и сам он тешили себя утопиями, строили воздушные замки. И, наконец, он знает, что где-то в самой глубине его существа таится естественное удовольствие от разрушения.

Словом, его возмущение имело главной целью победить и уничтожить пошлость, заурядность, и он прекрасно сознает, что эта заурядность подтачивает, разрушает и народ, и буржуазию. Нет, полностью прогресс он не отвергает, но видит его лишь в отдельной личности. Того же мнения придерживался и Делакруа, когда заявлял: «Напрасно искал я истину в массах, я встречаю ее, если встречаю, только в отдельных личностях».

Это заставляет полагать, что, по мнению Бодлера, как и по мнению Делакруа, в противоположность руссоистскому учению, человек нехорош от природы…

Впрочем, триумфальное избрание 12 декабря Луи Наполеона Бонапарта президентом окончательно деполитизировало Бодлера. Морально, интеллектуально и физически. Он не пошел голосовать, не оказал поддержку принцу, в противоположность семидесяти процентам избирателей, в большинстве своем монархистов и католиков. И ему было все равно, что Париж отныне стал орлеанистским.

Друзьям, которые его спрашивали, он отвечал, что если бы голосовал, то голосовал бы только за себя. Не исключено, что будущее, сказал он им, принадлежит «людям деклассированным».

ВРЕМЯ УПАДКА

После своего журналистского опыта, который ни к чему не привел, Бодлер пребывает в растерянности. Он записывает кое-какие разрозненные мысли, правит некоторые накопившиеся стихи, набрасывает рисунки, снова думает о том, чтобы взяться за написание романов, названия которых — довольно броские — заносит в блокноты, наивно полагая, что однажды они смогут обеспечить ему целое состояние: «Преступление в коллеже», «Чудовища», «Лесбиянки», «Обучение чудовища», «Преступная любовь», «Сутенер», «Бесчестная женщина», «Любовница идиота»…

Он много читает — причем произведения очень разные, от рассказов Эдгара Аллана По, переведенных на французский и появившихся в некоторых журналах (7 октября 1849 года По в сорок лет умер в Балтиморе) до пророческих текстов Жозефа де Местра, скончавшегося в 1821 году, как раз в год рождения Бодлера: «Рассуждения о Франции», знаменитые «Санкт-Петербургские вечера» и «Рассмотрение философии Бэкона». Эти работы произвели на Бодлера впечатление, заставили осознать, что между видимым миром и невидимым непрерывно устанавливаются «взаимные отношения», что не следует примешивать Бога к человеческой слабости, к ужасу покаянной судьбы человечества, отмеченной первородным грехом, и что естество совпадает со злом, ибо единственное непростительное нарушение — это гордыня по отношению к Богу.

Но более всего его поразило то обстоятельство, что де Местр ставит настоящие вопросы, воистину настоящие, те самые, которые занимают и его, Бодлера, те самые, которые преследуют его, терзают с тех пор, как он вернулся из Африки, и о которых мастерски сказал Сент-Бёв в длинном очерке от 1843 года.

31

Франсуа Венсан Распай (1794–1878) — французский естествоиспытатель, участник революции 1830 года, один из руководителей революционной демократии в революции 1848 года.

32

Альфонс Ламартин (1790–1869) — французский писатель-романтик, политический деятель. Член Временного правительства в 1848 году.