Страница 56 из 62
Тряслась городская знать, дрожало купечество. Прятались украшения, монеты. Мазались сажей молодые женщины и девушки, растрепывали волосы, выискивали одежду поплоше.
Юрка, отстояв с Козьмой и Михаилом полунощную в монастырской церкви, увидел, что те направились к воротам, и увязался за ними.
— Куда тебе с нами?! — вскинулся встревоженный Козьма, но Михаил взял его за плечо и что-то шепнул. Козьма недовольно нахмурился, разом став похожим на сердитого ежа. Но, поразмыслив, кивнул:
— Пришло время, Григорий, помочь и церкви, и всем православным, — склонившись к мальчику, зашептал ему в ухо Козьма.
Юрка удивленно слушал.
— Повсюду во Пскове царские люди, следят за монастырями и церквями. Схватить нас могут на улице. Нам же попадать раньше времени в их руки никак нельзя. Благое дело должны свершить — для того, видать, и уберег Господь в прошлый раз.
Оба монаха размашисто перекрестились. Брат Михаил спросил:
— Знаешь ведь, где Святой Троицы храм стоит?
Юрка кивнул.
— Сейчас отправляйся туда. Отец Козьма тебе даст узелок. Пройдешь к колокольне, подле нее сыщешь пристройку без окошка. Там юродивый Никола живет. Уже ждет тебя.
— Меня? — изумился Юрка.
Михаил потрепал его по затылку.
— Того ждет, кто ему принесет важную вещь.
Козьма дернул монаха за рукав. Михаил отмахнулся:
— Пусть знает!
Вручая Юрке узелок — небольшую шкатулку, перевязанную платком, — Михаил заглянул ему в глаза и тихо сказал:
— Теперь все от тебя зависит. Пройди незаметно, не попадись никому, не оброни нигде.
— Если боишься — скажи сразу. Придумаем, как тогда быть, — настороженно блестел глазами Козьма.
— Про нас в деревне так говорили: «Отрепье носят, а храбрости взаймы не просят!» — запальчиво ответил Юрка. — Так и прозвали, Отрепьевыми.
— Отчего ж не Смельчаковыми? — улыбнулся брат Михаил.
Юрка пожал плечами.
— Ну, хватит пустопорожничать, — насупился отец Козьма. — Ступай. Передашь и бегом сюда. К утру из монастыря все вместе выйдем, царя встречать.
Мальчик спрятал за пазуху ценный сверток и кинулся за ворота.
***
Темные улицы казались бесконечными. Тянулись высокие заборы с наглухо затворенными воротами. В колокола бить перестали, и на город опустилась звенящая морозная тишина. Не слышны были молитвы из-за плотно подогнанных ставень. Собаки — и те не лаяли. Юрка бежал, прижимая к боку шкатулку. Останавливался, переводил дыхание, прислушивался и снова мчался вдоль домов, серых в ночи, как волчья шерсть. Вдруг в конце улицы черным пятном мелькнула чья-то фигура. Мальчик бросился в сторону, нырнул в сугроб. Затаился. Совсем рядом раздался торопливый скрип снега.
— Вроде шнырял кто? — глухо раздался голос.
— Померещилось, — ответил другой.
Снова снежный скрип, затихающий. Посидев для верности еще немного, Юрка осторожно выбрался из снежной кучи, прокрался к повороту в узкий проулок и побежал к Детинцу.
Вскоре показался на черном фоне неба силуэт колокольни.
В кремле, не в пример замершему в пугливом ожидании городу, было оживленно. Входные ворота распахнуты, площадь освещена кострами. Псковский воевода, тучный и свирепый лицом князь, расхаживал среди суетившихся стрельцов. Все, кроме князя и стражи, были безоружны. Тащили длинные столы и скамьи, расставляли возле ворот. Подбегали люди с ворохами скатертей, несли гремящую посуду. Два дородных стрельца катили винную бочку.
Улучив момент, когда один из стражников отвернется, Юрка прошмыгнул в ворота, никем в общей суматохе не замеченный и не остановленный. Келью юродивого он отыскал без труда — прилепленная к каменной колокольне сараюшка бросалась в глаза. «Меньше, чем у Федюни, даже», — подумал мальчик и потянул хлипкую дверь.
Внутри мерцало два огонька — слабый от лампадки перед одинокой иконой и второй, поярче — от свечи на полу.
На голой лавке сидел заросший, словно леший, старик. Из одежды на нем был лишь дерюжный мешок с дырами для головы и рук. Ноги он поджал под себя, виднелись только костлявые, с мозольными наростами колени. Юродивый отрешенно смотрел на стену и не обращал внимания на вошедшего.
— От отца Козьмы и брата Михаила, — тихо сказал Юрка, шагнув в келью.
— Подавай, что принес! — выкрикнул резким голосом старик и повернул голову. Один глаз его сильно косил, другой был закрыт сплошным бельмом. — Подавай, подавай, подавай!
Юрка поспешно сунул руку под одежду, вынул сверток и протянул юродивому.
Никола цепко схватил принесенное и рассмеялся:
— Не то денежки, что у бабушки, а то денежки, что в запазушке!
Неожиданно лицо его будто затвердело. Блекло-голубой глаз, не покрытый бельмом, перестал косить. От всей фигуры Николы повеяло силой и собранностью. Точным движением размотав платок, юродивый щелкнул замком шкатулки. Выудил из ее нутра блестящую фигурку птицы. Поднес к оплывшей, почерневшей от нагара свечи и тщательно рассмотрел.
— Что же это, дедушка? — робея, но изнемогая от любопытства, подал голос Юрка.
Николка вздрогнул. Засмеялся, обнажив темные десны. Свел глаз к носу и затряс головой:
— Летела птица орел, садилась на престол, говорила со Христом: «Гой еси истинный Христос! Дал ты мне волю над всеми: над царями и царевичами, королями и королевичами. Не дал ты мне воли ни в лесе, ни в поле, ни на синем море!»
Юродивый зажал принесенную ему вещицу в кулаке, вскочил и принялся подпрыгивать, размахивая руками, словно крыльями. Мальчик попятился к двери. Николка подбежал к нему почти вплотную, склонил голову набок. Юрка увидел, что зрячий глаз старика стал ярко-васильковым.
— Беги скорей, пока не пришел Ларион, да не выдрал всю травушку вон! — заквохтал юродивый, приплясывая вокруг мальчика. — Да никому не сказывай, что видели глазки, что слышали ушки, дам за то тебе полушку!
Не помня себя, бежал Юрка обратной дорогой в монастырь.
Монахи, нетерпеливо поджидавшие его в гостиной келье, принялись расспрашивать. Мальчишка лишь дышал часто, отходя от беготни, и хлопал глазами. Брат Михаил принялся было сердиться, но Козьма, присмотревшись к Юрке, улыбнулся довольно, шепнул что-то на ухо молодому монаху и велел обоим прилечь на час, отдохнуть.
— Трудный день нас ожидает. Справится если Николка, сразу отправимся в путь.
— Ну, а если не сможет он? Тогда что? — тревожно спросил Михаил.
— На все воля Божия…
Глава десятая
Изгнание из Пскова
Еще затемно вновь ударили во все городские колокола. Воздух наполнился холодной и звонкой тревогой.
Чуть серые краски утра проредили ночную черноту, как на площади перед кремлем собралась псковская знать. Рядом встало духовенство с иконами и хоругвями. Впереди всех — настоятель храма Святой Троицы, возле него замерла церковная братия в торжественном облачении, диаконы с кадилами, пономари со свечами. Трепыхались в рассветном сумраке огоньки, руки церковников бережно прикрывали их, лелеяли, словно зыбкую надежду.
Поодаль столпилось купечество. Вышел из домов ремесленный люд. Возле каждых ворот собрались семьи с хлебом-солью в руках.
Молчаливые вороны сидели на ветвях и церковных крестах. Чистили крылья, поглядывали вниз, на площадь, уставленную щедро накрытыми столами, но не решались слететь.
Юрка стоял с отцом Козьмой и братом Михаилом неподалеку от ворот детинца, посматривал на колокольню, у подножия которой был сегодня ночью. Вспоминал Николку, его жалкий вид, диковинный глаз да чудные слова. Тело мальчика дрожало от холода и страха. Вот-вот крикнет с колокольни служка, известит — едет к городу царь со своим войском. Из Любятова путь совсем короток, их колокола хорошо слышны во Пскове.
Жутко было представить мальчишке, что скоро воочию увидит самого большого человека в стране, грозного и немилостивого царя. Того, по чьей воле потерял он семью и дом, а двум приютившим его монахам пришлось хоронить свою братию и скитаться по чужим обителям, в которых тоже царили скорбь и разруха. «Душа у царя больна, — пояснил отец Козьма, увидев в глазах подопечного немой вопрос, когда случилось им остановиться в очередном разоренном монастыре по пути во Псков. — Разум его смущен. Радеет о государстве и намерен благие дела вершить, да только путь избрал страшный».