Наступление

Но Матейчо не слушал ее. Стоя на пороге, он давал указания:

— Передвинь кровать в этот угол, — показывал он в глубь комнаты.

— Еще чего! Тебе уже и кровать мешает. Столько лет она здесь простояла! — в недоумении смотрела на него жена.

— Поменьше разговаривай, давай, пока не поздно, делай, что тебе говорю, если не хочешь, чтобы нас с тобой как-нибудь утром по кусочкам собирали.

— Вот так дожили! — от неожиданности и страха прикусила она нижнюю губу.

— Они дорого за это заплатят! — скрипнул он зубами и угрожающе завертел головой, обращаясь к своим воображаемым врагам. — Я тебе кое-что скажу, только не вздумай где-нибудь проговориться, я знаю — тебе взболтнуть что утке покрякать…

— Вот завелся! Опять я виновата! Сам лезешь, куда не следует…

— Слышь, что я тебе скажу, — в сердцах прервал ее Матейчо, — есть партийное указание всем ответственным работникам принять меры предосторожности, потому что фашисты поднимают голову. Чего доброго, бросят в окно гранату, тогда поздно будет думать.

Она занялась своим делом, продолжая упрекать его:

— Этого и следовало ожидать, толкую тебе, бросай эту службу, да разве ж ты понимаешь слова?

Матейчо, пыхтя, снимал сапоги. Дома он словно нашел отдушину для своей тревоги, которая отравляла ему сегодня душу.

— Хоть бы где-нибудь меня пристукнули, может, тогда ты отстала бы от меня, а я от тебя. Черт бы тебя побрал, навязалась ты на мою шею…

В последнее время Данчо Данев жил спокойно. Настроение у него было хорошее, даже лучше обычного. И причины для этого были — неожиданно быстро для него закончилась эта история с самоубийством генерала Янева. Арестованный полицейский агент Крушовский в своих показаниях сообщил о действиях полиции в городе летом. И при отсутствии других данных никто не мог и подумать, что Данев виновен в гибели Румена. Действительно, Крушовский признавал, что они окружили дом за два часа до появления Румена, но такие операции они проводили и прежде, и не только около дома Румена, но и возле других домов.

Теперь кому придет в голову оспаривать, что смерть Румена есть результат трагической случайности? К этому убеждению пришли Чугун, Санди, Божин Шопский и Цоньо Крачунов. Данев не спешил принять чью-либо сторону, чтобы его не обвинили в необъективности. Даже при своей болезненно обостренной мнительности он не заметил и намека на подозрение. А в работе он был все такой же старательный и усердный, казался беззаботным, но всегда был начеку, чтобы не допустить ни одного проступка, который мог бы бросить на него тень подозрения.

Как раз в это время в управлении стали поговаривать, что Чугун уйдет на работу в министерство. Данев решил, что может спокойно воспользоваться этим поводом, чтобы проверить, насколько он нужен Чугуну.

В тот вечер, прежде чем выйти из управления, Данев заскочил в комнату к Чугуну. Застав его одного, Данев сделал удивленный вид и спросил:

— Выходит, я последним должен узнавать важные новости? Это правда, что ты уже столичный житель?

Чугун, улыбнувшись, указал ему на стул:

— Если это настолько важная новость, то да.

— Значит, правда? — еще раз спросил Данев.

— Да. Я надеялся, что, может быть, пронесет, но сегодня мне позвонили. Скоро придет приказ.

Данев многозначительно улыбнулся:

— Впервые в жизни чувствую себя в таком неловком по отношению к тебе положении.

— Почему?

— Потому что ты пробудил в моей душе зависть.

— Я с удовольствием уступил бы тебе это место, — шутливо заметил Чугун.

— Нет, было бы то же самое. Из всех моих недостатков самый досадный тот, что я редко привязываюсь к кому-нибудь, но если привяжусь, становлюсь сам не свой.

— А я вхожу в это число? — спросил, улыбаясь, Чугун.

— Более того! Если позволишь, я готов объясниться тебе в. любви. Всем, что я сделал в жизни хорошего, если такое, конечно, было, я обязан тебе…

— Оставь, — покраснел Чугун, не любивший, когда его открыто хвалят.

Но Данев торопливо продолжал:

— Может быть, тебе покажется смешным, но я часто с благодарностью думаю о том, как много дала мне дружба с тобой, Илией Велевым и Чавдаром.

Чугун непринужденно улыбался. Данев словно заразил его своей искренностью, и Чугун почувствовал себя обязанным ответить ему тем же.

— Данчо, — сказал он, — еще в отряде я не раз восхищался твоей смелостью и находчивостью, не говоря уже о твоей работав последние два месяца, когда ты заслуженно завоевал уважение всех товарищей. Главное в твоей деятельности — это не промахи, а старание и трудолюбие в деле укрепления народной власти. Ты, конечно, шутишь, когда говоришь, что завидуешь мне, но и я должен тебе признаться, что волнуюсь, потому что здесь я был среди своих, среди знакомых и близких мне людей, с которыми делил радости и невзгоды. Но мы солдаты партии и пойдем туда, куда она нас пошлет…

— Надеюсь, меня ты не забудешь? — улыбнувшись, спросил Данев.

— Конечно…

Данчо Данев расстался с Чугуном с твердым убеждением, что черные тучи, сгустившиеся над его головой, раз и навсегда рассеялись. Теперь у него были все основания жить спокойно и с чувством достоинства, так как ему удалось, как он считал, скрыть темные следы своего прошлого.

После ухода из управления Данчо был не в силах отказаться от встречи со своей давнишней приятельницей — женой одного торговца. В последнее время она настойчиво добивалась встречи с ним, а он все находил повод, чтобы отложить свидание, но в этот вечер решил проявить великодушие.

Изрядно пополневшая, она была все так же свежа и привлекательна. В первую же минуту она заговорила тревожно и нетерпеливо, торопясь извиниться за причиненное ему беспокойство:

— Я понимаю, что ты очень занят, но если бы не было такой острой нужды, поверь мне, я бы не стала тебя беспокоить. Я так счастлива, что ты пошел в гору, твое имя все произносят с таким почетом и уважением.

Данчо было приятно, что его хвалят, но вместе с тем он испытывал неудобство, потому что мимо них в это время проходили люди из управления. Он несколько раз пытался отойти подальше от этого места, но она настойчиво преграждала ему путь, спеша излить перед ним всю свою тревогу и накопившуюся боль.

— Поверь мне, муж не виноват, его из зависти оклеветали соседи. Им захотелось разорить нас. Ты хорошо знаешь еще с тех лет, что я не люблю его…

— Ничего не могу тебе сказать, пока не проверю, как обстоит дело.

— Когда тебе позвонить? — настойчиво спрашивала она.

— Надо поговорить с товарищами из уголовного отдела. Ты говоришь, что его обвиняют в спекуляции?

— Он не спекулянт, прошу тебя, поверь, все это клевета… Зайдем ко мне, я тебе все объясню, ты сам поймешь и убедишься, что он не виноват.

— Нет, неудобно, — сопротивлялся он.

— Ты боишься зайти ко мне?

— Нет, но при моем положении… — колеблясь, ответил он и сразу же подумал, что она может неверно истолковать его предосторожность, поэтому поспешно добавил: — Нас связывает столько милых и приятных воспоминаний, но я теперь у всех на глазах, ты ведь понимаешь меня? — Он посмотрел на часы, задумался. Этой ночью особой работы у него не было. — Ты можешь прийти ко мне ночью?

— Конечно, — сразу же согласилась она.

— Я тебе объясню, как ко мне пройти…

Около полуночи, уставший от ласк жены торговца, он лежал, расслабленный, в постели, а в ушах его звучал ее мелодичный, певучий голос. Она ушла совсем недавно, но как будто оставила что-то из прошлого, что привело его в особое состояние умиления. Она разбередила еще не затянувшуюся в душе Данева рану. В голову упорно лезли воспоминания о том, каким веселым, беззаботным парнем, а потом франтоватым, подтянутым фельдфебелем он был, правда без особых стремлений в жизни, но спокойным и счастливым.

Ласки этой женщины словно воскресили в его памяти тот страшный ветреный февральский вечер на вокзале, когда он, усталый и пресытившийся, уезжал в село и случайно натолкнулся на Цено Ангелова. Сколько времени прошло с тех пор? Почему у него теперь возникло такое чувство, будто страшный круг странствований замкнулся? Почему в душе у него такая пустота? Неужели все это было наградой за мучительные усилия устранить со своего пути Цено Ангелова, генерала Янева и всех, кто мог рассказать о его двойной жизни?