Наступление

— Что-о? — приподнялся Генчев. — Ты меня гонишь?

— Нет, — отступил Манев, — просто хочу обратить ваше внимание на то, что этот разговор совсем нежелателен для меня.

— Тебе страшно?

— Говорю вам, что у меня нет намерения делиться с вами своими соображениями.

— Тогда запомни, что я тебе скажу. Сейчас я пьян. Но за день до того, как на меня наденут наручники, я проявлю геройство… Ты слышишь меня? — Его повело к дверям. — Я скажу всем, что ты просто паршивый пацан. Ты знаешь, какая у меня память… Так вот, наступит такой день, когда я припомню все, что ты мне сегодня наговорил…

— Да ты что, с ума сошел? — испуганно отпрянул Манев.

Генчев ударом ноги открыл дверь, выругался вслух и потонул в мокром непроглядном мраке.

Утром майор Пеев доложил полковнику Додеву, что приданный взвод первого батальона на рассвете самовольно оставил свои позиции.

Додев грел над огнем сухие, костлявые руки и жмурился от дыма. Сжав губы, он желчно спросил:

— Майор Пеев, мне кажется, что вы спешите умыть руки. Почему вы докладываете о таком безобразии? Вместо того чтобы самому стать к стенке, вы торопитесь свалить всю ответственность на плечи своего командира полка, разве не так?

— Никак нет, господин полковник.

— А мне вы что посоветуете сделать? Провести митинг? — язвительно спросил Додев и обреченно вздохнул. — Скажите мне, Пеев, вы понимаете, что самовольный уход с позиций целого взвода равносилен бунту?

— Так точно.

— Если закон все еще в силе, этих скотов следовало бы расстрелять, а их командиров разжаловать. Но скажите мне, у кого найдется мужество прибегнуть к такой мере?

— Господин полковник, я постоянно нахожусь среди солдат…

— И сами убедились, что вы просто нуль, да? — прервал его Додев.

— Никак нет, для такого состояния духа у солдат есть причины, которые мы в состоянии устранить.

— Я не верю ни в какие чудеса! — вспылил Додев.

— Ко мне приходят командиры и солдаты. Все они задают один вопрос: правда ли, что скоро заменят всех тех, кого взяли в армию этим летом из запаса. Говорят даже, что не сегодня завтра к нам прибудет пополнение.

Додев нахмурился:

— Майор Пеев, зачем вы отнимаете у меня время на подобные глупости?

— Потому что этот слух идет отсюда, из штаба полка, господин полковник.

— Вы что, считаете, что это моих рук дело? — сердито спросил Додев. — Не хватало, чтобы в конце концов меня еще и распространителем ложных слухов выставили. Видно, к этому идет.

— Вас никто не обвиняет в этом, господин полковник, но следы ведут к подпоручику Маневу.

— Это клевета! — гневно прервал его Додев, и сразу же врожденная сообразительность подсказала ему, что именно теперь надо проявить больше гибкости. — Пеев, вы уверены, что именно Манева подозревают в этом?

— Помощник командира батальона занялся этим.

— И что же?

— Спрашивал, выяснял, и в конце концов следы вывели на подпоручика Манева.

— Ох, и легкомысленные же вы люди, молодежь! — погрозил Додев. — Я его накажу и лично сам проверю это дело, а вы, Пеев, вместе с помощником командира батальона сделайте все возможное, чтобы этих негодяев заставить вернуться на позиции.

Как только Пеев вышел, Додев вызвал к себе Манева. Он упрекнул его в том, что подпоручик не проявляет достаточной осторожности и таким образом ставит в неловкое положение не только себя, но и Додева.

Со вчерашнего вечера гитлеровцы не подавали никаких признаков жизни с высоты 1018, а предпринимавшиеся до сих пор фронтальные удары с целью ее захвата были безуспешными. Поэтому Додев решил выслать разведывательную группу во главе с Маневым.

— Приблизьтесь к высоте на безопасное расстояние и разузнайте, есть ли там противник, и если есть, то приблизительно какими силами располагает.

Вместе с тремя солдатами из разведывательного взвода Манев направился в сторону высоты.

Если бы не далекий грохот артиллерии, можно было бы подумать, что настало перемирие или что война продвинулась далеко на север.

Минут за двадцать Манев с солдатами миновал позиции третьего батальона. В окопах оставалось очень мало солдат. Большинство из них спустились вниз на дно долины и там, собравшись группами, оживленно спорили.

Один солдат приподнялся из своего окопчика и насмешливо-вызывающе прокричал:

— Эй, куда вас понесла нелегкая?

Манев обернулся, посмотрел на него и с чувством невысказанной обиды пошел дальше. Один из его солдат, не останавливаясь, обругал крикуна и пригрозил ему кулаком. Они спустились на дно ущелья, которое вело прямо на запад, к острому массиву высоты 1018.

Время от времени Манев на миг останавливался и оглядывался. Спокойствие и тишина впереди казались ему слишком подозрительными. Постепенно мужество стало покидать его. В нескольких местах им пришлось пробираться через сплетенные колючие кусты боярышника, шиповника и заросли ежевики.

На небольшой поляне в кустах на покатом северном склоне оврага лежало трое убитых.

Манев в испуге попятился назад, стараясь скрыть страх, который испытывает каждый, видя перед собой мертвеца. По коже подпоручика пробежали мурашки. Глаза лежащего с краю убитого солдата с овальным мальчишеским лицом, распухшим и посиневшим, были открыты. По застывшим, потемневшим зрачкам ползали муравьи. Он лежал на спине, сраженный пулеметной очередью в грудь. Ноги его были широко раскинуты, а под каблуком правого сапога — маленькая ямка. В двух шагах от него, упершись щекой в землю, лежал сухой и тощий солдат. По всему было видно, что он умер в страшных мучениях. Пальцы его левой руки впились в мокрую землю и застыли, будто замерзли в ней.

Третий, маленький, коренастый, лежал, уткнувшись лицом в землю. Должно быть, в свой предсмертный час он звал на помощь или проклинал своих убийц. Губы его так и застыли в крике, словно он и теперь продолжал кричать.

Манев и солдаты молча обошли трупы и поспешили дальше. Однако страшная картина продолжала преследовать их.

Ущелье, по которому они продвигались, пока еще никем не замеченные, неожиданно оканчивалось маленькой поляной, которая была видна из штаба полка.

Расположенная прямо перед позициями гитлеровцев, эта полянка открывала возможность для обзора и обстрела со всех сторон. Поэтому, когда кустарник начал редеть, шаги Манева сделались нерешительными.

Ему очень хотелось верить, что гитлеровцы оставили высоту. Но воспоминание о трех трупах неотступно преследовало его.

Самым благоразумным и безопасным было вернуться назад. Но из третьего батальона наверняка за ними наблюдали. Если вернуться без единого выстрела со стороны немцев, над ними будут смеяться, скажут, что струсили. А если доложить, что противника нет, а он окажется здесь, будет еще хуже.

Он постоял так еще минуту-другую, потрогал гранаты и крепко стиснул автомат, а потом взволнованно сказал солдатам:

— Пересечем полянку перебежками!

Волнение подпоручика передалось и солдатам, и они молча кивнули ему в знак согласия.

Манев выпрямился и быстро побежал вперед. Когда он был уже на середине поляны, затрещала пулеметная очередь. Ио привычке он бросился на землю. Сердце его отчаянно колотилось.

Над головой свистели автоматные пули. Он прижался к земле и оставался в таком положении минуты две.

«Пропал, со мной все кончено! — думал Манев. — И зачем побежал, идиот, да и только!» Лежа, он повернулся к кустам, а потом, как будто вытолкнутый сильной пружиной, вскочил и бросился назад. Сзади снова застрекотал гитлеровский пулемет. Манев два раза падал, прежде чем добежал до кустарника.

— Спасли свои шкуры и на этот раз, господин подпоручик! — Около него, запыхавшись, повалились солдаты.

Манев глубоко дышал. Его лицо, безжизненное и бледное, нервно подрагивало.

Полковник Додев хорошо сознавал, что Манев не был из числа самых неуязвимых молодых офицеров в полку, кому можно доверять, не опасаясь. Но Манев имел преимущества, какие редко встречались среди офицеров-разведчиков полка. С офицерами, унтер-офицерами и солдатами Манев держался вежливо и корректно, как подобает воспитанному человеку. Он часто с увлечением говорил о музыке, литературе и искусстве, хотя имел дилетантские познания. Но марать свои руки черной и неблагодарной работой он не хотел, считая, что такие люди, как Игнатов, с удовольствием и увлечением делают ее вместо него.