Наступление

— А Чугун? — прервал его Чавдар.

— Он все это слушал молча. Я сказал Крачунову, что у меня нет ни намерения, ни интереса откладывать признание, потому что я больше всех заинтересован в том, чтобы правда была выяснена. Тогда подал голос Чугун, сказал, что если бы я сам не явился в управление, то ни у кого не возникло бы намерения вызывать меня туда, а раз я сам пришел, по своему желанию, они посчитали необходимым поговорить со мной, чтобы не осталось впечатления, что они меня в чем-то подозревают.

— А Крачунов?

— Смутился. Было похоже, что он не ожидал этого. Его удивило отношение Чугуна. Уже уходя, я попытался найти Данчо Данева. Его в кабинете не оказалось. Но как ты думаешь, кого я там застал?

— Не знаю.

— Матейчо Арапского!

— Что делает там этот баран?

— Заведует милицейским участком в селе. Ходит важный, надутый, все ему кажется, что повсюду только враги и заговорщики. Калыч люто его ненавидит, но похоже, что Данчо поддерживает Арапского. Мне показалось, что за все время моего пребывания в селе он следил за мной.

Чавдар нахмурился.

— Я не совсем в этом уверен, но у меня осталось такое впечатление, — продолжал Слановский.

— Ничего удивительного в этом нет. У Данчо есть такая слабость — таскать за собой какого-нибудь прихвостня.

— Да черт с ним! — небрежно махнул рукой Слановский. — Ну а как вы здесь?

— Целую неделю топчемся на одном месте.

— А мои ребята?

— Мерзнут наверху на позициях. Значительно снизился боевой дух. В руках немцев господствующие высоты, они упорно удерживают их. Активизировалась всякая нечисть. По штабу ходят всевозможные слухи и, как ржавчина, разъедают души ребят. Одна рота поднимается в атаку, а другая отказывается. Только лишние жертвы несем.

— А какие слухи распускают?

— Да самые различные, один другого глупее, но они, к нашему большому огорчению, легко находят почву среди солдат. Завтра или самое позднее послезавтра будем атаковать скалу Дражна. Где-то возле нее находится твоя рота.

Шагах в трехстах от штаба в маленьком заброшенном доме подпоручик Манев оборудовал для себя нечто вроде штабной комнаты.

В этот вечер Манев получил посылку. Он пригласил в гости поручика Генчева, командира минометной роты, и подпоручика Бонева из противотанковой батареи. С последним они в один год окончили военное училище, а их дружба началась еще тогда, когда они были юнкерами.

На балах и вечеринках в военном клубе поручик Генчев стяжал себе славу опытного бабника и гуляки, и поэтому жадные до пикантных историй Манев и Бонев никогда не забывали пригласить его на свои частые сборища.

Манев открыл бутылку коньяка, который генеральша, его мать, приготовила по специальному рецепту — чтобы согревал. На походный стол были высыпаны всевозможные лакомства.

Первые рюмки повысили настроение, и все, что до сих пор было у них на уме, теперь с легкостью и непринужденностью слетало с языка.

В последнее время поручик Генчев опустился и перестал следить за своей внешностью. Небритый, неумытый, с грязным воротничком, он уже после первых рюмок ощутил желание буйствовать. Он ударил своим тяжелым кулаком по походному столику и злым, сдавленным голосом прохрипел:

— Мы идиоты! Но разве мы не понимаем этой простой истины? — Он обернулся к Боневу, который смотрел на него, снисходительно улыбаясь.

— Что, опять тебя разобрало? Или хочешь нам вечер испортить? — недовольно нахмурился Манев.

— Нет смелости признаться, что мы идиоты? — опять повторил Генчев. — Неужели ты доволен нашим свинским положением? — с презрением показал он рукой на комнату.

— Сейчас мы на войне, — спокойно ответил ему Бонев, продолжая улыбаться. Видно было, что его в какой-то степени забавляет этот разговор.

— На войне?! Кому она нужна, против кого мы воюем? Вы отдаете себе отчет? Вы, затвердевшие мозги, я вас спрашиваю!

— Не торопись, — раздраженно бросил ему Манев. — Все еще образуется.

— Когда? Когда война закончится?

— И тогда еще будет не поздно.

— А я останусь в живых? А эти погоны на плечах останутся?

— Это будет зависеть от тебя.

— А ну посмотри на меня, есть ли у меня желтый душок, — показал он на свои губы. — Глупцы! Мы полностью во власти иллюзий, а с нами уже все кончено…

— Что вы предлагаете? — прервал его Бонев.

— Ничего. Надо признаться, что мы ни на что не способны, — продолжал бормотать он с пьяной откровенностью, устало опускаясь на стул.

— Хватит болтать глупости! Раньше ты был самым крепким из нас, а теперь после третьей рюмки раскис, — упрекнул его Мажев.

— Да не пьян я, просто мне обидно…

— Нет, ты устал, — Манев налил ему рюмку, — потому и слюни распустил так отвратительно.

— Слушай, Манев, ты меня плохо знаешь. А ну-ка скажи мне, дружище, ты что же думаешь: если пустишь среди этих пуганых ворон какую-то сплетню, так уже и совершил патриотическое дело?

— А ты как считаешь? — саркастически осклабился Манев.

— Думаю, что все это бесполезно. На кого надеяться? Кто за нами стоит? Где нация? Где наши национальные идеалы?

— Они здесь, в сердце и душе! — Манев ударил себя в грудь.

— Врешь ты все, мы сами же первые оплевали их… Орден за храбрость носишь… А за что ты его получил, где и против кого проявил свою храбрость? — Он перегнулся через стол и щелкнул пальцем по ордену на груди Манева.

— Ну, господин поручик, это уже ни на что не похоже! И у стен есть уши! — показал Манев рукой в сторону двери.

— Герои, рыцари! — Генчев, скрипнув зубами, наклонил голову и прищуренными глазами стал задумчиво наблюдать за мерцающим светом лампы, стоящей в углу на ящике.

Манев молча наполнил рюмки. Настроение у него было подавленное. Генчев, хотя и был пьян, говорил правду. Поручик снова оживился, пододвинул стул к Маневу и положил руку на его плечо.

— Слушай, Манев, — лениво и с трудом проговорил он, — ты ведь генеральский сын, а я сын простого торговца, который жил как скот, несмотря на то что был богат. А теперь сразу все пропало. Для чего им нужны были деньги?

— А разве вы мало их потратили? — съязвил Бонев.

— Я, голубчик, не тратил, я делал долги и теперь должен за это расплачиваться.

В прокуренной комнате сразу же наступило молчание. Генчев шумно стал жевать яблоко, затем отдернул край одеяла, висящего на окне вместо занавески.

— Дождь идет, — сообщил он собеседникам.

— Лупит, — согласился с ним Манев.

— Пусть идет снег, град, дождь, пусть хоть огонь сыплется с неба, с нами здесь все равно ничего не произойдет! Давай наливай рюмки, а то в горле пересохло. — И Генчев протянул свою рюмку.

— Этот напиток как раз для такой паршивой погоды, что вы скажете? — спросил Манев.

— Чудесно! — шумно чиркнул спичкой Генчев и закурил погасшую сигарету.

Через окно в комнату хлынула волна холодного воздуха. Поручик Генчев прислушался.

— Манев, скажи-ка мне, какую подлость ты совершил, что тебя никто даже пальцем не тронул? Помнишь, ты ведь летом был офицером разведки? — спросил он.

Манев побледнел. Он взялся за рюмку, стиснул ее между пальцами и зло спросил:

— Что тебе взбрело сегодня в голову, господин поручик, можно узнать?

— Я не обязан давать тебе объяснения! — вспылил Генчев.

— Но я попросил бы вас поискать другую тему для разговора! — повысил голос Манев.

— Неприятно тебе, рыцарь? Нет, тебе страшно! А Игнатову можно поставить памятник. Вот он-то показал нам, как надо служить, как исполнять свой долг… Мать моя родная, я не поверил своим ушам, когда полковнику Додеву сообщили, что Игнатова прибили камнями в Лозене!.. Иуда предал Христа за тридцать сребреников, мы же отрекаемся от своих самых преданных друзей просто так, только за одну улыбку тех, кого презираем и ненавидим. Разве я вру, скажи?

Манев встал, указал ему на дверь:

— Господин поручик, прошу вас понять меня, если у вас есть намерение продолжать играть на моих нервах…