Наступление

К полудню дождь перестал. Небо очистилось, и засияло запоздалое осеннее солнце, и его скупые лучи пробудили у солдат желание к жизни и одновременно развеяли мрачное и гнетущее настроение.

Кажущееся спокойствие на позиции и запоздалое тепло солнца вызывали у Додева лень и расслабленность. Он грел свои ревматические колени, сидя перед домом, в защищенном от ветра месте, когда Манев, вернувшись из разведки и находясь все еще под впечатлением пережитого, торопливо докладывал ему, где и что заметил на высоте 1018. Додев выслушал его спокойно, а в конце равнодушно проговорил:

— Ясно, что они четко выполняют план отступления. И это вполне естественно, иначе они не были бы немцами. Передайте полковому врачу, чтобы послал людей за трупами убитых. А как их числят в ротах?

— Наверное, считают без вести пропавшими, — сказал Манев и только собрался попросить разрешения переодеться, потому что гимнастерка его прилипла к мокрой от пота спине, как Додев встал и сделал ему знак следовать за ним.

Когда они вошли в комнату, Додев тяжело вздохнул и рухнул на походную кровать, а Маневу указал рукой на стул.

— Ты ведь знаешь, — устало начал он, — что все пути в ад устланы добрыми намерениями.

— Так точно, — усмехнулся Манев, — но наше главное направление — рай.

— Манев, сегодня утром я обращал твое внимание и еще раз хочу тебе напомнить. Хорошо запомни, мы довольны, когда другие лгут в нашу пользу или, самое малое, верят нашей лжи. Но в таком случае всегда нужно быть готовыми к тому, чтобы отразить удар, когда они же начнут лгать нам во вред. Дай бог, чтобы сбылось то, что задумали хорошие болгары. Мы внесем в это свой вклад, но нельзя забывать и другой возможности — неожиданный провал не исключен.

— Господин полковник, — низко нагнулся к его кровати Манев, боясь, что его могут подслушать, — я от вас знаю, что любое сомнение — половина неуспеха.

— Э-эх, милый мой! — вздохнул Додев. — Жестока человеческая природа — молодости она отрядила дерзость, энтузиазм, но лишила ее мудрости и предусмотрительности. Я уже ничего больше не жду от жизни, моя песенка спета, но я не хочу заканчивать службу как униженный человек. А вам необходима та свобода, которая позволит вам заслужить признательность отечества, своего царя… Во дворе послышались голоса. Манев крадучись выглянул в окно и негромко доложил:

— Господин полковник, генерал Зарков…

— Ох, — Додев недовольно вскочил и быстро затянул ремень и портупею, — ни на минуту не оставят в покое…

Генерал Зарков в сопровождении начальника штаба полковника Киселева, Чавдара, помощника командира дивизии, и еще нескольких офицеров шумно вошел в комнату. Молча выслушав рапорт полковника Додева, генерал Зарков подал ему руку и холодно спросил:

— Полковник Додев, вы, наверное, решили здесь зимовать?

— Никак нет, господин генерал!

— Да-а? А почему же ваш полк целую неделю топчется на одном месте? Командующий армией спрашивает, когда мы наконец совершим прорыв к Косово-Полю. Через десять дней любые усилия будут не нужны, потому что они вывезут из Греции даже своего последнего солдата.

— Господин генерал, я сделал все возможное…

— Додев, не спешите оправдываться, — прервал его генерал. — Завтра атакуем. Через два дня мы должны быть на Косово-Поле. Теперь вам ясно?

— Так точно, господин генерал!

Тут подал голос Чавдар:

— Господин генерал, из тех рот, на которые мы не можем рассчитывать, надо подобрать добровольцев. Завтра скала Дражна должна быть в наших руках.

— Хорошо, — согласился Зарков, — тогда пойдем на позицию и поговорим с солдатами…

Над позицией зябко подрагивает холодное звездное небо. Еще немного — и тоненький рожок месяца опустится за гору. На востоке, над изломанной линией далеких холмов, весело подмигивает зарница. Над позицией распластала крылья томная тишина.

Большая, массивная скала Дражна еще спит, на ее косматой гриве ощетинились заряженные гитлеровские пулеметы и минометы.

За неделю артиллерия выпустила здесь тысячи снарядов, пулеметы, минометы и винтовки — сотни тысяч патронов и мин. И этот неприветливый горный край оглох от грохота орудий, от треска мин и стрекота пулеметов и автоматов.

Этим утром 2-я рота в пятый раз будет атаковать скалу Дражна.

Четыре часа. Солдаты тихо выползли из окопов и осторожно один за другим приблизились к опушке леса.

Слановский шепотом передал последние указания.

Солдаты, затаив дыхание, стали ждать. Напряжение, тревожное ожидание достигли предела.

Внезапно из седловины каменистой скалы Дражна залаял гитлеровский пулемет, и его зловещая песня разнеслась в ранних утренних сумерках. Трассирующие пули проложили на пепельно-сером фоне неба тонкие светло-красные следы.

Тяжело заухали орудия. Посыпался дождь ракет. Стало светло как днем.

Под прикрытием артиллерии рота бросилась к правому скату скалы Дражна, которая до этого казалась такой близкой. Но эту тропинку смерти словно удлиняла чья-то невидимая рука.

Солдаты устремились вперед. Казалось, ни у кого из них не было прошлого, словно никто не думал, что смерть так близка, что любая следующая секунда может стать последней в его жизни.

Слановский хотел припомнить что-нибудь веселое и приятное из своей жизни, но не мог сосредоточиться, его мысли рассеивались.

И он бежал навстречу смерти, выбросив из своего сознания прошлое, не думая о будущем. Он жил только в этом коротком отрезке времени, только на этом куске земли. Единственная огромная тяжесть держала его в своих объятиях — ответственность за жизнь солдат, которые уже столько времени следуют за ним с любовью и доверием.

Последняя перебежка оказалась самой длинной — более тридцати шагов. Запыхавшись, он упал на землю около прогнившего развороченного плетня, который загораживал гужевую дорогу у подножия холма. Растянувшаяся цепь роты быстро поравнялась с ним. Солдаты, тоже запыхавшиеся, валились прямо на мокрую землю.

Слановский переполз через гужевую дорогу и ощутил под собой твердую почву холма. Перед ним между кустами вилась узкая тропинка. Он пополз по ней. Сухая игла боярышника впилась ему в локоть, и он почувствовал острую боль, остановился.

Сава, его связной, как всегда, следовал за ним по пятам.

Солдаты ползли за ними» молчаливые и успокоившиеся. Время тянулось мучительно медленно.

Они прошли не более километра, а солнце, пробивавшееся сквозь жидкие облака на низком осеннем небе, уже было в зените.

Пули продолжали угрожающе жужжать над кустами, но здесь, на каменистой почве, выросли кусты боярышника и буковая поросль, которые теперь защищали солдат от пуль и смерти. И солдаты ползли вверх, преодолевая пядь за пядью, подталкиваемые чувством скорби о павших товарищах и сильным, непреодолимым желанием жить. Их жизнь, судьба и будущее теперь зависели от их винтовок, автоматов и пулеметов, которые они до боли сжимали в руках.

Рота Слановского увлекла за собой весь 1-й батальон. Сам Киро продолжал ползти вперед. За ним неотступно следовали Марин, который тащил пулемет, Ангелчо с лопатой, Луканче, тянувший ящик с патронами, и Кутула с гранатометом.

Перевалило за полдень. На лбу Марина сильно вздулась жила. Он внимательно следил за каждым движением Слановского, готовый сразу же открыть огонь. После каждой перебежки Луканче рыл пальцами землю, как крот, и низко наклонял голову к корням кустов. Через два дня после освобождения Ниша он чистосердечно признался товарищам, что ничего не мог с собой поделать. С тех лор он уже не испытывал никакого страха и только старался загладить обиду, которую, как он считал, нанес своим товарищам.

Более часа назад артиллерия прекратила огонь, и теперь только пулеметы озлобленно рассыпали свою дробь.

До седла холма оставалось еще шагов пятьдесят. Слышались тревожные, отрывистые команды с двух сторон. Несколько раз осколки мин разрывали телефонный кабель. Незадолго до этого вдоль растянувшейся цепи прополз помощник командира Тодоров. Он подбодрил солдат, вдохнул в них уверенность.