Наступление

Ангелчо положили в окоп, и Кутула аккуратно покрыл его плащ-палаткой.

В полевой дивизионный госпиталь поступило столько раненых, что все комнаты и залы бывшей гимназии не могли их вместить, а приток раненых не прекращался.

Каким бы странным и даже смешным ни было положение Траяна, самозваного помощника командира, имевшего скудные медицинские знания, а точнее — не имевшего никаких, он тем не менее за последние две недели не только не дал повода усомниться в его компетентности, но и проявил себя как по-настоящему заботливый и способный хозяин.

В больнице ощущался острый недостаток кроватей, но больничный персонал, занятый ранеными, даже и не ставил перед собой задачи как-нибудь изменить это положение. Траян же как будто только того и ждал. Он не опустил руки, не пожимал беспомощно плечами. Освободившись от первоначального чувства страха и осторожности, он теперь был в своей стихии. Для него не существовало слов «этого нет» или «это невозможно». Обслуживающему персоналу он часто повторял народные поговорки: «Волка ноги кормят», «Чужими руками хорошо жар загребать». Траяну нужно было только определить цель — остальное было проще простого. Теперь перед ним стояла задача — где-нибудь достать для раненых кровати. Он считал, что это повысит его авторитет и укрепит позиции. И действительно, путь он нашел верный. До войны в этом месте организовывали летние лагеря для детей. Траян был уверен: тут остались кровати, на которых прежде спали дети. Он не верил, что их могли забрать гитлеровцы, так как хорошо знал, что они безразличны к таким мелочам. Рыская повсюду, расспрашивая разных людей, он наконец нашел во дворе пожарной команды целый склад ржавых кроватей. Он ходил вокруг них, дотрагивался до них ногой и самодовольно шептал: «Вот они, голубушки! Хоть они и не покрашены в белый цвет, как полагается, все ж на них лежать будет лучше, чем на досках. Другому на моем месте и дела бы не было до этого».

Довольный собой, своим открытием, Траян продолжал бормотать: «Сейчас же заставлю этих швабов перетаскать кровати, а потом даже и в Болгарию их отправлю, пусть тогда попробуют не признать меня».

Кровати были перевезены в госпиталь на телегах бывшей пожарной команды и поставлены в коридорах.

— Вот вам по две пачки сигарет, — поблагодарил бывших пожарных Траян, — да еще и в газетах про вас напечатаем. А когда прибудет генерал, выпрошу для вас еще и по награде.

В эти дни врачам и сестрам едва удавалось найти час-другой для сна и отдыха. От тяжелого, душного воздуха лица у всех стали бледными, как воск, и припухшими.

На четвертый день после начала гитлеровского наступления мина взорвалась у ног Пени и Маджара. На перевязочном пункте и в полковом лазарете им тщательно промыли раны, но боль не прекращалась. При каждой попытке выпрямиться или повернуться оба испытывали острую боль, как будто в их теле были осколки мелкого стекла.

Капитан Гуджев и фельдшер Беязов извлекли из их ран крупные осколки, но Гуджев, привыкший не доверять людям, и теперь считал, что часть легкораненых, в том числе и эти двое, симулирует, чтобы попасть в тыл, пока продолжается наступление.

Однако вскоре он понял, что Пени и Маджар не симулируют, и приказал отвезти их в дивизионный госпиталь на операцию.

Поздно вечером машина «скорой помощи» остановилась перед госпиталем. Через некоторое время их записали в больничную книгу, пожилой врач в роговых очках быстро осмотрел их и установил, что в их ногах и ягодицах остались неизвлеченные осколки. Их положили в коридоре под лестницей, ведущей на второй этаж. Увидев рядом с собой более тяжелых раненых, которые бредили, звали на помощь или стонали, Пени и Маджар перестали охать.

— Что же теперь с нами сделают, Пени? — испуганно спрашивал Маджар.

— Ты видишь вон того, с костылями? С одной ногой остался, а нам того и гляди по две отрежут, — не переставал поддразнивать Маджара Пени даже и здесь.

— Вай, плохо наше дело, кому нужен калека?! — причитал и охал Маджар.

— Тебе-то что? Ты как-нибудь найдешь себе какую-нибудь хромую цыганку, а вот моя жена — статная, стройная, как тополек, — сразу же бросит меня.

— Очень красивая твоя жена, Пени? — наивно спрашивал Маджар.

— Самая красивая во всей Болгарии. Ты на меня посмотри, может ли у меня быть другая жена?

Маджар хотел ответить: «Да ты сам не очень-то красив, и если твоя такая же, как ты, то, наверное, это какое-то огородное пугало», но предпочел промолчать.

Ночь, наполненная кошмарами, прошла тяжело. На рассвете Маджар протер глаза и заморгал. Измученный болью и мыслями о предстоящей операции, он повернул голову к Пени, который во сне дышал открытым ртом, как карп.

— Пени, ты спишь? Ох, когда же будет рассвет?

— Ты еще жив? — пробубнил Пени.

— Не видишь, что ли? Раз говорю с тобой, значит, жив, — испуганно посмотрел на него Маджар и подумал: «Да он, кажется, того, сходит с ума».

— Отрежут нам ноги, Маджар, — взялся опять за свое Пени.

— Ты откуда знаешь?

— Со мной дело ясное, а ты вот скажи мне, что тебе приснилось ночью, и я тебе скажу, что с тобой будет.

— Ох, хватит болтать! — облизнул пересохшие губы Маджар.

— Почему?

— Мне снилось, что меня спускают в колодец вниз головой.

— И что ж, окунули в воду? А может, напился вдоволь? — с интересом расспрашивал его Пени. Можно было подумать, что он всю жизнь разгадывал сны.

— Хотел было испить водички, да побоялся, что утону, и тут проснулся.

— И что ж, ни капли не выпил?

— Не знаю, кажется, немного все же глотнул.

— Да, тут дело плохо, — озабоченно покачал головой Пени и закрыл глаза.

А Маджар не унимался.

— Пени, а ты знаешь, я сильно испугался…

— Чего?

— Да мне приснилось… Длинная это история… В нашей слободе был один парень, Зонка, просто силач. Весной в день святого Георгия подрался он с Кольо-немым. Того тоже бог силой не обидел. Немой ударил его камнем по голове да и убил на месте.

— А из-за чего хоть подрались-то?

— Из-за бабы, вот как это было. А мне приснилось, будто подходит ко мне этот Зонка, мертвый, хватает меня за руку и говорит: «Пойдем, Маджар, заведу тебя в одно место».

— В какое место? — прикрыл глаза Пени.

— Не сказал.

— А ты? — продолжал расспрашивать как будто серьезно и сочувственно Пени.

— Убежал. Вырвал руку и бросился бежать что было мочи.

— Хорошо сделал, а не то плохо было бы твое дело.

Пени попытался перевернуться на бок, но почувствовал такую острую боль в теле, что не мог сдержать стон.

Уже занимался рассвет, фонари в коридоре погасили. Время от времени по лестнице торопливо пробегали медсестры. На их лицах словно застыло выражение профессионального сострадания к больным. Одна пожилая сестра, усталая, с поблекшим лицом, едва передвигала ноги. Справа от Пени через несколько кроватей приподнялся на постели юноша с бледным лицом, нога у него была в гипсе.

— Сестра, боль не утихает, всю ночь не сомкнул глаз.

— Сейчас, миленький, сейчас, родной, — остановилась она. — Доктор Петев идет с обходом.

— Мать, умираю — так пить хочу, — умолял черноглазый парень со сросшимися густыми бровями.

— Только губы намочи, а пить тебе нельзя. Потерпи, сынок, потерпи еще немного.

— Пени, Пени, — прошептал Маджар, — скажи этой женщине, она, кажется, очень добрая, пусть делают с нами что хотят, только ноги не отрезают.

— В этом деле положись на меня… — успокаивал его Пени.

Сестра остановилась около их кроватей. Посмотрела на измученное смуглое лицо Маджара. Ее многолетняя практика подсказала ей, что этот парень первый раз в больнице и, возможно, даже впервые лежит в кровати. Она улыбнулась через силу, но сердечно и тепло, по-матерински, и спросила:

— Ну, милые, вы на операцию? Вчера вечером прибыли?

— Ох, сестричка, — тихо и несколько притворно простонал Пени, — что хотите отрезайте — ноги, голову, все что угодно, потому как больше терпеть не могу.