Нисхождение

Ингхэма несколько убаюкал монолог Иенсена.

— Какого цвета твои птицы?

— Сейчас розового. Думаю, и завтра будут розового, потому что я развел слишком много розовой краски и теперь ее надо как-то использовать. — Иенсен сдавленно зевнул и машинально хлопнул ладонью собаку, зарычавшую на проходившего мимо столика араба. Иенсен быстро повернулся взглянуть на него. — Может, выпьем у меня дома кофе? — предложил он.

Ингхэм отказался, сославшись на то, что устал после поездки в Сус. На самом же деле его пугала мысль снова пройти мимо того места в переулке, где он видел труп. Ингхэм хотел было спросить Иенсена, не случилось ли чего той ночью, после ссоры, которую они слышали, но промолчал. Он не хотел слушать о трупе и прикидываться удивленным. Иенсен заказал кофе.

Когда кофе принесли, Ингхэм встал и откланялся.

Вернувшись к себе в бунгало, Ингхэм задумался, о чем бы еще написать Ине. Надо добавить еще один абзац — с выражением сочувствия и соболезнований; это будет великодушно с его стороны. Эти строчки он сочинил еще за столиком у Мелика. Сейчас он перечитывал то место, где беззаботно писал о Нашем Образе Жизни, НОЖе, и его радиопередачах. Нет, он не может послать это Ине, даже датировав последнюю часть письма сегодняшним числом, поскольку она чересчур диссонирует с предыдущей. Ингхэм скомкал страницу. Может, Ине совсем не захочется веселиться, читая эту историю, к тому же он обещал Адамсу никому не говорить о его занятии. И кому вообще есть дело до глупых иллюзий этого НОЖа, тем более что они дают ему возможность работать и быть счастливым. Вредное содержание передач НОЖа (к тому же он приносил и немалую пользу, учитывая его глупость и ту чушь, которую он нес о войне во Вьетнаме), по сравнению с тем вредом, который наносили творцы американской внешней политики, посылавшие одних людей убивать других, было ничтожно мало. Возможно, он тешил себя иллюзией, что делает кого-то счастливым. Деннисон был счастлив идеей (вовсе не иллюзорной), что он творит добро, помогает неудачникам, продвигает друзей в бизнесе, приносит людям счастье и успех в жизни. Адамс руководствовался теми же мотивами. Странно.

А если взять его, думал Ингхэм, твердо стоящего на собственных ногах, то к чему он пришел? К меланхолии.

Джон Кастлвуд был также одержим своими иллюзиями, поскольку что может означать выражение «находиться в состоянии любви»? Если оно взаимно, то это счастье. Если же нет, то трагедия. Как бы там ни было, у Джона были иллюзии, а потом, к несчастью, он — раз… и покончил с собой. Несмотря на все свое сочувствие, Ина, должно быть, сказала ему наконец решительное «нет».

Глава 8

На следующее утро Ингхэм сделал над собой героическое усилие и написал две страницы романа. Он испытывал большое удовлетворение от того, что снова вернулся в рабочее состояние. Потом, прервавшись, он написал письмо Ине.

«5 июля 19…

Дорогая Ина!

Большое спасибо тебе за письмо, которое наконец пришло вчера. Для спокойного здесь Четвертого июля[10] оно явилось громом среди ясного дня. Согласен, тут многое требует объяснения, хотя, возможно, я ничего не понимаю в самоубийствах, по крайней мере — в самоубийстве Джона, поскольку я никогда не знал его достаточно хорошо, а теперь думаю, что не знал вовсе. Чем он, кроме тебя, мог быть до такой степени расстроен? Должен признать, меня крайне раздосадовало то обстоятельство, что для сведения счетов с жизнью он выбрал именно мою квартиру. Могу ли я поинтересоваться, не боясь показаться слишком циничным и бесчувственным, не сильно ли он все там испортил? До настоящего времени эта квартира мне очень нравилась.

Я был бы тебе весьма признателен, если бы ты объяснила свои чувства к Джону немного подробнее. Что понимать под твоим «я испытывала к нему симпатию»? Как бы там ни было, но, похоже, Джону это не принесло счастья. Может, он тебе нравился или ты даже любила его? Может, и сейчас продолжаешь любить? Конечно, я верю, если только не заблуждаюсь решительным образом, что ты ничем не обнадеживала его (как ты пишешь), иначе зачем ему кончать жизнь самоубийством? Чего я на самом деле никак не могу понять, любимая, — почему ты так долго молчала. Если бы ты знала, каково мне здесь, без единого друга, с которым можно было бы поговорить по душам, в сумасшедшей жаре, при которой невозможно работать, за исключением раннего утра или позднего вечера, почти месяц без письма от девушки, которую я люблю. Так что этот месяц был для меня не из самых приятных. Почему ты не объяснила, чем ты была расстроена так сильно, что не писала мне почти целый месяц, а потом — лишь скупая записка, и только затем, через несколько дней, — твое письмо. Я люблю тебя, и ты мне очень нужна. А сейчас еще больше, чем когда-либо.

Думаю, попытаюсь задержаться здесь еще на недельку. Мне просто необходимо все обдумать и переварить, иначе я буду чувствовать себя не в своей тарелке, как это происходит со мной сейчас. Однако работа (над моей книгой) продвигается довольно неплохо, и мне хотелось бы поездить по Тунису, хотя, как мне говорили, в августе жара здесь адская. Письмо я отправлю срочной почтой. Пожалуйста, ответь мне сразу же. Надеюсь, любимая, сейчас ты уже успокоилась. Как бы мне хотелось, чтобы ты была со мной здесь, дорогая, в моем уютном жилище, где мы могли бы с тобой поговорить по душам — и не только поговорить.

Безмерно любящий тебя

Говард».

В течение нескольких следующих дней Мокта не принес ему никаких известий об украденных вещах, и Ингхэм решил на все это плюнуть. Страна довольно большая, его пропавшие вещи растворились в ней бесследно и навсегда. Однако с течением времени Ингхэма все больше огорчала утрата подаренной Лоттой булавки для галстука, которую он никогда не носил, и дедовских запонок. Его бесила сама мысль, насколько ничтожную выгоду мог получить за них вор по сравнению с тем, что они значили для него. Он не давал волю своим чувствам, что лишь усиливало горечь (как это иногда усиливает радость), однако он не мог не осознавать того, что творилось у него внутри. И всякий раз, завидев старого араба в отвратительных шароварах, который стянул его пиджак из машины и который вполне мог ограбить его бунгало, Ингхэм едва сдерживался, чтобы не дать ему пинка под зад. Но теперь, заметив Ингхэма в Хаммамете, араб боком, словно краб, уползал в ближайшую аллею или переулок. Было бы справедливо как следует пнуть его, думал Ингхэм, и если бы вдруг рядом появился бы полицейский, — а в Хаммамете иногда попадались полицейские в коричневых рубашках и брюках, — он всегда мог бы с чистой совестью утверждать, что застал Абдуллу на месте преступления в ночь с 30 июня на 1 июля. Ингхэм так хорошо запомнил эту дату, потому что именно в эту ночь он наткнулся на труп, о котором не пожелал сообщить в полицию. Он не хотел оказаться втянутым в расследование, а кроме того, заранее знал, что всем на это плевать.

Как-то вечером, ужиная с Адамсом у Мелика, Ингхэм упомянул о случившейся несколько дней назад краже.

— Уверен, что это кто-то из прислуги, и даже знаю, какой из парней именно, — заявил Адамс.

— И какой же?

— Низенький, черноволосый.

Все, кроме Мокты и Хассима, были низенькими и черноволосыми.

— Тот, которого зовут Хаммед. У него постоянно открыт рот. — И НОЖ продемонстрировал, как именно, став при этом похожим не то на кролика, не то на человека с заячьей губой. — Конечно, я до конца не уверен, но мне не нравится его поведение. Пару раз он приносил мне полотенца. И я видел, как однажды он отирался возле моего бунгало без всякого дела и заглядывал в окна. Вы заперли сегодня ставни?

— Запер. — После ограбления Ингхэм запирал их изнутри всякий раз, когда выходил из дому.

— В следующий раз украдут ваш чемодан, потом пишущую машинку. Просто чудо, что их не тронули сейчас. Видимо, вору пришлось уходить с тем, что можно было спрятать — с завернутыми в пиджак ботинками и коробочкой с запонками.

10

Четвертое июля — День независимости, национальный праздник в США.