Нисхождение

— Кстати, что вы думаете об этих людях? Об их образе жизни?

— О-о! Даже не знаю, с чего начать! — Адамс кашлянул. — У них есть Аллах, который, по всей видимости, невероятно терпелив. И все они фаталисты. «Не перетрудись» — вот их девиз. Все поступают согласно тому, как их учили, и никаких попыток пошевелить собственными мозгами. Как можно изменить подобный образ жизни? Научи часть из них жить праведной жизнью, и оставшееся большинство тут же примется обманывать их. Так что в целях самосохранения им придется вернуться к прежней, бесчестной жизни. Разве можно винить их за это?

— Нельзя, — согласился Ингхэм. Он отлично понимал точку зрения Адамса.

— Нашей стране повезло. С такими людьми, как Том Пайн и Джефферсон, у нас было хорошее начало. Их великие идеи обрели для нас форму закона! И еще Бенджамин Франклин. Временами нам случается отходить от них, но, слава богу, они по-прежнему остаются записанными в нашей Конституции…

Не собирается ли Адамс заявить, что все портят сицилийцы, пуэрториканцы и польские евреи? Однако Ингхэму было плевать на то, кто искажал американские идеалы. Он предоставил Адамсу продолжать талдычить.

— Да! Это может послужить темой моей следующей проповеди. Искажение американских идеалов. Вы никогда не продвинетесь слишком далеко, не завоюете так много новых друзей, как в том случае, когда говорите правду. Всегда имеются определенные промахи, о которых можно поговорить. И, давайте посмотрим правде в глаза, наши потенциальные друзья, — тут Адамс засиял и снова заулыбался, становясь похожим на счастливого бурундука, — интересуются больше нашими неудачами, чем достижениями. Просчеты делают людей более человечными. Они нам завидуют, поскольку считают нас суперменами, неуязвимыми созидателями империи… — И так далее, и тому подобное.

Забавно, подумал Ингхэм, но сегодня его слова звучат не так уж и плохо. Честно и вполне либерально. Однако главное, в чем Адамс все же ошибается, так это то, что коммунизм и атеизм не годятся для других людей и для любого другого общества. Что ж, бочка меда не обошлась без ложки дегтя, решил Ингхэм, вспомнив пословицу, которая наверняка пришлась бы Адамсу по душе. Вся беда заключалась в том, что люди не так одинаковы, как считает Адамс, и что свобода предпринимательства, вознося одних до небес, сбрасывает других на дно, в нищету, столь ненавистную Адамсу. Но разве невозможно существование социалистической системы с определенной степенью конкуренции, с определенными перспективами улучшения личного благосостояния? Почему бы и нет? Ингхэм слегка размечтался, пока Адамс продолжал разглагольствовать:

— А контроль за рождаемостью? Сейчас это жизненно важно. Эту тему я тоже не побоюсь затронуть в своей передаче. Кто обеспокоен этой проблемой в большей степени, чем Китай? И кто более Советского Союза беспокоится из-за Китая? Самцы и самки-производители, проклятие рода человеческого! И я не исключаю из этого Соединенных Штатов. Общины национальных меньшинств — это настоящий рассадник безработных в Штатах, большинство из которых, как я наслышан, негры и пуэрториканцы. Огромные семьи, практически без отцов…

Рассадник. И так далее. Ингхэм не нашелся что возразить Адамсу. Разумеется, имея статистику под рукой, можно было бы заметить, что англосаксонские семьи тоже виновны в том, что заводят по десять детей, имея безработных отцов или не имея их вовсе. Однако Ингхэм предпочитал просто слушать.

Вошел Иенсен, на этот раз без собаки.

— Вы знакомы? — спросил Ингхэм. — Мистер Иенсен, мистер Адамс.

— Присоединяйтесь к нам, — приветливо пригласил Адамс.

— Ты обедал? — поинтересовался Ингхэм.

— Мне не хочется, — усаживаясь, ответил Иенсен.

— Сегодня хорошо работалось? — задал вопрос Ингхэм, чувствуя, что с художником что-то не так.

— С полудня вообще никак. — Иенсен оперся худой рукой о стол. — Я подозреваю, что моего пса украли. Он пропал часов в одиннадцать утра, когда я отпустил его погулять.

— О, как жаль, — посочувствовал Ингхэм. — Ты его искал?

— По всему этому… — Иенсен едва удержался, чтобы не выругаться, — по всей округе. Везде ходил и звал его.

— О господи, — вздохнул Адамс. — Помню вашего пса. Видел не раз.

— Возможно, он еще жив, — грустно вздохнул Иенсен.

— Ну конечно, я вовсе не это имел в виду, — поспешил добавить Адамс. — А он не мог уйти с чужими?

— Он мог разорвать их на части, — ответил Иенсен. — Он ненавидит этих вонючих арабов и чует их запах за милю. Вот поэтому я и опасаюсь, что они убили его. Я ходил по всем улицам и звал Хассо, пока на меня не начали орать и ругаться, чтобы я заткнулся.

— Ты кого-то подозреваешь? — спросил Ингхэм. Иенсен так долго не отвечал, что Ингхэму показалось, будто тот задремал. — Может, его украли с целью потребовать выкуп?

— Надеюсь, что так. Но пока никто ко мне не обращался.

— А он не мог съесть отравленное мясо? — спросил Адамс.

— Не думаю. Он не из тех собак, которые подбирают тухлую рыбу на пляже. — Английский язык Иенсена звучал, как всегда, образно и грамотно.

Ингхэму стало жаль Иенсена. В нем росла уверенность, что пес пропал насовсем и, скорее всего, уже мертв. Ингхэм посмотрел на Адамса. Он видел, что Адамс старается быть полезным и дать Иенсеиу какой-нибудь дельный совет.

— Завтра утром они подкинут его голову к моим дверям, — угрюмо произнес Иенсен. — А может, хвост. — Он горько рассмеялся и скорчил гримасу; Ингхэм увидел его нижние передние зубы. — Кофе, — сказал Иенсен подошедшему к столику толстому мальчишке. — Поживем — увидим, — добавил он. — Прошу прощения за мою сегодняшнюю меланхолию.

Они выпили кофе.

Адамс сказал, что ему пора домой. Ингхэм спросил Иенсена, не желает ли тот пойти куда-нибудь еще и выпить кофе или чего-нибудь покрепче. Адамс не выразил желания присоединиться к ним.

— Как насчет «Фурати»? — спросил Ингхэм. — Там, по крайней мере, весело. Конечно, это не слишком заманчивое предложение, но хоть что-то.

Они втроем уселись в машину Ингхэма. Он высадил Адамса у бунгало, и затем они вместе с Иенсеном поехали в «Фурати».

Иенсен был в джинсах, но вся его одежда всегда выглядела чистой и опрятной, и он казался в ней весьма привлекательным. В баре «Фурати» горел яркий свет. На террасе за баром, под беспощадно громкое музыкальное сопровождение заводного ансамбля из трех человек, танцевали люди. Ингхэм и Иенсен стали у стойки бара и принялись разглядывать с десяток столиков. Ингхэм ощущал внутри себя пустоту, какую-то бесцельность, но все же не одиночество. Глазея по сторонам, он рассматривал чужие лица лишь по той причине, что не видел их раньше, — это были не арабы, и он мог кое-что прочесть на этих лицах, поскольку они принадлежали французам, американцам, англичанам и немцам. Глаза Ингхэма встретились со взглядом темноволосой девушки в белом платье без рукавов. Через пару секунд он опустил их на выпивку — ром со льдом.

— Душновато здесь, — заметил Ингхэм, повышая голос, чтобы его не заглушила музыка. — Полно народу.

— Как обычно, многовато немцев, — согласился Иенсен и отхлебнул пива. — Как-то раз я видел здесь очаровательного мальчика. В марте. Должно быть, праздновали его день рождения. Лет шестнадцати на вид. Француз. Он смотрел на меня. Но я не заговорил с ним и больше никогда не видел.

Ингхэм кивнул. Его взгляд снова переместился на девушку в белом платье. Гладкие загорелые руки. Сейчас она улыбалась ему. Рядом с ней был светловолосый, начинавший седеть мужчина в белом пиджаке, возможно англичанин, пухлая женщина лет сорока и молодой человек с темными волосами. Ее муж? Ингхэм решил больше не смотреть в сторону их столика. Он чувствовал, как его неудержимо влечет к этой женщине в белом платье. Интересно, до какой степени глупости можно дойти в этом жарком климате?

— Выпьем еще? — спросил Ингхэм.

— Лучше кофе.

Единственному парнишке за стойкой приходилось справляться с большим количеством заказов, так что потребовалось некоторое время, пока они получили свой кофе.