Страница 49 из 194
Очередное массированное наступление на Москву началось 15 ноября: подразделения 3-й танковой группы к 27 ноября подошли к городу на расстояние девятнадцати миль, остановившись у канала имени Москвы. 25 ноября Гудериан добрался до Каширы, но дальше пробиться не смог. Немцам, конечно, не везло с погодой, но они, кроме того, не направили достаточно сил для решающего штурма советской столицы. К тому же вермахт уже потерял 750 000 человек (почти 200 000 убитых), в том числе 8000 офицеров. Без преувеличения можно сказать, что именно тогда решался исход Второй мировой войны. Однако 5 декабря 3-я и 2-я танковые группы были вынуждены отойти и занять оборону на линиях Истра — Клин и Дон — Улла. Смогли бы немцы взять Москву, если бы Гитлер не отослал 2-ю танковую группу Гудериана и 2-ю армию между 23 августа и 30 сентября за 250 миль от решающего сражения на юг? На этот вопрос ответить трудно, но такой вариант был вполне реален.
В тот же день, когда Гудериан наконец пошел на север, к Москве — то есть 30 сентября 1941 года, — 1-я танковая группа генерала Пауля фон Клейста в группе армий «Юг» пересекла реки Днепр и Самару в направлении Ростова-на-Дону. Часть сил была брошена к Азовскому морю для захвата Бердянска. Это позволило окружить советскую 18-ю армию (100 000 человек), несмотря на такую же распутицу, какая помешала немцам под Москвой. 24 октября вермахт взял Харьков, а 20 ноября — Ростов. 29 ноября наскоро переформированная советская 37-я армия уже угрожала запереть немцев в Ростове, и Рундштедт приказал группе армий «Юг» отойти к рекам Миус и Донец. Гитлер попытался аннулировать его приказ, но Рундштедт телеграфировал: «Это безумие — удерживать позиции. Во-первых, войска не в состоянии это сделать, а во-вторых, если они не отступят, то их уничтожат. Отмените свое распоряжение или ищите другого командующего»[373]. На следующий день Гитлер уволил Рундштедта, у которого случился сердечный приступ, но тут же простил, разобравшись в реальном положении дел, и наградил его приличной суммой денег. Рундштедт, смутившись, принял вознаграждение, однако никогда к нему даже не прикоснулся[374].
К субботе, 6 декабря, вермахт уже оборонялся по всему фронту от Ростова и Азовского моря на юге (большая часть Крыма находилась в руках немцев), Изюма и Ельца (занимали немцы), Тулы и Москвы (занимали русские), Калинина (занимали немцы) и до Ленинграда (занимали русские). В этот день Жуков, перебросивший из Сибири 22 дивизии, начал зимнее наступление. Во время этого контрнаступления мир впервые увидел то, чего не случалось за все два годы войны, — как немцы толпами сдаются в плен.
Кейтель впоследствии перенес дату, когда фортуна повернулась к немцам спиной, на 11 декабря, объясняя это тем, что «погода резко переменилась, и после слякоти и грязи на нас обрушился адский холод, который оказался гибельным для наших войск, не имевших настоящей зимней одежды»[375]. Транспортная система сразу же начала давать сбои: «в немецких паровозах замерзала вода». Кейтель тем не менее считал правильным нежелание Гитлера одобрить отступление: «Он прекрасно понимал, что отвод войск даже на несколько миль будет означать потерю тяжелых вооружений. Танки, артиллерию, противотанковые орудия, грузовики трудно возместить. Решение может быть только одно: стоять и сражаться». Когда один генерал обратился к Гитлеру за разрешением отступить хотя бы на тридцать миль, фюрер спросил: «Разве выдумаете, что там будет теплее, или вы надеетесь, что если вермахт будет отступать и дальше, то русские остановятся у границ рейха?» Впоследствии у Гитлера будет еще больше поводов для мрачной иронии. В конце года Кейтель отметил в дневнике: «Мы в полном унынии встретили Рождество в ставке фюрера»[376].
В тот же день, который Кейтель посчитал поворотным в судьбе Германии — четверг, 11 декабря, — Гитлер объявил войну Соединенным Штатам, сделав еще один безумный шаг, последствия которого мы осветим в следующей главе. Первым результатом этого решения стало значительное увеличение поставок на Восточный фронт вооружений и разного рода военного снаряжения. Русские получали из Америки не только танки, самолеты, грузовики, боеприпасы и военное имущество. Американцы не забыли послать им и такие необходимые на войне предметы, как пилы (15 000 штук) и скальпели (20 000)[377].
Вопреки расхожему стереотипу Наполеона побили не генералы Январь и Февраль: его Великая армия потерпела поражение еще в первую неделю декабря. Но через сто тридцать лет именно эти два генерала ополчились против Гитлера. Люфтваффе и «ваффен-СС» обеспечили своих людей зимней одеждой, а вермахт этого не сделал. Сказалась тевтонская самоуверенность. Кроме того, смазка русских винтовок Мосина и автоматов ППШ никогда не замерзала, чего нельзя было сказать о немецких «шмайссерах». «Глубоко заблуждается тот, кто думает, что можно в точности выполнить составленный заранее план военной операции, — писал Хельмут фон Мольтке-старший. — При первом же столкновении с противником создается новая ситуация, соответствующая его результатам». Это замечание справедливо в отношении всех военных кампаний, но особенно верно оно оказалось при проведении операции «Барбаросса». ОКХ должно было учесть вероятность суровой зимы в России — этого требовали и элементарный здравый смысл, и логическое мышление, которым главнокомандование сухопутных сил обязано было обладать. Русские говорят: «Не бывает плохой погоды, бывает плохая одежда». Германская интендантская служба самонадеянно не поставила в войска необходимое количество шерстяных шапок, перчаток, шинелей и прочих теплых вещей, и внезапно возникшую потребность в них не могло удовлетворить изъятие этих предметов у поляков и русских. 20 декабря 1941 года Геббельс обратился по радио с воззванием к немцам, призывая их посылать теплые вещи на фронт: «Никто сегодня не может спать спокойно, если даже один наш солдат пострадает из-за русской зимы только потому, что он плохо одет». Министр пропаганды, очевидно, забыл, что в Германии уже два года нормировалась выдача одежды и ее не хватало всем, не только солдатам.
По отдельным ремаркам, которые Гитлер изрекал за обеденным столом в Берхтесгадене, можно догадаться, почему он фактически пренебрег здоровьем своих солдат. «Нельзя доверять прогнозам погоды, — говорил фюрер Борману 14 октября 1941 года. — Метеорологов надо убрать из армии». Гитлер соглашался с тем, что в люфтваффе неплохая метеослужба, но в войсках она, по его мнению, была никудышной. Считая себя экспертом в метеорологии, как и во всех областях знания, этот «энциклопедист» разглагольствовал:
«Прогнозирование погоды не наука, которую следовало бы изучать. Нам нужны люди, обладающие шестым чувством, живущие в природе и с природой, и неважно, знают они или не знают, что такое изотермы и изобары. Как правило, такие люди не приспособлены к тому, чтобы носить военную форму. У кого-то из них горб на спине, кто-то кривоногий или хромой, а кто-то паралитик. Ясно, что они не годятся ни для какой службы».
В домах этих «живых барометров», как называл их фюрер — они вовсе не походили на представителей высшей расы, — надо бесплатно установить телефоны, и они должны предсказывать для рейха погоду и получать моральное удовлетворение оттого, что «вся нация полагается на их знания». Эти люди «могут понимать полет мошек и ласточек, читать знамения, осязать ветер, и они разбираются в динамике небес. В таких делах замешаны силы стихий, неподвластные законам математики».
И даже комедии.
Гитлер гордился тем, что не боялся холода. 12 августа 1942 года он похвалялся:
«Для меня всегда было мукой надевать длинные брюки. Даже при температуре минус десять градусов я ходил в коротких кожаных штанах. В них ощущаешь необыкновенную свободу. Мне было очень тяжело расставаться с шортами… До минус пяти градусов я вообще не замечаю холода. Сегодня довольно много молодых людей круглый год носят шорты. В будущем у меня будет целая горная бригада СС в коротких кожаных штанах!».