Страница 42 из 194
Немцы не впервые начинали Drang nach Osten (поход на восток). В Первую мировую войну они в марте 1918 года заключили с большевиками выгодный для себя Брест-Литовский мир, позволивший им установить господство в Польше, Белоруссии, на Украине и в Прибалтике. Гитлер тоже собирался пройти по этим регионам, где евреев проживало больше, чем на Святой земле, и нападение на Советский Союз нацеливалось в том числе и на то, чтобы «навсегда покончить с засильем евреев»[300]. Он боролся с коммунистами в двадцатые годы еще будучи уличным оратором и политическим агитатором в Мюнхене и верил в сионистско-большевистский заговор. Теперь у него появился шанс одним ударом расквитаться и с теми, и с другими. И он намеревался сделать это очень быстро: директива № 21 предусматривала «оперативное завершение наземных операций»[301].
Красная Армия (одна из самых слабых в Европе) не угрожала вооруженным силам Германии (самым лучшим). Хотя Кейтель и утверждал, что Гитлер опасался нападения Сталина, и русские войска располагались слишком близко к границам Германии, если они на самом деле выполняли лишь оборонительные задачи, но явной угрозы не существовало, и сомнительно, чтобы Гитлер проявлял действительное, а не мнимое, беспокойство. По крайней мере сам Сталин в то время меньше всего думал о таком варианте развития событий. Из Советского Союза в Германию продолжали поступать и нефть и зерно в объемах, оговоренных пактом 1939 года; в ночь 21 июня, когда немцы перешли границу, вторгаясь в Россию, в обратном направлении ее пересекали составы, груженные и тем и другим. С октября 1939 года русские предоставили для ремонта и заправки немецких подводных лодок свою военно-морскую базу в Иоканьге, а летом 1940 года разрешили немецкому крейсеру «Комет» пройти Северным морским путем вдоль всего арктического побережья в Тихий океан, где он потопил семь судов союзников[302].
Перед Гитлером тогда открывались еще более заманчивые перспективы, которые очень нравились Гальдеру, Браухичу и Редеру Он мог нанести удары по британским аванпостам в Средиземноморье, в Северной Африке и на Среднем Востоке. Несмотря на потери в Греции и на Крите, парашютно-десантные войска Карла Штудента должны были высадиться и захватить Мальту. После вторжения в Северную Африку более крупных сил, чем четыре дивизии, которые Роммель получил для Африканского корпуса в 1942 году, Средиземное море превратилось бы во внутреннее озеро стран Оси. Лишь малой толикой того, что Германия вбросила в операцию «Барбаросса», она ликвидировала бы британское присутствие в Ливии, Египте, на Гибралтаре, в Ираке, Палестине и в Иране, перерезала бы поставки нефти в Британию и прямой морской путь через Суэцкий канал в Индию. Странам Оси было бы намного легче материально обеспечивать военную кампанию на Среднем Востоке через Италию и Сицилию, чем Британии и ее союзникам — вокруг мыса Доброй Надежды. Однако Гитлер в июле 1940 года принял решение весной следующего года начать вторжение в Россию и, не отказываясь от интеллектуальных бесед на тему средиземноморской стратегии — больше из уважения к адмиралу Редеру, — никогда не подвергал сомнению свой план нападения на Россию. Он отверг средиземноморский вариант и нанесение сокрушительного удара по предполагаемым расовым родственникам ради удовлетворения непреодолимого желания повергнуть своих политических и расовых супостатов.
16 июня 1941 года, за шесть дней до вторжения в Россию, Гитлер долго и задушевно разговаривал в имперской канцелярии с министром пропаганды Геббельсом, вошедшим к нему, чтобы никто не видел, с черного хода. О чем же они беседовали с глазу на глаз? Германия не должна повторить печальный опыт Наполеона[303]. Греция стоила «очень дорого». У Германии и России примерно по 180—200 дивизий, хотя они «совершенно неравноценны» в отношении личного состава и вооружений. Операция «Барбаросса» займет всего лишь четыре месяца — Геббельс считал, что гораздо меньше, — и большевизм рухнет как карточный домик. Они не ставили никаких географических пределов: «Мы будем сражаться до тех пор, пока полностью не уничтожим военный потенциал России». Японцы, хотя их и не предупредили, «поддержат нас», поскольку они не смогут напасть на Америку, пока у них за спиной «боеспособная Россия». Мощный упреждающий удар «позволит нам избежать войны на два фронта». После победы над Россией сразу же начнется полномасштабная подводная война с Британией, и «мы пустим Британию на дно». Люфтваффе в полной мере покажут, на что способны. Но «вторжение — перспектива сложная и трудная независимо от обстоятельств, и мы должны попытаться выиграть войну другими методами». Собеседники обсудили мельчайшие детали операции, в том числе сброс плакатов и листовок над Россией. Результат операции — полный успех: «Большевизм будет растоптан, и Англия лишится последнего потенциального союзника на европейском материке». Гитлер сказал Геббельсу, что речь идет о войне, которую они ждали всю жизнь: «И когда мы победим, кто будет спрашивать нас, какие методы мы использовали? В любом случае нам уже есть за что отвечать, и мы обязаны победить, иначе вся наша нация, и мы в первую очередь, все, что нам дорого, — будет искоренено. Поэтому—за работу!»[304]. Они даже обдумали план, как привлечь на поддержку войны с атеистами-большевиками христиан-епископов, надеясь найти сторонников и в церковной среде. По крайней мере, с ними был солидарен парижский кардинал-архиепископ Альфред Анри Мари Бодрийяр, заявивший на службе 30 июля 1941 года: «Война Гитлера преследует благородную цель защитить европейскую культуру».
Ответственность за гибельное для Германии решение напасть на Россию должен разделить с Гитлером его министр экономики Вальтер Функ. Именно он убеждал фюрера в том, что в условиях британской морской блокады континента европейская Groraumwirtschaft Германии (сфера экономического господства) целиком зависит от поставок продовольствия и сырья из Советского Союза, которые пока гарантируются германско-советским пактом, но они не бесконечны, не говоря уже о том, что их необходимо срочно и значительно увеличить. Все факторы — экономические, стратегические, идеологические, расовые — переплетались и указывали на необходимость вторжения в Россию, кроме одного — логики реальной действительности. В директиве № 21 упоминается «необозримость» русских земель. Первоначально Гитлер планировал захватить лишь европейскую часть России — «до линии Волга — Архангельск», а индустриальный Урал ликвидировать бомбами люфтваффе[305]. Он и его штаб должны были задуматься над «необозримостью» русских степей, но, похоже, им это и в голову не приходило.
Удержание инициативы играло ключевую роль в военных успехах Гитлера вплоть до июня 1941 года. Ему это удавалось и следующие четыре месяца, пока его войска не были остановлены под Москвой в октябре. Годами он выигрывал, пользуясь нерешительностью и слабостью противника, и ему везло. Ставки становились все выше, но инстинкт игрока заставлял его идти дальше. Страсть к авантюре охватила этого трезвенника, и он говорил 1 февраля Федору фон Боку: «Когда мы начнем операцию «Барбаросса», весь мир затаит дыхание от волнения»[306]. С четырьмя миллионами солдат, закаленных в победах в Польше, Скандинавии, во Франции и на Балканах шансы игрока на успех, казалось, не были уж столь плохи, как выяснилось потом.
К лету 1940 года гениальность фюрера как «самого выдающегося полководца в истории» стала неотъемлемой частью нацистской идеологии, и она заключалась, в том числе, в его способности принимать решения, не тратя много времени на изучение карт, чтение докладов и штабные совещания. Но, похоже, вряд ли он действовал бы как-то иначе, если бы и со всей серьезностью вникал в существо проблем. Гитлер опасался — возможно, чересчур ввиду сильной изоляционистской оппозиции президенту Рузвельту, — что Соединенные Штаты вступят в войну на стороне Британии уже в 1942 году, и, следовательно, исходил из того, что ему надо спешить. Следовало усилить «крепость Европу», на полную мощь запустить ее производительные силы, прежде чем против Германии будут брошены ресурсы Америки.