Будь честным всегда

Чуть повеселев, Миши засмеялся, но тут же отверг эти строчки.

Некоторое время он в задумчивости смотрел перед собой, потом зачеркнул строфу и написал:

Нет, плохо, он зачеркнул и это. Тут кто-то склонился над головой Миши, и по волне обдавшего его тепла он понял, что это Белла.

— Вы пишете стихи?

Поспешно вырвав из тетради страничку, мальчик в отчаянии смял ее и зажал в кулаке.

Белла со смехом схватила Миши за руку, пытаясь отнять листок.

Он отбивался, как мог. Девушка была намного сильней его, но Миши весь напрягся и прижал кулаки к груди. Обхватив его обеими руками, Белла пыталась разжать ему пальцы. Оба они не отдавали себе отчета, как завязалась между ними борьба, зачем Белле во что бы то ни стало нужна эта бумажка, а Миши любой ценой готов ее отстаивать.

Несколько секунд шла эта молчаливая борьба.

— Ну дайте, Мишика, золотце мое, дорогой, ненаглядный, — молила она. — Умру, если не дадите!

Но он с торжествующим смехом засунул кулак в карман. Лицо у него раскраснелось, широко раскрытые черные глаза сверкали.

Совершенно счастливый, он лишь упрямо качал головой: не дам, мол.

— Мишика, миленький, золотце мое… — И девушка погладила его по щеке. — Вы должны дать, мне так хочется прочитать ваши стихи, ваши стишки, дорогой, золотой Мишика, ну дайте, милый Миши…

— Не могу, — сказал мальчик, чувствуя сладостную дрожь во всем теле.

— Вы же для меня их сочинили, — ласковым шепотком проговорила Белла, — и все равно отдадите. — Она настойчиво и как-то странно смотрела ему в глаза.

Миши хотелось расхохотаться, крикнуть ей в лицо, что он и не думал писать для нее, но, сам не зная почему, он промолчал, оставив девушку при ее мнении.

— О чем там речь, Мишика, о лепестках роз, аромате фиалок, дорогой поэтик, маленький-премаленький, крошечный поэтик?

Он застыл от изумления, еле сдерживая смех. О лепестках роз? И об этом можно писать стихи?

— Не дадите, я обижусь, — пролепетала она.

Однако мальчик опять упрямо покачал головой.

— Ну, я сердита на вас.

Взяв шитье, девушка села по другую сторону стола, у окна.

— Все-таки я сердита на вас, — повторила она и замолчала надолго.

Миши тоже сел на свое место. Серьезное лицо Беллы чуть смутило его. Он уже готов был показать ей стихи. Но тут в комнату вошел Шани.

Не поздоровавшись, Шани сел за стол напротив сестры и тут же заметил, что из его тетради вырван лист. Он сделал большие глаза, покосился на Миши, потом на Беллу, поморщился, но ни слова не сказал. Миши постеснялся признаться в том, что произошло, и заговорил о занятиях. Наконец-то начался и мучительно долго тянулся урок. В какой-то момент Миши поглядел на Беллу, глаза их встретились. Девушка так ласково, ободряюще смотрела на него, что он почувствовал нежную теплоту ее взгляда, у него точно выросли крылья, мысли в голове прояснились, и он четко сформулировал основные положения тройного правила. И когда говорил что-нибудь особенно удачно и складно, неизменно посматривал на Беллу и с невыразимым наслаждением ощущал на себе ее теплый, ласковый, одобрительный взгляд.

Ах, если бы этот день тянулся до бесконечности! Никогда еще не чувствовал он себя таким бодрым, умным, значительным. Он мог бы сейчас обучать чему угодно, принялся объяснять самое трудное и не просто растолковывал Шани, а видел перед собой какую-то более высокую цель. Ему хотелось изъясняться в высокопарном стиле, и с языка слетали такие слова, которые он прежде и не отважился бы произнести: «поэтично», «дух», «благоуханный цветок» и тому подобное. А когда Белла зажигала лампу, вдруг воцарилось молчание. Миши не спускал глаз с горящей спички и склонившегося над ней нежного, мечтательного личика. Эта девушка, обычно такая живая и веселая, насмешница и забияка, стала сейчас кроткой, ласковой, доброй, как сестра. Никто, кроме матери, никогда еще не был ему так близок. И он, счастливый, забыл бы о всех своих невзгодах и бедах, если бы не мучительная мысль, что скоро придется покинуть этот дом. Он и сам не знал, почему сегодня у него не выходил из головы слепой старик, с трудом заставлял себя не думать о том, что дело с лотерейным билетом плохо кончится…

Здесь, в теплой тихой комнате, все молчали, он один непрерывно говорил. Наконец Миши приуныл и загрустил. Шани переводил латинскую фразу: «Славное происхождение римского народа облагораживает сердце каждого гражданина».

— А вот происхождение венгерского народа, — сказал вдруг Миши, — видно, не облагораживает венгерских граждан.

— А почему? — с удивлением взглянула на него Белла.

— Потому что венгры невежды, они ничего не знают о своем происхождении, не интересуются им.

— Почему, Миши?

— Да ведь их предки не знатные господа, а бедные пастухи, табунщики, земледельцы. Поэтому они не интересуются своими родичами, которые до сих пор остались бедняками, нищими крестьянами.

— Какими родичами, Миши?

— И у венгров есть родичи. Немцы и англичане знают, конечно, кто им сродни, итальянцы тоже знают, что французы их сородичи, а венгры понятия не имеют, кто им родня: финны, турки или болгары.

— Но и те о нас ничего не знают.

— Да ведь бедняки, не в пример богатым, не поддерживают связи с родней. Не только у разных графов, но и у бедных поденщиков есть родственники, да не по карману им щедрое гостеприимство.

— Откуда же вы знаете о родичах венгров?

— Слышал немного от мамы, моего дяди — учителя, вчера от Надя и преподавателя географии, читал старинные венгерские сказания. Про то, как венгры пришли из Азии, отвоевали земли для нашего предка Аттилы,[12] а их братья остались на родине, переселившиеся венгры тех к себе не звали.

— А почему?

— Страна эта была большая, места всем бы хватило. Но богачи не желают знаться с неимущей родней. Граф не пригласит бедного родственника в свое огромное поместье.

Белла с удивлением смотрела на мальчика: лицо его горело, глаза сверкали, он говорил с негодованием, воодушевлением и такой искренностью, точно открывал самые заветные свои мысли единственному на свете человеку, способному его понять.

— Что правда, то правда, — став сразу серьезной, тихо проговорила она, — богачи не желают знаться с бедной родней.

— И по заслугам! Богачи в конце концов потерпят крах! — воскликнул Миши. — Наши предки не пожелали позвать к себе своих единоплеменников, не пожелали делиться с ними землей. Все они хотели стать графами, а помыкать бедными чужаками проще, чем собратьями.

— Да и брат только и думает, как бы подчинить себе брата, — с особым смыслом сказала Белла.

— Да, конечно, — согласился Миши. — Вот наша семья три года назад разорилась, и мы переселились в деревню, где до сих пор и живем. У отца взорвалась паровая молотилка, и, чтобы уплатить шестьсот форинтов долга, продали с молотка всю нашу землю и два дома, — тогда-то мы и перебрались в эту деревню. У матери там были родственники, и они звали отца: «Приезжай, кум, заживешь, как в раю!» А когда мы приехали, они решили превратить отца в поденщика, а на мать взвалить всю черную работу и не платить ни гроша. Мать сошьет какой-нибудь деревенской девушке кацавейку, та ей двадцать или тридцать крейцеров заплатит, а тетя Шара и кружки молока не даст, в лучшем случае скажет: «Золотые руки у тебя, Борча». И назовет Борчей, хотя мама терпеть не может это имя. Дома ее звали Борка или Борика. Но тетя Шара говорит так нарочно, подчеркивая, что сама она госпожа, а мать как бы служанка. Чтобы бедной девушке не сделаться горничной или судомойкой, ей надо держаться подальше от зажиточной родни. А коли в богатом доме высоко держишь голову, точно ты ровня хозяевам или даже богаче их, то тебе почет и уважение.

12

Аттила (V в.) — царь гуннов. Гунны — азиатский народ, по одной из версий — предки венгров.