Последний грех

— Паш, ну где колбаса-то?

— Да сейчас, ботинок подсохнет сдецл.

Медленно убрав ногу, Пашка встал, подошел к опоре и, сунув руку в выбоину, вытащил сверток.

— Вот. Держи. Немного, правда. Сами жрать хотели.

Максим развернул сверток. Колбаса. Розовое, с белыми пятнышками, счастье. Ни говоря ни слова, он впился зубами и торопливо, почти не жуя, заглотил большой кусок. От комичного зрелища, Пашка и Пыха даже замерли. Брови и рот последнего исказила гримаса, но сам хохот немного запоздал.

— Паш, ты гляди, как он газету хавает! Во голодняк пацана пробрал!

— Ага. — Пашка добродушно улыбнулся. Максим и, в самом деле, кусал колбасу с кусками промасленной бумаги. — Так, видать, вкуснее.

Максим замычал. Есть и парировать реплики было невозможно. Рот, набитый под завязку, выдавал глухой бубнеж, отчего приятели хохотали еще больше. Прощальный треск ящика подытожил общий смех.

— Ну, вот и все. Готово, — Пыха собрал обломки ящика и кучей скинул их у костра. — Теперь главное, вовремя подкидывать и все.

— Да — на ночь должно хватить, — Пашка одобрительно мотнул головой.

— А теперь… — Пыха замолчал, оттопырил карман куртки и показал оттуда кусок скомканного целлофана. — Паш, будешь?

— Лафу?!

— Угу.

— Давай. — Пашка согласно кивнул.

Грязные пальцы потащили целлофан наружу, а следом и желтый тюбик с черным ребристым колпачком.

— Сейчас, все сделаем.

Аккуратно, расглаживая складки, пацан прижал целлофан к земле и принялся давить на него «дороги». Но клей из тюбика ровно ложиться не хотел. Нервничая, Пыха морщил широкий нос, высовывал кончик языка и непроизвольно кусал его. Резкий запах уже щекотал ноздри и, хотелось побыстрее вдохнуть его полной грудью. Не вытерпев, Пыха вывернул целлофан с клеем и прильнул к пакету всей физиономией.

— Пыха! Э! — Макс уже не глотал, а ел по чуть-чуть, растягивая удовольствие. — Не груби! Сейчас весь кайф в одного срубишь!

Но Пыха его не слышал. Или не хотел слышать. Прикрыв веки, он тянул изнанку пакета в себя. Вдох-выдох, вдох-выдох, легкие быстро наполнялись дурманом. Через пару минут, глаза беспризорника закатились, лицевые мышцы расслабились, а губы приобрели бледно-синий цвет.

— За-ши-бись! — Он поднял лицо и, как священник на службе, заговорил нараспев. — Кто там е-ще?!

— Мне давай. — Пашка взял пакет и, не раздумывая, сунул в него чумазую рожицу. Открывая рот, теперь и он старался ухватить пьянящий аромат. Но дурман, как змей, и без того легко вползал в легкие, в кровь и в детское сознание. Пашка невидяще посмотрел на Максима и глупо улыбнулся.

— Бля, кайф. Меня песец, как накрыло.

Желая что-то добавить, мальчик открыл рот, но слова, как лава в жерле вулкане, застряли в горле.

— Во пацана нахлобучило! — Пыха заржал неестественным смехом. Повернувщись, Пашка сфокусировал на нем взгляд и улыбнулся еще шире. Пыха продолжал гоготать. Не понимая отчего, Пашка хохотнул тоже, потом еще и еще, и уже через минуту весь сотрясался в коликах охватившего его веселья. И только Максим, словно отставший от поезда, пассажир, все еще был здесь — на земле. Он сунул в рот последний кусок, поднялся и быстро подошел к Пашке.

— Дай мне.

Натянув пакет по самые уши, большими глотками Максим стал тянуть в себя запах. Щекоча ноздри, дурман врезался в легкие и уже по проторенному маршруту, через русла вен достигал сознания. Пьяня хмельным угаром, пленял, придавая ощущение вовзрата некогда потерянной эйфории. Максим закрыл глаза: «Кайф! Так бы и остался жить в нем. Навсегда». Но наслаждению кто-то помешал. Его дергали за плечо, гнусавили и заставляли вернуться в рельность. Максим прислушался. Гнусавый голос принадлежал Пыхе.

— Ты что пакет пришкерил — мне дай.

Максим открыл глаза. Что-то произошло. Пыха был другим. Лицо его осунулось и побледнело. Он уже не смеялся, а озирался по сторонам. Руки тянулись к пакету, готовые вот-вот вырвать его с мясом. В расширенных глазах жил страх.

— Ну, давай же! — Не дождавшись, Пыха рванул пакет. Жадно, широко открывая рот, стал поедать резкий аромат.

— Ты что?!

Пыха молчал, звуки его не интересовали.

— Пыха!

Пыха откликнулся через минуту. Оторвавшись от пакета, посмотрел на Максима.

— Нормалек, вроде. Чего тебе?

— Ты… это…

— Что это?! Ты сам-то что? Затормозил что-ли?! — Он теперь недобро косился на Максима. — Говорю же давай — значит, давай.

— Что быкуешь? Я у тебя пакет не вырывал?

— А я вырывал. — Пыха медленно моргнул и сглотнул слюну. — И что?!

Максим сжал кулаки.

— Ладно, проехали. — Пыха опустил лицо в пакет, вздохнул и вновь поднял. — Ты мне лучше скажу вот за что…

— Я чего-то не понял, — Максим повернулся к Пашке. — Пыха у нас что, шишку держит?!

Недоуменно пожав плечами, ашка не нашел что ответить. Макс посмотрел на Пыху, тот все еще держал нос в пакете.

— Э, придурок, смотри, переберешь — блевать будешь.

— Не буду! Ты за себя волнуйся, и за бабки свои.

— Чего?!

— А того! Говорят, ты позавчера барсетку у одного тела увел.

Максим спрятал улыбку.

— Ну, увел и чего?!

— Да ничего. Сколько там бабла было?

— А тебя это не касается — сколько там было. Там, может, вообще ничего не было. А если и было, то сплыло! Понял?!

Пыха ответил не сразу. В повисшей паузе отчетливо стало слышно, как шипит влага в горевших дровах и шелестят шины на мосту.

— Не по-нял!

Обстановка, как гвозди в горевших досках, быстро раскалялась.

— Пыха, ты чего такой любопытный? — Пашка миролюбиво протянул руку к пакету. — Дай лучше мне, тоже добавлю. Ну, были там бабки или не было, тебе-то что?! Мы на них вот жратвы купили: откуда, думаешь, вчера пряники появились? Сигарет еще.

— А чего мне не сказали?

Максим зло усмехнулся.

— О, блядь, умный какой! Сказать ему забыли. Прямо, как следак на допросе.

— Ничего не следак. Просто корешимся вместе, а вы тихаритесь. — Понимая, что против двоих идти не с руки, Пыха сдал назад. И даже сделал вид, что обиделся. — Мутные вы! Я так думаю, что бабло вы копите куда-то. Только непонятно куда?! Один черт ничего у вас не выйдет: или свистнет кто, или менты отберут.

Договорить Пыхе не дали. Дернув из костра палку, Максим кинулся на бунтаря. Пыха дернулся, упал на задницу и судорожно попятился назад.

— Ты ч-чего?! — Глаза его округлись, а губы, не слушаясь, почти не складывались в слова. — Обалдел совсем?!

— Сейчас, блядь, узнаешь! Совсем или наполовину! — Держа перед собой головню, Максим медленно надвигался. — И про бабки узнаешь! И про все остальное!

— Да ты что, Макс?! Пацаны, вы чего?! — Пыха с надеждой посмотрел на Пашку. — Я ж просто так спросил, без всякого развода.

От отчаянья или страха, а, может, и от того и другого Пыха заскулил. Упершись в опору, он с ужасом смотрел на раскаленную палку и уже ощущал ее жар.

— Сука!

Максим с силой махнул головней. Горячий конец пролетел в сантиметре ото лба, и Пыха закричал.

— А-а! Не надо!

— Сейчас я тебе ее в жопу засуну!

— Макс, ты чего?! — Пашка вскочил, подбежал к Максиму и, схватив его за руку, медленно стал опускать ее к земле. — Совсем попутал что-ли? Это ж Пыха. Наш Пыха. Крышняк что-ли рвет?!

Словно включаясь в реальность, Максим посмотрел на Пашку. Тот беззлобно улыбался. Чумазые, масляные от колбасы, пальцы разжались.

— А-а… Паш, ты?!

Головня полетела на землю.

— Ну, вот и лады. — Пашка пнул палку в сторону. — Садись, давай.

Максим повернулся и медленно побрел к костру. Сев на корточки, протянул к пламени грязные руки. Большие, расширенные глаза Пыхи неотрывно смотрели на них. Но и руки, и сам агрессор разом перменились, будто вышел весь пар. Максим, опустив голову, молча смотрел на огонь — пламя угасало. Пыха закрыл глаза, из-под век потекли слезы.

— Пыха, да ты что?! — Пашка тряхнул приятеля за плечо. — Как баба что-ли?! Все путем. Он, ведь, не со зла — крышняк просто сорвало. Сам же знаешь, как бывает. Растрепешь всем — а потом не сбудется, что задумал. Въезжаешь?