Последний грех

Алексей Котрунцев

ПОСЛЕДНИЙ ГРЕХ

Но я открыл Тебе грех мой

И не скрыл беззакония моего;

Я сказал: «исповедаю Господу

преступления мои», и Ты снял

с меня вину греха моего.

Глава 1

Терминал аэропорта жил собственной жизнью: шумной, гудящей, как потревоженный улей, беспокойной. Люди перебегали из одного места в другое, тащили чемоданы, что-то высматривали или просто стояли. Макс никуда не бежал, вздыхал и равнодушно смотрел на толпу. Чужие лица, чужие эмоции, чужие проблемы. Увидеть кого-то знакомого он не рассчитывал.

Выдохнув очередной раз, он сжал ремень дорожной сумки и уставился в затылок под ковбойской шляпой. Толстяк донимал его весь полет. Все выспрашивал, знает ли он, что в России по улицам бродят медведи, а после — сам же противоречил: «Хотя, сейчас уже вряд ли. Эти дикари, верно, сожрали их в голодные времена». Толстяк хохотал, скалил керамические зубы и руками показывал размер пасти косолапого.

— Знаешь, если потребуется.… Да-да, я серьезно, этими же руками я придушу его!

Спорить с техасцем не имело смысла. Макс кивал, пару раз вставлял короткие реплики и смотрел в иллюминатор.

— Простите. — Пассажирка, сидевшая слева от толстяка — седовласая леди со вставной челюстью и мелкими кудряшками повернула скомканное, как древний пергамент, лицо. — Медведь, я правильно вас поняла?!

Техасец кивнул.

— Думаю, вы несколько преувеличиваете.

— Вовсе нет, мэм.

— Но, если даже и так, это здорово: увидеть на улице медведя. — Леди едва улыбнулась. — Конечно, лучше из окна автобуса.

— Однако! — Толстяк опять обнажил зубы. — Вы — смелая женщина.

— Спасибо. Мой внук Уильям, наверное, был бы шокирован, но…, - старушка умильно сложила брови домиком. — Знаете, когда тебе осталось немного, хочется вобрать в себя все то, что когда-то ты побоялся или не осмелился сделать. Поэтому, я лечу в Россию.

— За новыми ощущениями? — Техасец продолжал демонстрировать зубы.

— Именно.

— Завидую.

— У меня еще масса планов, — леди воодушевилась.

— Африканские джунгли, Северный полюс?! — Толстяк пытался иронизировать.

— Нет. После России я хочу слетать в Рио. Увидеть карнавал.

— Танцующие красотки — зрелище получше русского медведя.

— Что вы затянули одну и ту же песню? — На морщинистом лице появились складки раздражения. — Медведи, медведи! Мой муж встречался с русскими во время войны и рассказывал, что хоть они не такие, как мы — но явно не дикари.

— Война?! — Толстяк скользнул в сторону. — Я правильно вас понял?

— О, это было давно! Ваши родители, должно быть, тогда еще сами ходили в школу.

— Интересно. Хотя, раз я об этом не слышал, значит, это была какая-то небольшая заварушка, вроде…

— Не торопитесь с выводами, — попутчица снисходительно покачала головой. — Эта заварушка была, куда масштабнее, чем та, что ведут сейчас наши парни в Ираке. Поверьте!

Толстяк непонимающе пожал плечами и умолк. Собеседники его не понимали, он их тоже — к чему было продолжать бессмысленный разговор.

Макс благодарно посмотрел на леди, но говорить ничего не стал. Все было понятно и без слов.

Сейчас старушка находилась в самом начале их вереницы. Получив обратно паспорт, она подхватила ручку чемодана и покатила его в глубь терминала. Туда, откуда шел несмолкаемый гул. Шум человеческого улья.

— Макс, посмотри, на это! — Толстяк обернулся и кивнул на стойку погранконтроля. — Настоящая овчарка.

Макс перевел взгляд. За стойкой высилась дородная, немного полноватая женщина в военной форме. Суровым видом внушая уважение, она, словно скала, стояла на страже вверенной границы. Но техасец, кажется, говорил о другом. Макс вгляделся в ее лицо. Глаза. Они были удивительны. Пограничница сначала смотрела ими в глаза пассажира, и лишь затем опускала их в документы. Толстяк сглотнул ком.

— Прямо рентген! Так и сверлит своими глазищами. Как думаешь, она видит в нас врагов?

— Не знаю.

— Я вот уверен, что да. Вся эта чушь про русскую демократию и дружбу с Америкой не стоит и выеденного яйца. Мы никогда не будем друзьями.

— Мне все равно. Я не интересуюсь политикой.

Макс демонстративно зевнул и посмотрел в другую сторону. Техасский трепач начинал напрягать. Обнадеживало, что сейчас он дотащит жирный зад до стойки, получит штамп и, как хряк, выпущенный из загона, рванет наружу. Нужно лишь подождать.

Следующим был он. Макс вытащил из кармана бардовую книжицу и положил ее на стойку. Вопреки привычке, женщина посмотрела сначала на паспорт, недоуменно вскинула бровь и лишь после включила «сканер».

— Уот из ит?

— Паспорт. — По-русски «американец» говорил без акцента.

— Хм, — пограничница взяла документ и, надеясь прочесть там что-то необычное, развернула оборот.

— Ковалев Максим Владимирович, — Дама насторожилась. Паспорт был российским и самым обыкновенным. — Молодой человек, а где ваш заграничный паспорт?!

— Что?!

— Где тот документ, согласно которого вы выехали за пределы Российской Федерации?

— Минутку.

Макс порылся в кармане и достал темно-синюю книжицу. Тоже с орлом, но уже с другим — белоголовым орланом.

— У меня есть еще вот это.

На улице было светло, как днем. Для двух ночи на тихой улочке американского захолустья — явление из ряда вон выходящее. Проблесковые маячки и бушевавшее пламя, они боролись за силу свечения — кто ярче. Выходило, что маячки. Пламя гасло.

Доунс смотрел на огонь и молчал. Работа для его ребят была еще впереди, а сейчас там трудились пожарные: заливали строение декалитрами пены и воды. Им же оставалось только ждать. Ждать и надеяться, что это — просто пожар. В противном случае.… Нет-нет, он даже не хотел думать об этом. На его земле нет места убийствам.

Последний раз это было два года назад. Приезжий латинос пытался ограбить бензоколонку старика Хоккинса. Но тот не растерялся, вложил парню пулю меж глаз. Дело не стоило и гроша, а Хоккинс стал знаменитостью. Сейчас все выглядело иначе. Догорающий дом легко вписывался в стандартный прием уничтожения улик. Этого дерьма он вдоволь насмотрелся еще в Чикаго. Хотя, то, чего он не видел, наверное, и не существовало. Тридцать лет в полиции, что ни говори, это — срок.

Доунс поднял складки на лбу. Да уж — с Чикаго это не сравнить. Конечно, в 70-е город был уже не тот, что в 30-е, но и тогда работенки полиции хватало. Молодой, горячий, он сутками бегал за парнями, преступившими закон. Хотя понимал, победить их невозможно. Отчасти из-за этого и вопреки сотням произведенных арестов, удовлетворение так и не пришло. Трудно победить то, что было всегда и будет нескончаемо, пока существует род человеческий. И все же Доунс с теплотой вспоминал те дни, заглядывал в них, словно в старую прочитанную книгу «Дела ушедшей молодости» и удивлялся. Как он выжил? Как добрался, будто пловец средь льдин, до другого берега. Изнасилования, убийства, человеческие жертвоприношения.… Слететь с катушек было проще простого, а он уцелел. Не утратил ни честь, ни жизнь. Теперь все это было в прошлом. В безвозвратном и необратимом.

Одноэтажная Америка была иной. Кресло Шерифа, сонное графство и, как следствие, многолетнее отсутствие убийств. За что, собственно говоря, Доунс и выигрывал выборы. Но сегодня, как сам он любил поговаривать, чувствует моя селезенка, мораторий мог подойти к концу. Хотя, надежда умирала последней.

Выскочившего из-за борта пикапа, Тимденса онувидел сразу. Пока тот бежал, Доунс задумчиво потер подбородок и сплюнул: «Бежит, черт его дери. С рождеством с такой рожей не поздравляют. Не иначе, что-то нашли».

Так и вышло. Не добежав футов десять, Тимденс раскрыл рот и отрывисто рявкнул.

— Сэр!

— Что там?