Страница 27 из 86
– Так точно! – сказал Илья. – Про Кипр она от сына ничего не слышала.
– Это два, – продолжил Калюжный. – Все это означает, что мы на правильном пути. И теперь нам надо раскручивать эту историю с Кипром. Что старшая Ведьмакина рассказывает о сослуживцах мужа? – поднял он глаза на Корнышева.
– Ни-че-го! Никого не видела, ни о ком не слышала.
Калюжный сердито засопел.
– Я же говорю: она женщина сложная, – сказал Корнышев. – Может быть, действительно была не в курсе. А может, это она такой осторожной стала после смерти мужа. Я с ее разрешения осмотрел кабинет Ведьмакина. Он там же, в том самом доме, где живет его семья. Сейф пустой, компьютера нет, в ящиках стола – ни одного листка бумаги. Может быть, сам Ведьмакин перед отъездом в Москву все прибрал. Но вряд ли он думал, что на Кипр уже не вернется. Если бы думал, он бы в Москву не полетел. Он бы спрятался так, что мы бы его до сих пор искали. Значит, какие-то бумаги должны были остаться. Хотя бы самые безобидные.
– Думаешь, его жена уже потом все подчистила? – спросил Калюжный.
– Этого исключать нельзя.
– Надо эту семейку вытаскивать с Кипра, – сказал Калюжный. – На Кипре разговор с ними не сложится. Ты молодец, что девчонку выманил в Москву, – посмотрел он одобрительно на Корнышева. – Умеешь, елы-палы. Пускай она еще немного медовухи попьет, – он взглянул на часы. – И мы ее закроем.
– Ни в коем случае, Олег Харитонович! – сказал Корнышев. – Уже завтра девчонка снова будет на Кипре!
– Не понял, – признался Калюжный.
– Я ее лично отвезу.
– Ты с ума сошел? – прищурился Калюжный.
– Если мы ее будем удерживать в Москве, остальных Ведьмакиных мы не получим.
– Хотел бы я посмотреть, как мать бросит свою дочь в беде, – пожал плечами генерал. – Сначала с перепугу ехать, может быть, откажется. Но потом материнское в ней все-таки взыграет.
– Не факт! – отмахнулся Корнышев. – Но если даже она согласится приехать в Москву, ее сын, Никифор Ведьмакин, останется на Кипре. У него нет отсрочки от призыва.
– С ним будет проще, – сказал многоопытный Калюжный. – Когда он останется один…
– Я всю семью вам передам, – пообещал Корнышев. – Одним махом. Через неделю. Но для этого дочь Ведьмакина должна беспрепятственно вернуться на Кипр.
– План у тебя есть?
– План у меня есть.
– Что тебе потребуется?
– В ближайшие сутки – ничего особенного, кроме мер обеспечения. Во-первых, надо бы на недельку изолировать женщину, которая прилетела со мной с Кипра.
– Кто она?
– Проститутка. Я боюсь, как бы она чего-то не брякнула при младшей Ведьмакиной.
– Сделаем, – коротко сказал Калюжный. – Что еще?
– И надо бы там, на Кипре, создать проблемы для сутенера этой проститутки. Я без нее вернусь, а он мне претензии будет предъявлять. Я ведь ее как бы арендовал. Ну, не знаю, может, ему пистолет подбросить и местную полицию на него навести? Нужно, чтобы он неделю гарантированно молчал и не подпрыгивал.
– Как его фамилия? – спросил Калюжный.
– Рустамов. Все данные на него есть у Ильи.
– Сделаем! – кивнул Калюжный. – Что еще?
– Пока все.
– Действуй! – сказал Калюжный.
Эльвира и Корнышев встретились в нижнем зале ресторана. Эльвира спустилась по лестнице, а Корнышев только что вышел от Калюжного.
– Как дела? – спросил Корнышев и изобразил улыбку.
– Катенька соскучилась, – стрельнула глазами вверх Эльвира. – Уже несколько раз спрашивала, куда подевался любимый муж. Кажется, она неровно дышит, и я уже ревную, – усмехнулась она.
– Ей вряд ли удастся разбить нашу крепкую семью, – пошутил Корнышев.
– Нет, она на самом деле, кажется, влюбилась. У нее на Кипре нет парня?
– Я думаю, что нет.
– Очень похоже. Она ведет себя как девица на выданье, которую женихи обходят стороной.
– Ну, Катю они вряд ли обходят. Скорее, она от них просто прячется.
– Это без разницы, – махнула рукой Эльвира. – Главное, что она истосковалась по мужскому вниманию. Ее можно прямо голыми руками брать.
Она улыбалась Корнышеву, но ее взгляд в какой-то момент дрогнул, метнулся за плечо Корнышеву и тут же вернулся, но Корнышев уже это увидел. Он обернулся, пытаясь определить, что вызвало настороженность его собеседницы, увидел двоих «посетителей», мирно ужинающих за ближайшим столиком, и больше за спиной у Корнышева никого не было.
– Ты их знаешь? – спросил он у Эльвиры.
Она мотнула головой и нервно улыбнулась. И Корнышев понял, что она о чем-то догадывается. Он ничего не сказал Эльвире, пошел по лестнице наверх, но, когда оказался за спиной у Эльвиры, сделал знак рукой Горецкому, который только что вышел от Калюжного. Горецкий в сопровождении одного из «посетителей» направился за Эльвирой в туалетную комнату.
Корнышев вернулся к Кате. Девушка скучала за столиком в одиночестве, задумчиво отпивая маленькими глотками клюковку, и оживилась при приближении Корнышева.
– Я как будто во сне, – сказала она с мечтательной улыбкой. – Может быть, я сейчас скажу глупость, но мне кажется, что я сплю.
Корнышев увидел на полу раздавленный мобильник. Перехватив его взгляд, Катя засмеялась.
– Это вот тот чел, – показала она на якобы нетрезвого «клиента». – Он вел себя как медведь.
– Если этот медведь еще раз повторит что-нибудь подобное, сдадим его на кухню, – усмехнулся Корнышев. – Там из него сделают пельмени с медвежатиной. Вы маме звонили?
– Увы! – с притворной печалью пожала плечами Катя.
– Понятно.
Корнышев выложил на стол свой мобильник, предлагая Кате сделать звонок.
– Только не говорите маме, что вы в Москве! – сказал с улыбкой Корнышев. – Поверить она все равно не поверит, но инфаркт ей обеспечен.
Катя оказалась любящей дочерью и в телефонном разговоре с матерью ни словом не обмолвилась о Москве.
– А теперь едем, – сказал ей Корнышев, когда разговор завершился. – До завтрашнего утра вы вроде как на дискотеке. Так что давайте это время используем с толком.
Они спустились вниз. Горецкий ждал их у машины. Эльвиры нигде не было видно.
– А где ваша жена? – вопросительно посмотрела на Корнышева Катя.
И Горецкий посмотрел на Корнышева, будто он тоже был не в курсе и ему очень хотелось знать, куда запропастилась Эльвира.
– Она решила воспользоваться приездом в Москву, – туманно поведал Корнышев, – и доделать то, что не успела сделать до отлета на Кипр. Так что кататься мы будем без нее. Ей ведь эта экскурсия не так интересна, как вам, Катя. Она здесь живет постоянно.
Кате такого объяснения оказалось вполне достаточно.
– Едем! – сказала она. – Я хочу все-все увидеть!
Они отправились на Воробьевы горы просто потому, что там непременно бывают и гости Москвы, и москвичи, в жизни которых случился какой-то особенно счастливый день, и Катя удивительным образом подпадала под оба определения сразу, но, когда они приехали на смотровую площадку и перед ними раскинулся огромный вечерний город, уже расцвеченный огнями, Катя только первую минуту всматривалась в панораму Москвы, в которой еще сегодня утром ей не представлялось возможным побывать, а потом обернулась к зданию университета и долго рассматривала его с благоговением, будто ей еще не доводилось видеть более совершенных архитектурных форм, чем эти.
– Я здесь должна была учиться, – сказала Катя задумчиво.
Но они уехали на Кипр, и мечты остались мечтами. Корнышев дал возможность девушке окунуться в воды печали, потом усадил в машину, и они отправились дальше. Скатились к Москве-реке, проехали по набережной. Перекинутый над рекой в районе Киевского вокзала пешеходный мост был красиво расцвечен огнями и отражался в воде.
– Здесь все другое, – зачарованно шептала Катя.
Они проехали по Новому Арбату. Широкий проспект, высотные дома, и все так не похоже на узкие улочки старого Лимасола. На Манежной площади они вышли из машины, и Корнышев увлек Катю в гущу подростков, избравших местом встречи сегодняшним вечером крышу зарытого в землю торгового комплекса «Охотный ряд». Их тут были сотни, они кучковались группами, и у каждого было свое занятие – катались на роликах, слушали музыку, пили пиво, целовались, курили, смеялись, лежали на не успевшем остыть после жаркого дня мраморе, плескались в фонтане – но для Кати они были одним целым, и частью этого целого очень хотелось себя почувствовать после одиночества своего кипрского существования, когда нельзя было откликаться на русскую речь, когда надо было сторониться соотечественников, когда самоизоляция была единственной возможностью уцелеть – так говорила Кате мама. И вдруг она окунулась в русскую речь, и никто из окружавших в эти минуты Катю людей не представлял для нее ни малейшей опасности, и она была сейчас по-настоящему счастлива.