Страница 86 из 86
– Нет, я в первый раз вижу.
Голос за кадром:
– Этого человека зовут Вячеслав Геннадьевич Корнышев. Вам это имя о чем-нибудь говорит?
– Нет, не слышал никогда.
Один из зрителей обратился к другому, показывая на человека на экране:
– Как думаешь – он искренен?
– На все сто! – уверенно ответил собеседник. – Ни Корнышева он не помнит, ни о Ведьмакине не знает ничего, кроме того, что он его когда-то угрохал в пьяном угаре. Мозги ему прочистили основательно. Он теперь ни за какие коврижки не вспомнит, что он – генерал Калюжный Олег Харитонович.
– Кончать его надо было сразу, этого Калюжного.
– Нельзя было сразу. Тут очередность, – засмеялся собеседник. – Сначала Ведьмакина закопали, он живой был гораздо опаснее, нельзя было его в тюрьму возвращать. Но если взяли из тюрьмы человека на время, так надо непременно возвратить, чтобы бухгалтерию вертухаям не портить. Отдали им Калюжного под видом зэка Иванова. Там начальник тюрьмы свой в доску, он молчать будет, и с ним уже все договорено. Недельки через две у осужденного Иванова случится внутреннее кровоизлияние, и он помрет в тюремной больничке.
Оба собеседника непроизвольно посмотрели на экран, где пока еще живой что-то говорил осужденный Иванов-Калюжный, и жить он будет совсем недолго. Ему надо было подменить умершего перед ним Ведьмакина, и смерть Ведьмакина отсрочила смерть самого Калюжного, такой вот вышел ему счастливый билет, хотя он сам об этом даже не догадывался.
– Выключи, хватит.
Погас экран телевизора.
– А мужика этого долго гоняли, – будто с упреком произнес один из мужчин.
– Какого? Корнышева?
– Да, так, кажется, его фамилия.
– Ушлый оказался. Подготовка хорошая. Мы его выводили на закладки, а он все время кого-то другого вместо себя подставлял. Пришлось делать персональную закладку, для него лично. Там он и спекся.
– М-да, люди гибнут за металл, – сказал мужчина, поднялся из кресла, подошел к окну и долго смотрел на переливающуюся огнями Эйфелеву башню. – Но это с гарантией? – неожиданно спросил он, не оборачиваясь.
– Что именно?
– Больше неприятностей у нас не будет?
– Все, кто посвящен в подробности, – те с нами в доле. А чужаки… Справимся, если полезут.
– Когда я был маленький, – вдруг сказал человек у окна, глядя на залитый огнями Париж, – у меня была одна-единственная рубашка. В ней я ходил в школу. А рубашка эта досталась мне от старшей сестры. Девичья была рубашка, и надо мной в классе смеялись, а никуда не денешься. Мать работала уборщицей, получала восемьдесят рублей, из них двадцать отдавали за комнату, а на оставшиеся шестьдесят жили месяц втроем.
Он замолчал и долго ничего не говорил, будто пребывая где-то далеко, в своем бесконфетно-печальном детстве. Встрепенулся:
– О чем я говорил?
– О рубашке.
– Нет, на самом деле я про другое. Я про то, что я любого на куски порву, кто за моими деньгами придет.
– Теперь долго не придут. Некому.