Приснись мне, убийца

– Значит, он прав, говоря, что девушка оказалась в квартире случайно? – удивился Хургин.

– В какой-то мере да. Она приехала из другого города и должна была вскоре уехать.

Хургин посмотрел на Козлова. Тот пожал плечами.

– Хорошо, – сказал Хургин. – Рассказывайте дальше.

– О чем?

– Вы говорили о том, что во сне знали, что должно быть так, а не иначе.

– Ах да! – вспомнил Козлов. – Это действительно так, и меня это самого удивляло. Я вхожу в чужую квартиру – и всегда знаю, кто там есть. Заранее знаю, понимаете?

– А как вы это объясняете?

– Никак!

– Так не бывает.

Козлов потерянно пожал плечами: у меня, мол, бывает.

– Хорошо, пусть так, – согласился Хургин. – Но вы можете обрисовать будущую жертву?

– Какую – будущую?

– Человека, который погибнет в следующий раз?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. Я вижу их только во сне.

– У вас было хорошее детство? – неожиданно спросил Хургин.

– Хорошее – это какое?

– Вы свое детство по-доброму вспоминаете?

– Мне было хорошо, пока была жива мать.

– Вы рано ее потеряли?

– Мне исполнилось восемь, когда она погибла.

– Извините.

– Ничего.

– И вы остались жить с отцом?

– Нет. Отец бросил маму, когда меня еще не было.

– Кто воспитывал вас после смерти матери?

– Я рос в детском доме.

– И отец не пытался вас разыскать?

– Нет. Я его никогда не видел.

– У вас не было никого из родственников?

– Кто-то был, наверное. Но я о них практически ничего не знал.

– Вы были замкнутым ребенком?

– Нет.

– Вы так уверенно отвечаете…

– Потому что знаю, что не был замкнутым.

– Я потому усомнился, что сейчас вы не производите впечатление контактного человека, – добродушно рассмеялся Хургин, демонстрируя свое расположение к собеседнику.

– Жизнь такая, – огрызнулся Козлов. – Не располагает к радости.

– С чего обычно начинаются ваши сны?

– Те самые? – уточнил Козлов.

– Да.

– С того, что я оказываюсь рядом с местом будущего преступления.

– Вы туда приезжаете? Или, может быть, прилетаете? Вы вообще летаете во сне?

– Нет.

– Никогда?

– Никогда.

– Итак, не прилетаете. Значит, приезжаете?

– Не знаю. Все начинается с того, когда я уже на месте.

– Вы бесплотны?

– Не понял? – вскинул голову Козлов.

– Вы можете в своих снах пройти сквозь стену? Или сквозь других людей?

– Нет.

– А вас видят?

– Кто?

– Другие люди. Прохожие, например.

Козлов задумался.

– Наверное, да. Я отчетливо помню то ощущение близкой опасности, которое испытываю в своих снах. Я остерегаюсь людей. Значит, они меня видят.

– А вы себя – нет?

– Heт.

– Может быть, вы видите себя не целиком, но хотя бы частично? Руку, ногу? А?

– Нет.

Козлов закрыл лицо руками, и теперь его голос звучал совсем глухо.

– Я хочу увидеть свое лицо там, во сне. Хочу убедиться, что это действительно я. Молю: «Приснись! Приснись мне!» – У него по щекам бежали слезы. Слезы отчаяния. – Но никогда я себя не видел. Никогда!

– Но знал, что это – ты? – быстро спросил Большаков.

Козлов отнял ладони от мокрого от слез лица.

– Да, – сказал он. – Я почему-то всегда знаю, что это – я.

Глава 25

Вику отпустили домой вечером. Большаков положил перед ней лист бумаги, ткнул пальцем в нужную строчку и хмуро произнес:

– Распишитесь вот здесь. Я отпускаю вас под подписку о невыезде. Вы не имеете права покидать пределы города и обязаны явиться ко мне по первому требованию.

В кабинете находился еще один человек. Вика обернулась к нему, но он тут же отвернулся, словно все происходящее его нисколько не интересовало.

– А что с Олегом? – спросила Вика.

– Он останется у нас, – ответил коротко Большаков и добавил, чтобы хоть как-то смягчить сказанное: – Пока, до выяснения всех обстоятельств дела.

Вика вышла из кабинета. Тот самый незнакомый человек, которого она видела в кабинете, нагнал ее уже на лестнице.

– Я могу с вами поговорить?

– О чем? – спросила Вика почти испуганно.

– Об Олеге Козлове.

– Я рассказала все, что знала.

– Вы рассказали сотрудникам милиции. А я в милиции не работаю.

– Кто же вы тогда?

– Я человек, который хочет помочь Олегу.

Вика посмотрела на собеседника с сомнением.

– Я врач, – пояснил Хургин. Иначе она не сказала бы ему ни слова.

– Врач? – удивилась Вика.

– Да. С Олегом происходят непонятные вещи. Все эти сны… Вы слышали о них?

– Да.

– От Олега?

– Он мне рассказывал.

– Вы давно его знаете?

– Нет.

– А как состоялось ваше знакомство?

– В библиотеке.

– Вы пишете диссертацию, как и он?

– Нет, – несмело улыбнулась Вика. – Я в викторине участвовала. И на один из вопросов не знала ответ. Так и оказалась в библиотеке.

– С чего началось ваше знакомство?

– С недоразумения. Я, кажется, заняла любимое место Олега.

– У него было свое любимое место?

– Да, в углу. Там так уютно. Ты как бы отгорожен от остальных читателей, такое уединение. Очень удобно.

– А Олег любил уединение?

– Думаю, что да.

– Он по натуре отшельник?

– Да. Хотя… – Вика задумчиво посмотрела вдоль улицы. – Он мне однажды сказал, что стал бояться одиночества.

– Стал бояться? – уточнил Хургин. – Или боится все время?

– Мне кажется – стал бояться. Я его прежде не знала, но мне кажется, что он был другим.

– Откуда такая уверенность?

– Не знаю. Я разговаривала с его руководителем…

– С каким руководителем?

– С профессором, под началом которого Олег пишет свою диссертацию. И я поняла из разговора, что Олег изменился в последнее время.

– Как давно это произошло?

– Что именно?

– Изменения в поведении Олега.

– Если я правильно поняла профессора, то пару месяцев назад.

– Был хорошим, стал плохим. Да?

– Что-то вроде этого. Раздражительность, агрессивность. Они появились внезапно и будто ниоткуда.

– Это вам профессор сказал – что ниоткуда?

– Это я сама так думаю. У женщин особое, отличное от мужского восприятие людей, как мне представляется. И когда я с ним общаюсь, мне кажется, что все дурное в нем – не его.

– А чье?

– Не знаю. Оно откуда-то извне. Это не он. Какой-то внешний раздражитель есть. Мне руководитель Олега даже историю одну рассказал – про музыкальный инструмент, который слышимых звуков не производит, но тем не менее сводит людей с ума.

– Что за инструмент такой? – заинтересовался Хургин.

Вика рассказала ему историю, услышанную от профессора. Хургин выглядел задумчивым.

– Что ж, – сказал после паузы. – Интересная история. Как фамилия этого профессора?

– Вольский.

Хургин кивнул и распрощался. Большаков ждал его в кабинете.

– Мне кажется, вы и сами не очень-то верите в виновность Козлова, – сказал Хургин.

– Почему вы так решили?

– Вы эту девушку отпустили, тем самым косвенно признав, что испытываете сомнения. А отпустить Козлова у вас духа не хватает.

– А у вас хватило бы? – мрачно поинтересовался Большаков. – Если на нем четыре убийства и потерпевшая указывает на него?

– Она пережила сильный шок, – напомнил Хургин.

– И у нее в результате мозги набекрень? – нехорошо усмехнулся Большаков.

Но все-таки он, наверное, испытывал угрызения совести, потому что сказал после паузы:

– Я Козлова отправлю на экспертизу. Пусть врачи им занимаются.

Он еще хотел сказать, что единственный шанс для Козлова – если его признают невменяемым, только это спасет его от смертного приговора, но промолчал. А Хургин и сам все понял без слов.

– Козлова вряд ли признают невменяемым, – сказал он. – Хотя симптомы кое-какие есть, но это не шизофрения.

– Он, по-вашему, нормальный? – спросил с сомнением Большаков.