Приснись мне, убийца

– Не знаю. Но у меня нет ощущения, что он шизофреник, когда я с ним общаюсь. В психиатрической диагностике есть такое понятие – симптом чувства шизофрении, описанный в пятидесятых годах Рюмке. Врач, беседуя с больным шизофренией, должен испытывать своеобразное сопереживание, как бы резонанс возникает. Вот у меня такого чувства нет. Совершенно!

Возникла пауза.

– Я смогу с ним беседовать? – спросил Хургин.

– С Козловым?

– Да.

– Зачем вам это нужно?

– Вы ведь сами попросили меня им заняться, – мягко напомнил Хургин. – Почему же сейчас отталкиваете?

– Никого я не отталкиваю! – сказал раздраженно Большаков. – Делайте что хотите.

Глава 26

Профессора Вольского Хургин представлял себе совсем иначе. Ожидал увидеть высокого, с волевым лицом человека, а его встретил самый настоящий гном. И даже прическа у него как у гнома была – встопорщенные седые волосы. Хургин даже спросил:

– Вы – профессор Вольский?

– Да.

– Я хочу поговорить с вами о вашем аспиранте Козлове.

– Ваши товарищи уже говорили со мной на эту тему.

– Мои товарищи? – удивился Хургин.

– Да. Вы ведь из милиции?

– Я врач.

– Врач? – Теперь пришла очередь Вольского удивляться. – И что же вы хотите узнать о Козлове?

– Нарисуйте его психологический портрет, – попросил Хургин. – Это для вас не затруднительно?

– Хороший парень. Честный, чистый. Искренне увлечен наукой. И то, что ему сейчас пытаются приписать все эти страшные преступления, – полнейшая чушь!

Лицо Вольского, и прежде розовое, теперь совсем раскраснелось.

– Но, говорят, он сильно изменился в последнее время, – осторожно сказал Хургин.

– Кто говорит? – вскинулся Вольский.

– Вы, например.

– Я?

– Да, вы. Вы говорили об этом Вике, подруге Олега. Помните?

Вольский подозрительно посмотрел на собеседника.

– Вы с ней уже успели поговорить?

– Как видите.

Вольский вздохнул.

– Ну, не то чтобы он так уж сильно изменился, – начал осторожно.

– Вы, по-моему, видите во мне врага, – вдруг перебил Хургин.

– Почему вы так решили?

– Вижу. Но вы напрасно опасаетесь меня, Дмитрий Николаевич. Я не желаю Олегу ничего плохого. Я только пытаюсь разобраться в том, что с ним происходит. И помочь Козлову могут только близкие ему люди. Поверьте. Он сейчас совершенно беззащитен, его обвиняют в жутких преступлениях, которых он, возможно, не совершал…

– Он их действительно не совершал!

– Верю. Поэтому я к вам и пришел. В Козлове наступила перемена. Совсем недавно, пару месяцев назад. Так?

– Да.

– Давайте точно эту границу проведем. В чем проявилась необычность поведения Козлова?

– Он потух.

– Потух?

– Да. Потерял интерес к жизни. Что-то его угнетало, мне кажется. Постоянный душевный дискомфорт, чувство тревоги.

– Трема?

– Что? – не понял Вольский.

– Трема. Специальный термин, который используют артисты и психиатры. Вернее даже будет сказать, что психиатры это слово позаимствовали у артистов. Артист стоит за кулисами, ждет выхода на сцену, а в душе – тревога. Глухая, неясная. Волнуется – и сам не может себе объяснить почему. Вот это неопределенное тревожное ожидание и есть трема.

– Да, похоже, – согласился Вольский, подумав. – Олег приходил ко мне, и я видел, что он сам не свой. Но человек ведь не может долго существовать в таком состоянии, обязательно сорвется. И с ним это, конечно, стало происходить. Внезапные вспышки раздражения и прочее в том же духе.

– А раньше такого не было?

– Нет. Он очень спокойный по натуре. Любит тишину и уединение. Даже тему диссертации для себя выбрал такую – чтобы подальше от сегодняшнего дня. Латынь, мертвый язык. Это как на кладбище – памятники стоят, все вроде бы материально, но жизни нет, покой, тишина. Вот это как раз для него.

– Он с интересом работал над диссертацией?

– Да. Хотя не совсем верное определение – с интересом. Скорее, с удовольствием.

– А это разные вещи?

– Конечно. Он получал удовольствие от возможности уединиться, как бы выпасть из сегодняшней жизни. Сам процесс для него был приятен. А было ли интересно… – Вольский развел руками и вздохнул. Он сейчас был похож на взгрустнувшего гнома. – В одну из последних встреч он сказал мне, что не собирается больше заниматься этой диссертацией.

– Почему?

– Не лежит душа – так объяснил.

– А вы как думаете?

– Он просто устал.

– От чего?

– От того, что ему постоянно было плохо. Человек от таких вещей устает быстро. Я не знаю, в чем причина происшедшего с Олегом. Могу только догадываться.

– Внешний раздражитель? Как тот инструмент, который не издает слышимых звуков?

Вольский бросил на собеседника быстрый взгляд.

– Я разговаривал с Викой, подругой Олега, – напомнил Хургин. – От нее я услышал этот рассказ.

– Значит, моя основная мысль вам уже понятна. Да, я думаю, что ничто никогда не происходит просто так. Надо искать, и обязательно найдешь причину.

– А где ее искать?

– Не знаю. Но она есть. Это область, где не все материально. Отношения между людьми, чье-то слово, чей-то взгляд. Ближайшее окружение.

– Но у него, насколько я знаю, нет никого – ни близких родственников, ни друзей. Своего отца он никогда не видел.

– И тем не менее, – пожал плечами Вольский. – Он ведь не в вакууме находится.

– Хорошо, давайте тогда конкретизируем. В жизни Олега произошло какое-то событие, которое на него повлияло?

– Да.

– Но почему он не скажет об этом событии? Это что-то постыдное? Выставляющее его в неприглядном свете?

– Вряд ли, – сказал с сомнением профессор. – Я не представляю, что Олег может быть замешан в чем-то дурном.

– Он не способен на плохие поступки?

– Нет! – твердо сказал Вольский.

– Значит, это не что-то постыдное? Тогда совсем становится непонятно, почему он не скажет, в чем причина? Или это нечто неконкретное? Вот посмотрите, он изменился. Стал раздражительным, вспыльчивым. Может быть, это просто депрессия? Такой возраст, знаете. Человек вдруг оглянется по сторонам и видит, что никого уже нет рядом, все далеко вперед ушли. Годы идут, а впереди ничего светлого. А?

– Я бы с вами согласился, если бы не одна подробность: у Олега это началось внезапно, в одночасье. Два дня назад не было, а сегодня – есть. Значит, все-таки причина не в нем самом.

– А в ком? Почему он молчит?

– Я только одно объяснение могу этому найти, – сказал Вольский и поднял глаза на собеседника. – Олег и сам не осознает, в чем причина. Чувствует, что ему плохо, но не знает – почему. А источник где-то рядом с ним.

– Источник чего? – уточнил Хургин.

– Источник зла.

Глава 27

На вошедшем Большакове не было лица. Он выглядел мрачным и потерянным.

– Что-то случилось? – спросил Хургин. Он говорил с пациентом, но Большаков даже не обратил внимания на сидевшего перед врачом человека.

– Случилось, да! – сказал он отрывисто. – Сегодня утром у Виталика случился припадок.

Хургин повернулся к своему пациенту:

– Я оставлю вас на пару минут. Не возражаете?

Взял Большакова под руку, вывел его в коридор.

– Давайте пройдемся, – предложил.

Он хотел, чтобы было движение. Так лучше, это он знал по опыту.

– Все так внезапно произошло. Мы завтракали, и вдруг он заваливается набок, падает со стула…

– Это долго длилось?

– Буквально несколько секунд. Я его подхватил на руки, а он открыл глаза и смотрит на меня непонимающе. Ничего не помнит, представляете? Только что сидел за столом – и вдруг очнулся на полу, а что было в промежутке – не помнит.

– Как у него ночь прошла?

– Нормально.

– Кошмарные сновидения, удушье – ничего такого не было?

– Нет. Он бы мне сказал.

– А утром ничего подозрительного не было? Может быть, какие-то странности в поведении. Или головокружение. Не жаловался?