Приснись мне, убийца

– Ну что вы, в самом деле, – поморщился Большаков. – Его девушка опознала, на которую он напал. Картина абсолютно ясная.

– Хорошо, я посмотрю на него, – согласился Хургин.

– Когда мы сможем это сделать?

– Завтра, например.

– Но только в первой половине дня.

– Как скажете… А как он вам самому показался? – неожиданно спросил Хургин.

– Кто?

– Убийца.

– Нормальный парень. Аспирант.

– Аспирант? – изумился Хургин.

– Да. Филолог.

– Ну надо же. Мир перевернулся. Чеховы и Толстые взяли кистени и вышли на большую дорогу. Что с тобой, Русь? Чего ради он убивал, кстати?

– Из-за денег. Банальные грабежи.

– Я совсем перестал понимать жизнь, – признался Хургин. – Иногда хочется заснуть и не просыпаться.

Глава 20

В Козлове была какая-то заторможенность. Он вошел медленно в кабинет, так же медленно преодолел расстояние от двери до стула.

Хургин сидел в углу и внимательно рассматривал вошедшего. Козлов бросил на незнакомого ему человека быстрый взгляд и тут же опустил глаза.

– Побеседуем, – предложил Большаков.

Он брал инициативу на себя, и Хургин мог наблюдать за Козловым в естественной обстановке.

– В прошлый раз мы остановились на твоих снах. Я так и не понял: ты в подробностях все видишь?

– Да.

– Всю обстановку в квартире, отдельные предметы?

– Да.

Каждый раз Козлов, прежде чем ответить, выдерживал паузу. Казалось, что даже самый простой ответ дается ему нелегко. Не то чтобы он раздумывал, как ему выгоднее было ответить, а просто не знал, что сказать, выискивал где-то в глубинах памяти вот это простое слово «да».

– И себя тоже видишь?

– Где?

– В своих снах?

– Нет.

– А откуда же ты знаешь, что это ты? – удивился Большаков.

Этот вопрос совершенно поверг в уныние Козлова. Он долго раздумывал, явно не зная, что ответить.

– Просто знаю, что это я, – ответил он мрачно.

– Подруга твоя, Ольшанская, показывает, что ты среди ночи вскочил, якобы увидев во сне убийство. Было такое?

– Было.

– А дальше что?

– Когда это – дальше?

– Ты ведь опять потом заснул. Заснул?

– Да.

– А продолжение сна видел?

– Нет.

– А что ты видел?

– Я видел…

Козлов едва начал фразу и тут же ее оборвал. Сидел на стуле, сжавшись в комок, будто хотел стать еще меньше, чем был на самом деле.

– Ну! – нетерпеливо произнес Большаков.

– Я не помню, о чем мы с вами говорили, – сказал Козлов.

– Когда говорили?

– Только что. Мысли оборвались. Какая-то пустота в голове.

Большаков бросил красноречивый взгляд на притаившегося в углу доктора – каково, мол? Потом сказал, демонстрируя ангельское терпение:

– Мы говорили о твоих снах. Ты в них видел все подробности происходящего. Но если тебя будили неожиданно…

Козлов вдруг закрыл лицо руками и замотал головой:

– Я нить разговора теряю. Вот слушаю вас сейчас и не могу за словами уследить.

– Скажите, а как вы общаетесь со своими близкими? – неожиданно подключился к разговору до сих пор безмолвный Хургин.

Козлов медленно обернулся и посмотрел на доктора.

– Вы женаты? – спросил Хургин.

– Нет.

– У вас есть близкие друзья?

– Нет.

– Ну хоть кто-нибудь, с кем вы встречаетесь достаточно часто?

– Вольский.

– Это кто?

– Профессор. Мой научный руководитель.

– Вы ему симпатизируете?

– Да.

– И у вас хорошие отношения?

– Не совсем.

– Почему?

– Из-за моей диссертации, наверное.

– А что такое с вашей диссертацией?

– У меня пропал интерес к работе.

– Апатия, да? Ничего не хочется делать?

– Да.

– И начались конфликты с этим вашим профессором, – сказал понимающе Хургин.

– Да.

– Давно?

– Нет, не очень.

– А точнее можно определить этот срок?

– Два месяца, наверное.

– Два месяца, как вы поссорились? – уточнил Хургин.

– Нет, поссорились мы совсем недавно.

– А что такое вот этот ваш срок – два месяца?

– Два месяца назад у меня пропал интерес к работе.

– Вот так сразу?

– Да.

– В одно мгновение? – не поверил Хургин.

– Да.

– Проснулись в одно утро и решили, что все?

– Что – все? – переспросил Козлов и даже наморщил лоб, пытаясь сообразить, что к чему.

– Мы говорили о вашей диссертации, – напомнил Хургин. – И о том, что у вас пропало желание работать над ней.

– Ах да, – вспомнил Козлов.

– Так почему вам не хотелось над ней работать?

– Не знаю. Не могу объяснить.

Козлов неожиданно приподнялся на стуле и горячо заговорил:

– Вы должны во всем разобраться! Я вижу ваши глаза, такие глаза бывают только у умных и благородных людей, и я вам верю! Это так просто – выслушать меня и понять, что я говорю правду!

Он резко опустился на стул и закрыл глаза, почему-то покраснев.

– Что я говорю! – произнес после паузы. – Простите меня. Это какой-то бред. Все происходит помимо моего желания. Я хочу сказать одно, а на деле получается совсем другое.

– У вас когда-нибудь черепно-мозговые травмы были?

– Нет.

– И в детстве?

– И в детстве.

– И еще вопрос: вы пьете?

– Вы об алкоголе говорите?

– Да.

– Почти не пью.

– Почти – это как?

– А норма какая?

– Рюмка.

Козлов отвечал как автомат. На лице эмоции практически не отражались. Хургин выразительно посмотрел на Большакова. Тот кивнул в ответ и вызвал конвой. Козлова увели.

– Каков фрукт! – сказал Большаков. – Что скажете?

– Скажу, что требуется серьезное обследование.

– А предварительно?

– Затрудняюсь что-либо сказать.

Большаков почти разочарованно посмотрел на доктора.

– И все-таки, – пожал плечами Хургин. – Что-то из симптоматики, конечно, есть. Заторможенность, обрывочность мышления, внутренний разлад, конфликты с окружающим миром.

– Так он болен, по-вашему? – не поверил Большаков.

– Есть вещи, которые заставляют посмотреть на него внимательнее, – сказал осторожно Хургин. – Если у него пустота в голове, он плохо понимает, о чем ему говорят, хочет сказать одно, а вместо этого получается другое – это типичное проявление синдрома Кандинского-Клерамбо. И, возможно, у него определят-таки шизофрению. Но… – Хургин развел руками. – Есть один момент, который заставляет меня усомниться в болезни этого человека.

– Что именно? – заинтересовался Большаков.

– Слишком внезапно у него все началось. Вот эти два месяца, о которых он говорит, – я этому не верю. Не бывает так, чтобы до поры все было хорошо, а утром человек вдруг проснулся шизофреником. Здесь у меня сомнения.

– И что же делать?

– Освидетельствование проводить. Раствор барбамила внутривенно – и у него симптоматика раскроется во всей красе.

– Значит, пока ничего не можете сказать?

Глава 21

Лестницу он обнаружил случайно, когда присматривал для себя место, с которого можно было наблюдать за квартирой. Уже в темноте, когда село солнце, он взобрался на крышу старого сарая и здесь наткнулся на лестницу. Она была деревянной и легкой, и он вдруг понял, что все его проблемы решены. Квартира, та самая, располагалась на втором этаже, и если лестницу приставить к стене дома, можно легко попасть на нужный ему балкон.

Двор – не проходной, тупиковый, и люди здесь появлялись редко. Проходили торопливо и скрывались в одном из двух подъездов, а он лежал на теплой после дневного солнца крыше сарая и терпеливо ждал. В окнах нужной ему квартиры горел свет, но он не видел, что происходит внутри, из-за усеянных яркими цветами штор, только кухню шторы не закрывали, но там и не было никого.

Он долго лежал без движения, а когда почувствовал, что его левая рука затекла, повернулся, и это получилось у него как-то неловко. Он ощутил нож в кармане брюк – тот уперся ему в ногу жестким бруском – и даже поморщился. В окне кухни вдруг мелькнул силуэт человека, и он приподнялся на локте, чтобы лучше его рассмотреть. Да, тот самый. Молодой, симпатичный, безутешный. Но почему у него свет горит во всех комнатах? Кто-то есть, кроме него? Гости? Это было бы неприятным открытием.