На вершине власти

56

Никто больше не тревожил Хомутова. Он успокоился И принялся обдумывать положение, в котором оказался. Чтобы принять решение, времени почти не требовалось. Все было очевидно – надо уходить. Не сейчас, ближе к ночи, когда стемнеет. Выбраться из дворца незамеченным, а затем в посольство. Гареева, судя по всему, больше нет в живых, но кто-то же должен знать о нем, Павле Хомутове. В ту же секунду он спохватился: никто из советских в Джебрае не поставлен в известность, только Гареев знал о существовании двойника. Но это открытие его не слишком озаботило – в конце концов, свяжутся с Москвой, все выяснится.

Вспомнив о предстоящем побеге из дворца, Хомутов воспрянул духом и ободрился. У него еще оставалось время до сумерек, и он стал неспешно бродить по комнатам, еще хранившим атмосферу чужой, неведомой жизни. Сразу за кабинетом, куда он попал поначалу, располагался большой зал, служивший как бы продолжением кабинета, но менее официальным, – здесь можно было расслабиться на кожаных подушках диванов, освежиться фруктами. Вероятно, Фархад принимал здесь гостей, когда хотел создать непринужденную обстановку. Далее анфиладой тянулись несколько комнат равной величины, отличающихся только интерьером. Они были словно настроены на определенное состояние духа хозяина – от делового и жесткого до полного восточной неги. Открыв двери последней из них, Хомутов увидел необъятных размеров кровать, кресла, обитые алым атласом, огромные зеркала – это была спальня.

Хомутов двигался, с интересом разглядывая обстановку и мелочи, но ни к чему не прикасаясь, потом погрузился в кресло, вытянув ноги и прикрыв глаза. Он был чужим здесь, в этих стенах, и не претендовал ни на что – единственное, что ему требовалось – дождаться сумерек. Он попытался подремать, чтобы скоротать время, но ничего не вышло – нервы были слишком напряжены. Так он и просидел в кресле до захода солнца, настороженно вслушиваясь в шорохи и отголоски дальних шумов.

Когда опустилась темнота, Хомутов поднялся и осторожно проследовал через все комнаты, не зажигая света, пока не добрался до кабинета. Теперь оставались только приемная и нескончаемые коридоры. Он припал ухом к двери, пытаясь различить, есть ли кто-либо за ней. Ничего не услышав, осторожно отпер замок, приоткрыл створку. Перед ним была пустая приемная. Свет имелся, но приглушенный, сероватый. Хомутов тенью скользнул к следующей двери – и очутился в коридоре.

Здесь повсюду лежали ковровые дорожки, он ступал по ним мягко, не слыша собственных шагов, различая лишь гулкие удары собственного сердца. Временами ему казалось, что позади него кто-то крадется, и тогда Хомутов стремительно оглядывался, но вокруг по-прежнему никого не было.

Он выбрался, наконец, из дворца и оказался в парке. Здесь, под кронами араукарий, царила полная тьма, лишь впереди виднелись мутные пятна света, – за далекой оградой, на площади, горели фонари. Хомутов пошел по бетонированной дорожке, всматриваясь в темноту и с досадой понимая, что именно здесь запросто может наткнуться на охрану. Не могло быть, чтобы отсутствовали наружные посты – и едва он подумал об этом, как услышал шорох за спиной, скрипнул гравий. Сердце его оборвалось, он замер, зная, однако, что кто-то таится рядом, и негромко окликнул:

– Кто здесь?

– Это я, товарищ президент, – тотчас отозвался из темноты мужской голос. – Новруз, наружная охрана. Сержант.

Хомутов с трудом перевел дыхание.

– Ты что здесь делаешь? – спросил он, и в голосе его по-прежнему не было твердости.

– Следую за вами.

Смешно было думать, что президент хоть на миг мог остаться без сопровождения.

– Где остальные? – спросил он.

– Здесь, товарищ президент.

Эти люди были его тенью – бесплотной и беззвучной. Но только до поры.

– Я хочу прогуляться, – без всякой нужды пробормотал Хомутов.

Никто не ответил ему, и он знал – почему. Он волен делать все, что ему заблагорассудится, но эти люди не отстанут от него ни на шаг. Если он выйдет за ограду дворца, они последуют за ним и будут сопровождать повсюду, когда же Хомутов окажется у советского посольства, будут стоять рядом, пока он станет пытаться втолковать дежурному, кто он такой и что ему надо от посла. Они поймут все гораздо быстрее тупого охранника, и тогда он перестанет для них быть президентом. Как они себя поведут? И нет ли у них инструкций Бахира на случай непредвиденных ситуаций?

Хомутову стало холодно от этих мыслей, он повернулся и поспешно зашагал к дворцу, по коридорам он почти бежал, а когда ворвался в приемную, человек – тот самый, которого он про себя назвал привратником, – снова был здесь и поднялся навстречу, Хомутов остановил его жестом и скрылся в кабинете, хлопнув дверью.

В самой дальней комнате анфилады, в спальне, Хомутов рухнул на кровать и обхватил руками голову в отчаянии. Он должен найти выход, его не может не быть. Однако следует признать, что сегодня он потерпел полную неудачу.

57

Сквозь сон до Хомутова донесся какой-то странный звук. Он сейчас же вскочил, обеспокоенно оглядываясь. Он находился в президентской спальне, было позднее утро, и белесые лучи зимнего солнца заглядывали сквозь шторы. Он прислушался, но не услышал больше ничего. Хомутов поднялся с президентского ложа и, осторожно ступая по ковру, усеянному яркими цветами, миновал одну за другой несколько комнат и остановился. Перед ним был накрытый стол – невидимая рука уставила его блюдами совсем недавно, все еще дышало паром. Возможно, именно это движение он слышал сквозь сон. Он выглянул в соседнюю комнату – там не было никого, – и тогда Хомутов вернулся к столу, пребывая все в том же состоянии рассеянной задумчивости. Завтрак предназначался для президента, но Хомутова удивило то, что приборов на столе было не меньше десятка. Один – во главе стола, это само собой, – но остальные? Кто должен был явиться к завтраку?

Дверь открылась, Хомутов поспешно развернулся и обнаружил на пороге вчерашнего «привратника». Тот склонил голову с идеально точным пробором.

– Доброе утро, товарищ президент.

Он оставался в дверях, в его позе чувствовалось ожидание. Хомутов растерялся. Он занял чужое место, пытался сыграть в чужую жизнь, но самозванцу ежесекундно требуется подтверждать, что он именно тот, за кого выдает себя. Здесь действовали свои каноны и установившиеся традиции. Все было притерто и схватывалось на лету, без слов, с полувзгляда. В суть этой жизни необходимо проникнуть. От этого зависит его собственное существование. Оставалось всего несколько мгновений, чтобы решить, как действовать, пауза затягивалась, и вдруг, неожиданно для самого себя, Хомутов опустился в кресло, стоявшее во главе стола – и увидел, как выражение ожидания соскользнуло с лица «привратника». Он почти беззвучно щелкнул пальцами, и сейчас же в столовую вошли несколько человек, и когда Хомутов их увидел – он испытал невыразимое облегчение, потому что, судя по одежде, они были никем иным, как прислугой. В их задачу входило, чтобы президент чувствовал себя за завтраком комфортно.

Он был голоден еще со вчерашнего дня, и за еду принялся почти с ожесточением, одно блюдо сменяло другое, и единственное, что при этом удерживало Хомутова – присутствие посторонних. Казалось, они следят за манипуляциями с судками, ножами и вилками с осуждением, хотя и не показывают это открыто. Под этими взглядами он старался держаться за столом с большим достоинством, но ощущение неловкости не проходило, и понадобилось время для того, чтобы уяснить, наконец, в чем заключается причина беспокойства. Эти люди, эти бессловесные тени наблюдали Фархада изо дня в день, знали все его привычки, им понадобится совсем немного времени, чтобы подметить странности в поведении Хомутова. Они могут заподозрить неладное прежде, чем он вырвется отсюда.

От этой мысли его охватил озноб, тяжелая серебряная вилка в руке дрогнула, и он поспешно опустил ее на блистающую белизной скатерть, задев тяжелый, кроваво-красного стекла бокал. Он был на грани паники, хотя внешне это никак не проявлялось. Один из прислуживающих за столом, решив, что жест Хомутова означает сигнал к перемене блюд, поспешно схватил его тарелку со стола, и за этим последовало новое озарение: