Страница 26 из 72
– Не совсем понимаю, – признался Сулеми.
– Это когда все по фигу, на все наплевать, но вслух об этом говорить не принято, да и незачем. Кто там толпится перед трибуной? Людишки, мелкая сволочь, их там тьма-тьмущая. Что ж, сделаем им ручкой, вот так, чтобы они думали, что вождь рад каждому из них, любит и ценит только его.
Сулеми, слушая собеседника, вспомнил, как однажды ехал вместе с Фархадом по хедарским улицам, и президент, задумчиво глядя в окно, неожиданно сказал:
– Ты никогда не задумывался о природе людей, Сулеми? Они словно стадо овец, беспомощное без своего пастуха. Они в нем нуждаются, понимаешь? Им без него не выжить.
Стряхнув воспоминание, Сулеми сказал Хомутову.
– Вряд ли разумно относиться к людям столь высокомерно.
– Это почему же?
– Из людей состоит народ, а народ не может быть унижен.
Хомутов неожиданно рассмеялся. Сулеми вопросительно взглянул на него.
– Вы сейчас со мной полемизируете? – поинтересовался Хомутов. – Или с президентом Фархадом?
– С вами. – Сулеми казался озадаченным.
– Так будьте откровеннее, черт возьми! Я должен знать истинного Фархада, а не того, который прячется под парадным лаком. О народе – ведь верно?
– Иногда у президента случаются подобные высказывания, – с усилием отвечал Сулеми. – Но его можно понять. Он человек исключительных дарований, каких немного на этой земле…
Хомутов поморщился.
– Я хочу сказать, что меня не надо агитировать. Не стоит тратить на это время.
Кто-кто, а Сулеми помнил, что совсем скоро Фархад захочет встретиться со своим вторым «я».
– Хорошо, – отвечал он. – Я согласен с вами.
– Фархад боится людей? – быстро спросил Хомутов.
Сулеми изумленно уставился на него.
– Боится? – повторил вопрос Хомутов.
– У президента есть враги. Но это не его личные враги, а враги революции.
Хомутов кивнул. За то время, что он прожил в Джебрае, он уже привык к тому, что ни один джебраец не скажет неприятную вещь прямо – слова сплетаются в вязь, в которой каждый может увидеть то, что хочет.
– А есть ли в Джебрае некто, кто хоть в незначительной степени мог бы сравниться с президентом?
Сулеми задохнулся праведным гневом.
– Стоп, понял, – поднял руки Хомутов. – Вопрос снимается. Следующий момент. Любит ли президент вспоминать свою офицерскую молодость?
– Нечасто. Но мне кажется, что воспоминания о той поре ему приятны.
– А чему он отдает предпочтение: военным парадам или мирным шествиям?
– Парадам, конечно.
– Почему?
– Не могу сказать.
– А если вдуматься?
– Мне кажется, – проговорил Сулеми после долгой паузы, – президент любит то, что воплощает собой порядок. Геометрически четкие линии, ритм… Однажды он сказал, что демонстрации – это полный хаос, который с трудом поддается упорядочению.
– Действительно, ими не просто управлять.
– Да, вы правы. В марширующих батальонах чувствуется мощь. Это не аморфная толпа.
– И эта мощь повинуется президенту. Что всегда приятно сознавать.
– Да, пожалуй. У президента в минуты, когда перед ним проходят войска, особый взгляд…
– Какой?
Сулеми замялся.
– Какой у него взгляд? – повторил вопрос Хомутов. – Это важно.
– Ну, представьте, что вы приобрели дом. Это ваша давняя мечта, и вот теперь он ваш. Вы приближаетесь к нему впервые с тех пор, как стали его хозяином, останавливаетесь и окидываете одним взглядом…
Сулеми щелкнул пальцами, подыскивая слово, но оно не шло на ум, он повернулся к Хомутову, чтобы тот помог, и натолкнулся на его взгляд – в нем были спокойная гордость и восторг одновременно, это был взгляд полновластного хозяина.
– Это! – пробормотал Сулеми. – Именно это!
Хомутов рассмеялся, сбрасывая маску.
– А к демонстрациям, значит, он относится иначе.
– Очевидно.
– А как именно?
– Трудно сразу сказать. Спокойнее.
– Это как же?
– Не могу дать определения.
– Меньше восторга?
– Пожалуй.
– И гордости, – подсказал Хомутов.
Сулеми мялся.
– Итак, ни восторга, ни гордости, – подытожил Хомутов. – Что остается?
Сулеми вдруг вспомнил, сказал с едва скрываемой усмешкой:
– Остается чувство глубокого удовлетворения.
– Ага! – ухватил суть Хомутов. – Я же говорил, что ему наплевать на толпу!
Сулеми досадливо замахал руками.
– Уважаю ваши чувства! – поспешно произнес Хомутов. – Назовем это безразличием – уж это-то слово у вас протеста не вызывает?
– Вы как-то чересчур ироничны.
– Вот как? Вам наверняка показалось.
– Кстати, вы обещали показать мне президента, приветствующего участников массовой манифестации.
Хомутов стер с лица улыбку и взглянул на Сулеми отрешенно, пожалуй даже безразлично. Сейчас он, казалось, думает о чем-то своем. И вдруг вскинул руку и слегка покачал ею, приветствуя манифестантов.
– Гораздо лучше, – кивнул Сулеми. – Но придется еще поработать.
– Что – непохоже?
– В чем-то – да.
– Но не на все сто.
– Не на все.
Хомутов вздохнул и уронил руки.
39
Полковник Бахир должен был умереть в тот страшный день, когда оставшийся неизвестным предатель раскрыл тайну секретного спецотряда. Президент Фархад получил роскошную возможность расправиться со своим министром в одночасье, тем более что повод был бесспорным – заговор с целью свержения существующего строя.
Фархад, темнея лицом, спросил в тот день, глядя поверх головы замершего перед ним навытяжку министра:
– Что за отряд? Для чего предназначается?
И стал смотреть не мигая. Сердце Бахира оборвалось, он как бы и не жил уже, и лишь инстинкт самосохранения слабо шевелился в нем. Насколько мог твердо, он сказал:
– Специальное подразделение для борьбы с терроризмом, товарищ президент.
– Угу, – Фархад кивнул, якобы соглашаясь. – Тогда почему единственное, чем занимаются эти люди, – штурм зданий? Какое это здание у нас захвачено террористами?
Бахир понял, что окончательно погиб. Он обязан был предвидеть, что эта история может всплыть, но понадеялся, что все обойдется, слухи не успеют дойти до президента. Эта гнусная тварь, Фархад, все понял верно. Для того создавался этот отряд, чтобы в день, который назначит Бахир, дворец не устоял и часа, и столько же продлилась бы и жизнь Фархада.
Министра не арестовали здесь же, Фархад дал ему возможность покинуть дворец, наверняка только для того, чтобы предоставить возможность застрелиться. Прямо от президента он отправился в свое министерство, заперся в кабинете и распорядился не соединять его ни с кем. Рухнув в кресло, он принялся с тупым равнодушием рассматривать стену, не в силах сделать последний шаг. Пистолет лежал на столе, стоило только протянуть руку.
Когда бездействие стало совершенно невыносимым, он включил телевизор, чтобы хоть чем-то отвлечь себя от ужасной мысли. Шли новости. Во Франции террористы захватили пассажирский самолет, приземлились для дозаправки, и чтобы власти не упорствовали – выбросили из самолета на летное поле два трупа, пообещав расстреливать по паре пассажиров каждые пять минут до тех пор, пока самолет не заправят и он не взлетит. Тут с ним произошло нечто, напоминающее короткое замыкание.
Он схватил трубку и дрожащими пальцами набрал код дворцового кабинета Фархада.
– Товарищ президент, включите телевизор! Во Франции террористы вновь захватили пассажирский авиалайнер!
– Что это значит? – спросил Фархад пренебрежительно.
– Это иллюстрация к нашему сегодняшнему разговору. Я пытаюсь сделать все, чтобы подобные вещи у нас были невозможны. Это к вопросу о спецотряде.
Фархад тут же положил трубку, однако выпуск новостей, похоже, просмотрел, потому что ни в этот день, ни в следующий Бахира не тронули. Ближе к концу недели президент вызвал его и затребовал материалы по спецподразделению.
Только теперь Бахир понял, что беда пронеслась мимо, лишь слегка коснувшись его лица холодным крылом. До поры. Отряд он распускать не стал, распорядился лишь изменить характер подготовки. Теперь бойцы занимались отработкой методов освобождения захваченных морских судов и пассажирских автобусов. Бахир этим как бы давал знать президенту: ничего худого и в мыслях не держу. Знал, что Фархад глаз не спускает с отряда – и ничего не предпринимает, выжидая.