Чёрный беркут

— Барат, — все еще не веря в невиновность инженера, спросил Яков, — скажи, был здесь Аббас-Кули?

— Что ты, Ёшка! Не было никакого Аббаса-Кули. Барат целый день от инженера не отходил. Эй, Рамазан! Стой! Куда ты, Рамазан?..

Барат выбежал на дорогу, чтобы остановить сына, но Рамазан уже скакал во весь опор по направлению к Даугану. Барат бросился к коню, на котором приехал председатель поссовета, карьером помчался вслед за сыном. В мгновенно наступившей тишине звонкий цокот копыт и подхватившее его эхо, дробясь и сливаясь, пропали вдали.

Постепенно приходя в себя, Кайманов исподлобья глянул на Гутьяра:

— Прости, инженер. Ошибка вышла. Выходит, и здесь я виноват...

Гутьяр возмущенно развел руками, но промолчал, увидев, как глубоко потрясен Яков.

— Ёшка, дорогой! Что случилось?

— Расскажи, что произошло? — послышалось сразу несколько голосов.

— Братцы! — в исступлении воскликнул Яков. — Я считал, у нас можно довериться каждому, но рядом затаились враги! Сегодня они взяли верх! Один председатель, одна бригада содействия ничего не значат. Против контры надо бороться всем! Только тогда мы ее вырвем, как яндак, с нашей земли...

— Надо Аббасу-Кули сделать суд!

— Всем поселком будем судить.

— Как бы ему Барат с Рамазаном не сделали суд...

Только сейчас Яков подумал, что Барат не только не остановит Рамазана, но и сам поможет ему учинить расправу над Аббасом-Кули. Обеспокоенный, он стал искать глазами своего коня. Выбежал на шоссе и там чуть не попал под райисполкомовскую «эмку», мчавшуюся из города к Даугану.

Резко затормозив, машина остановилась, на дорогу выскочил шофер.

— Куда тебя дьявол несет? — закричал он, но, узнав Якова, переменил тон: — Яков Григорич! Я за вами. Садитесь.

Машина круто развернулась, помчалась в обратную сторону — к городу.

Заседание продолжалось всего несколько минут. Решением президиума райисполкома Кайманов был снят с работы, а к вечеру уже сдавал дела Алексею Нырку. Здесь присутствовал и Балакеши — член ревизионной комиссии.

Улучив момент, когда Нырок и Балакеши занялись проверкой документов, Яков вышел в соседнюю комнату, достал из ящика стола наган, взвел курок.

Он не думал сейчас ни об Ольге, ни о Светлане, ни о Гришатке. Страшная боль стиснула сердце. Хотелось разом со всем покончить, чтобы никто не видел его позора. Через оконное стекло увидел взбежавшую на дувал серую ящерицу, уставившуюся на него круглыми глазами. Кожа на ее шее пульсировала от частого дыхания. Яков повернулся так, чтобы не видеть пристального взгляда ящерицы, стал считать: «Раз, два...», готовый со счетом «три» нажать на спусковой крючок.

Сильный звон разбитого стекла заставил его инстинктивно повернуть голову. Грохнул выстрел. Наган со стуком упал. В глазах потемнело. Но, оседая на пол, Яков видел наган, повернувшийся на выпуклом барабане, как на оси. Он не почувствовал, что умирает. Зажал рукой рану, ощутил под пальцами кровь, уловил запах паленых волос. Очень знакомый человек в военной форме, заслонив на миг окно, бросился к нему, подхватил под руки. И это видел, понимал Яков, удивляясь, как можно что-то видеть, всадив в голову пулю.

Шоковое состояние стало постепенно проходить. Яков узнал Лозового. Откуда он? Как оказался здесь? Не очень уверенно спросил:

— Василий Фомич?!

— Я, дорогой, я. Как же ты так?

Окно высажено вместе с рамой. Пол усеян битым стеклом. На плоском дувале уже нет серой ящерицы, заставившей отвести взгляд. По дороге к поссовету бегут люди. Но Яков еще не понимает, куда и зачем они бегут.

— Как же ты так? Да разве можно! — повторил Лозовой.

Он смочил водой из графина платок, стал прикладывать его к голове Якова там, где кожу рассекла пуля. Кровь струйкой стекала по щеке и подбородку.

В комнату, отчаянно ругаясь, вбежал Алексей Нырок, Схватил валявшийся у порога наган, трясущимися руками стал выбивать из барабана патроны.

— Ты это брось! — орал Алексей. — Ишь чего вздумал! Сегодня же дадим одну телеграмму Калинину, другую Сталину. Нет твоей вины! Пусть разбираются!

Толстое лицо Алешки раскраснелось, на лбу и висках блестела испарина. Всю жизнь незаметный, не спеша делавший свое дело, он никогда не выступал на собраниях, ни с кем не спорил, а дошло до серьезного, сразу встал грудью за Якова.

— Оклемался? — снова смачивая платок и прикладывая его к ссадине на виске Кайманова, спросил Лозовой. — Вот была бы радость Шарапхану и всякой сволочи. Закатили бы они праздник для всех контрабандистов. А свои что сказали бы? Застрелился — значит, виноват... Вот тебе и председатель Совета...

Взяв из рук Лозового мокрый платок, Яков сам придержал его у виска. Слова Лозового его озадачили. Он привык, что к нему обращаются все запросто, по-домашнему, но ведь он не только Ёшка Кара-Куш, но и представитель Советской власти в поселке. «Ну нет, — подумал он, — рано мне в покойники. Не позволю всякой сволочи праздновать мою гибель».

— Что здесь произошло? — убедившись, что Яков окончательно пришел в себя, спросил Лозовой. — Мне Антос и двух слов не успел сказать, как я — на машину и сюда.

Коротко Яков рассказал о ходе событий, со злостью добавил:

— Вот так и получается, Василий Фомич. Павловскому все сходит с рук... А может, он и есть самая настоящая контра?

— Никакой он не контра. Просто присосавшийся к армии карьерист. Павловский — наше зло. Позволяет себе все что угодно, надеясь на своего заступника. К сожалению, этот заступник оказался сильнее комиссара части.

— А что же секретарь райкома Ишин? Кто, как не он, должен был во всем разобраться? Или тоже боится покровителя Павловского?

— Не знаю, может, ты прав. Головотяпов и перестраховщиков у нас достаточно. Но Ишин — еще не все бюро райкома. Ты должен хорошо подготовиться к разбору дела на бюро. Кстати, позвонить Ишину и сейчас не поздно. Обычно он сидит у себя до вечера.

Комиссар снял телефонную трубку, покрутил ручку. С райкомом его соединили неожиданно быстро.

— Товарищ Ишин? — спросил он. — С вами говорит полковой комиссар Лозовой. Хочу знать, по какому праву снят с поста председателя поселкового Совета Кайманов? Почему вы безо всяких оснований поверили Павловскому?.. Да, да, комиссар Лозовой говорит... Почему вы своевременно не предупредили участковую избирательную комиссию о новом кандидате в депутаты?.. Через Павловского, говорите? А вы проверили самого Павловского или до вас не дошло еще мое письмо?.. Значит, получили давно и не придали значения?.. А я считаю виновниками всего случившегося прежде всего вас и Павловского. Вы допустили противозаконные действия, вы и понесете ответственность... Товарищ Ишин, я не позволю вам говорить со мной в таком тоне!.. Хорошо, объяснимся на партийной комиссии!

Комиссар повесил трубку, повернулся к Якову:

— Черт знает что творится. Ишин с перепугу орет на меня, чувствует, что не прав. В общем, Яша, на бюро райкома вместе пойдем. Будем отбиваться.

Яков молча, с благодарностью кивнул головой: такая поддержка могла стать решающей при разборе его дела.

— Алексей, — попросил он Нырка, — погляди в медпункте, чем кровь унять. Наган сюда давай.

— Наган не дам!

— Давай сюда! Патроны тоже. Не бойся, все прошло...

Лозовой молча слушал их препирательства. Якову вдруг стало стыдно перед комиссаром за все то, что случилось. Отводя в сторону глаза, он решил шуткой несколько сгладить свою вину, глухо проговорил:

— Неаккуратно ты, Василий Фомич, окошко открыл. Эвон сколько стекол убирать.

— Всыпал бы я тебе, да боюсь, здоровый, сдачи дашь, — только и сказал комиссар.

Дверь распахнулась, вбежал Нырок с бинтами и йодом в руках.

— Яшка, Василь Фомич, чего делается-то! Со всего поселка бегут. Кричат: «Ёшка застрелился!» — Он второпях упустил бинт, развернувшийся лентой до пола.

— Убери бинт, — сказал Яков. — Что, ты мне его на башку хочешь намотать? Нашел героя! Там погляди в медпункте пластырь был. Йодом помажь, пластырем заклей. Под фуражкой не видно будет.