Страница 23 из 86
— Спятил он, что ли? А где старший наряда? — вопросом на вопрос ответил Андрей.
— Я — старший... Наряд учебный, — все так же шепотом ответил старшина. — Потому вас и попросил проверить, что сам уж не знаю, как с ним быть. Приведу на место, проинструктирую как следует, спрашиваю: «Все понял?» «Все, — говорит. — Пусть хоть сам начальник войск придет проверять, не подведу...» Ну, думаю, порядок, научил солдата, а приду проверять, хоть ты лопни — та же картина!..
Вареня тем временем, видимо ничего не замечая вокруг, закатил глаза под лоб и принялся, покачиваясь из стороны в сторону, что-то монотонное бормотать себе под нос.
— Ничего не пойму, — сказал Самохин. — Молится, что ли?
— Да стихи пишет! — со злостью пояснил Галиев. — Поэт!.. Помните?.. «Обороти невирных капырив у свою виру, а як шо нэ захочуть, рубай их сокырой». Это он про аллаха сочинил, когда его в мусульмане записывали. Мулле перевели эту его байку, тот от радости даже подпрыгнул: «Правильно, говорит. Точно так в Коране и записано». С того времени у Варени и пошло...
— Да-а, — только и сказал Самохин. — Что же с ним делать?
— Учить, товарищ старший политрук, — с готовностью ответил Галиев. — Для того я вас и пригласил. Только разрешите... В два счета человеком сделаю!..
Самохин глянул на Амангельды. Тот, покачивая головой и явно не одобряя Вареню, дипломатично молчал.
— Ладно, действуй, — разрешил старшине Андрей. Сам подумал: «Переведи такого вольнонаемного, в кадровые, он не только мулле, и нарушителю вздумает свои стихи читать...»
Получив «добро», Галиев надел халат и тельпек, оба они с Амангельды завязали лица темно-красными туркменскими платками, подошли осторожно сзади к «часовому».
С возгласом: «Кизил-аскер, дур!» — Галиев в одно мгновение опутал ему веревкой руки и ноги.
Очумевший от неожиданности Вареня, увидев мелькнувшие перед ним тельпеки и завязанные до самых глаз лица, взревел таким дурным голосом, что ему наверняка позавидовал бы и самый голосистый в ауле ишак. Рванувшись, он замотал головой, задергал связанными ногами, земля и пожухлая трава полетели из-под него, но старшина ловко заткнул ему рот кляпом и, натянув бедному Варене на голову вещмешок, с видимым удовольствием протянул его гибким прутом пониже спины:
— А-а, яман ГПУ, будешь кричать?
Вареня решил дорого продать свою жизнь. Он и с мешком на голове продолжал наносить удары связанными ногами направо и налево, норовя угодить в кого-нибудь каблуками. Один раз, кажется, и вправду зацепил старшину.
Озлившись, тот уже в полную силу со злорадным наслаждением протянул Вареню по мягкому месту.
Злополучный страж выгнулся и затаился, соображая, что делать дальше.
Галиев и посмеивавшийся Амангельды, отдуваясь, сели неподалеку на траву и стали негромко переговариваться, подбирая известные им обоим курдские слова. Плохо знающий язык Андрей понял, что Амангельды и Галиев спорят, здесь ли прикончить несчастного Вареню или живым отвезти за кордон.
— Ладно, хватит с него, — вполголоса сказал Андрей, сжалившись над незадачливым часовым, прощавшимся с Родиной и самой жизнью. Галиев неодобрительно оглянулся на Самохина: мол, поторопились, товарищ старший политрук, не дали разыграть до конца; неплохо бы его еще проманежить по горам, положив толстым животом поперек седла. Все же он не отказал себе в удовольствии завершить «фокус» эффектным финалом.
Отвязав лошадь Варени, мирно дожидавшуюся своего хозяина, Галиев заменил тельпек фуражкой, вскочил в седло, хватил с места в карьер по тропе, закричал уже своим, натуральным голосом:
— Стой! Стой! Дур! Держи их! Не стрелять! Хватайте живыми!
Завертевшись на месте, он заставил коня еще некоторое время шуметь летевшей из-под копыт щебенкой, лишь после этого дал знак Амангельды снять с головы Варени вещмешок, затем помог развязать ему ноги и руки.
— Товарыщ старшина! — первым увидев его, завопил Вареня. — Амангельды!.. Товарыщ старший политрук!.. Скорийше! Ось туды воны побиглы!.. Цила банда!.. Мабуть, чоловик десять!.. Я ж з нымы бывся, бывся, докы не скрутылы!..
— Здорово ты с ними бился, — снимая с себя халат и бросая поверх него тельпек, только и сказал Галиев. — Ладно, на первый раз хватит. Как оно дальше было, дома расскажешь.
— Та то, мабуть, вы булы?..
Потрясенный Вареня не мог сказать больше ни слова. Откинувшись навзничь, он с облегчением несколько раз вздохнул и так и лежал, не вытирая радостных слез, оросивших его лицо.
Как ни прекрасно распланировал Самохин, кого он возьмет на новый оперативный погранпост, поехал с ним один лишь переводчик Вареня.
В Аргван-Тепе уже прибывали в сопровождении офицеров солдаты — по нескольку человек от каждой заставы. Обстоятельство это вызывало некоторую тревогу в душе Андрея: что-то подозрительно быстро отрядили ему пополнение начальники застав. Не очень утешало его и то, что формированием нового погранпоста занимался сам капитан Ястребилов.
«Бог не выдаст, свинья не съест», — подбадривал себя Самохин, не вдаваясь особенно в подробности, кто же в данном случае — бог, а кто — свинья...
На ближайшем к Дауганской комендатуре разъезде Андрей договорился с начальником одного из эшелонов доехать до Аргван-Тепе, но настолько был занят своими мыслями, что не сразу уловил, о чем ему так настойчиво толкует Вареня — его пока что самый первый и единственный солдат из начинающих службу на новом месте.
— В мэнэ ж, товарыщ старший политрук, — повествовал жалобным голосом Вареня, — с того самого часу уся нервенна систэма хитается... Тикэ заплющу очи, як пидскочу! Ну як знов украдуть! Галиев там або Амангельды, так нехай... А то — чужи? Аббасовы, а то Клычхановы калтаманы?.. Так зовсим и нэ сплю...
— Ладно, иди вон в третий вагон, до Аргван-Тепе можешь поспать там на тюках сена. Из вагона на ходу поезда никто тебя не украдет. Ну а после боевого расчета пойдешь на ночь в наряд...
— О! Оцэ дило! Умну ричь и дурэнь поймэ! — радостно воскликнул обрадованный Вареня. — На ничь у наряд завжды напоготови!
«Хорош воин, — подумал Андрей. — Какие еще остальные будут».
Вслух сказал:
— Станцию не проспи!
— Договорились.
Андрей поднялся на тепловоз. Переводчик здесь не требовался: эшелон вел машинист Деточенко — украинец.
Помощником у него был прекрасно говоривший по-русски казах Махмудов.
Прошло совсем немного времени, состав тронулся, увозя Андрея к новому месту службы.
Стоя у бокового окна, Самохин наблюдал унылые, безжизненные пейзажи выжженной солнцем полупустыни, ловил приоткрытым ртом тугую струю врывающегося в будку горячего воздуха.
Мимо проносились жалкие, высохшие под жгучим солнцем пыльные кустики. До самого горизонта простиралась желто-серая слегка всхолмленная равнина, по краю которой медленно плыли вслед за поездом обозначенные сизыми силуэтами в горячем мареве вершины гор.
И так от переезда до переезда: пусто, безлюдно, невыносимо жарко.
Ближе к станциям, на которых были колодцы, встречались верблюды, ишаки, редко — люди. Кое-где Андрей видел наскоро сколоченные пакгаузы, склады под открытым небом. На запасных путях разъездов и полустанков струился над цистернами с нефтью и бензином горячий воздух: брось спичку — и все будет охвачено морем пламени. Вдоль железнодорожного полотна протянулись склады под открытым небом. Здесь было выгружено прямо на землю оборудование целых заводов.
Наблюдая в будке тепловоза молчаливую работу сухощавого высокого машиниста с традиционными украинскими усами, Андрей невольно вспомнил, как он сам, захватив воинский эшелон да еще состав с советскими военнопленными, прорывался из окружения через линию фронта.
Спасла его, тяжело раненного в ногу, Марийка. Вспомнил он, как ехал на платформе с углем, заботливо охраняемый Марийкой и ее матерью, как мучительной болью отдавались в раненой ноге толчки на стыках рельсов. Где-то очень близко ухали разрывы бомб и снарядов, непрерывно били пулеметы, оглушала винтовочная трескотня.