Кара-курт

— Кто? — насторожилась старуха.

— Переводчик, говорю, наш придет, вольнонаемный Вареня´.

— О! Хорошо, хорошо! — снова заулыбалась старуха. — Курбан Вареня´? Якши, якши! Тоже наш человек! Только он не придет.

Самохин мысленно присвистнул: оказывается, его уже причислили к числу «наших».

— Почему же Курбан? — спросил Андрей. — Он ведь Григорий, Гриша, по-украински — Грыцько.

— Нет! Нет! — энергично запротестовала Сюргуль. — Вареня´ — нет! Грицко — нет! Курбан, Курбан!

— Чертовщина какая-то, — сказал Самохин. — Что-то я, ханум, ничего не пойму.

Андрей подошел к Дурсун и все-таки заставил ее подняться на ноги. Та от его прикосновения зарделась, смущенно опустила глаза.

Из сеней донеслось чье-то прерывистое дыхание. Кто-то, явно торопясь, стаскивал сапоги.

— Ну вот и переводчик пришел, — с облегчением сказал Андрей. — Сейчас все выясним.

— Курбан не придет! Нет-нет! — обеспокоенно сказала старуха. — Кто-то чужой!

Занавеска откинулась. С вежливым вопросом «Можно?» вошел, не дождавшись ответа, отнюдь не переводчик Вареня´, а лейтенант госбезопасности Овсянников.

— Салям! — бодро приветствовал он всех находившихся в комнате женщин. — Здравия желаю, товарищ старший политрук!

Андрей видел, что Овсянников в одно мгновение оценил всю обстановку, заметил беспокойство Сюргуль, смущение Дурсун, его настороженность (которую ему, очевидно, не сразу удалось скрыть).

«Так вот кого имел в виду Сулейманов, когда сказал, что меня тут еще спрашивали. Полковник Артамонов как в воду смотрел...»

Легкими шагами подойдя к окну, Овсянников увидел овечек и, оглянувшись, заметил испуганный взгляд совсем стушевавшейся Дурсун, оценил он и внезапное раздражение Сюргуль.

— Вот уж не ожидал вас здесь встретить! — широко и радушно улыбнувшись Андрею, воскликнул Овсянников. — Прямо из госпиталя и сюда? Завязываете отношения? А я иду мимо и думаю: уж не торговля ли тут намечается? Не колхозных ли овечек к нашей Сюргуль привели?

Лицо Овсянникова светилось плохо скрываемой радостью, как будто он только что выиграл по облигации сто тысяч.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант, — ничего не объясняя и не считая нужным отвечать на вопросы Овсянникова, сказал Андрей. — Ну вот, теперь мне понятно, что вас привело в дом нашей уважаемой Сюргуль...

— О чем говорить, о чем говорить, — притворно вздохнув, подтвердил Овсянников, — приходится заниматься и такими делами. Все-таки скажите мне ваше имя? — проговорил он, останавливая Дурсун, направлявшуюся к двери.

Та настолько растерялась, что забыла накинуть на рот свой яшмак.

— Не понимаю, — сказала Дурсун и вышла.

— Я вас провожу, — выходя вслед за ней и торопливо надевая в сенях сапоги, сказал Овсянников. — Вы у себя будете, товарищ старший политрук? Я к вам зайду. Хочется поговорить...

«Знаю, чего тебе хочется», — подумал Андрей. Обращаясь к Сюргуль, бормотавшей какие-то угрозы и плевавшейся вслед Овсянникову, Самохин сказал:

— Коп-коп сагбол тебе, Сюргуль-ханум, что меня к себе пригласила. Теперь приходи ты ко мне. А овечки пусть пока у тебя постоят. Что с ними делать, я потом скажу.

— Пускай стоят, пускай стоят. Мой дом — твой дом. Приходи когда хочешь, все мое — теперь твое. Только про Хейдара что узнаешь — Дурсун скажи.

Самохин молча поднял глаза к небу, пожал плечами: дескать, говорить не имею права.

— Понимаю, понимаю, — заговорила старуха. — Ничего, сейчас не можешь, — она кивнула в сторону Овсянникова, остановившегося у калитки с Дурсун, — потом скажешь...

Прежде чем доложить о случившемся полковнику Артамонову, Андрей решил посоветоваться с Яковом.

Он неторопливо вышел со двора Сюргуль, направился к комендатуре, где его дожидался дежурный Сулейманов.

— Товарищ старший политрук, извините, не мог вам переводчика Вареню´ прислать. Посылал за ним, сказали — болен.

— Ладно, Сулейманов, справились без вашего Варени´. Скажите, где сейчас старший лейтенант Кайманов?

— Старший лейтенант помогает деньги считать. Капитан Ястребилов прибудет утром.

Известие о том, что Ястребилов прибудет только утром, вполне устраивало Андрея: сейчас он не был готов к разговору с капитаном. Ему нужен был Яков.

— Какие деньги?

— Отобранные у бандитов. Хурджуны, когда привезли, опечатали, положили в комнату рядом со сценой в клубе. Комнату тоже опечатали. Сейчас печати сняли, считают, четыре бригады работают.

В сопровождении Сулейманова Андрей прошел к зданию клуба, открыл дверь в зрительный зал. Человек двадцать под руководством начфина отряда пересчитывали отобранные у бандитов деньги, аккуратно складывали их в пачки по купюрам, связывали шпагатом, подсовывая под шпагат бумажки с выписанной суммой. Одной из бригад, видимо, руководил Яков.

Едва Самохин появился на пороге, его так шумно приветствовали, что он замахал здоровой рукой, зная, что своим появлением может помешать счету.

— Работайте, работайте, а то скажете, что из-за меня напутали. Товарищ старший лейтенант, — обратился он к Кайманову, — если можно, прошу вас на несколько минут.

— Как себя чувствуешь? — выходя вместе с Андреем из зала и прикрывая за собой дверь, спросил Кайманов.

— Плохо бы себя чувствовал, не отпустили бы из госпиталя. Здесь вот, не успел приехать, ЧП получилось...

Андрей рассказал все, что произошло с ним у Сюргуль.

— Так вот теперь и живу, — закончил он свой рассказ, — старуха мне глазки строит, платок на рот натягивает, своим признает, мол, и мужчина, и единоверец. Дурсун важным господином считает, с колен не поднимешь. За Хейдара пять овечек получил. И всю эту картину Овсянников видел, на ус намотал.

— Веселый разговор, — выслушав его, только и проронил Кайманов. — А ведь здорово! — подумав, сказал он. — Надо только срочно доложить полковнику, чтоб Овсянников во все это дело не впутался. А насчет овечек не беспокойся. Ножницы мы тебе достанем. Сядешь в холодочке и будешь стричь. Потом пастись погонишь. Халат и тельпек тоже найдем. Может, когда из собственной баранинки шашлыком угостишь...

— Тебе-то смешно. Но с овечками тоже что-то надо делать. Придется оприходовать всенародно, как подарок от населения.

— Всенародно нельзя: потеряешь доверие Дурсун и Сюргуль. А это куда важнее.

— Да, задача... А с чего это Дурсун, когда я ее с колен поднимал, зарделась, как маков цвет? Сквозь загар и то было видно?

— Не выдавай авансы, — усмехнулся Яков. — Если ты взял женщину за руку, в Индии, например, у некоторых племен это значит гораздо больше, чем если бы ты ее поцеловал.

— Так то ж в Индии! Дурсун-то при чем?

— Наверняка она тоже так подумала: овечек-то в подарок не брал? Обниматься полез, с колен поднимал...

— Час от часу не легче.

— Это ничего, — успокоил его Яков, — у вас, у мусульман, это не страшно...

— Да иди ты!.. — Андрей чертыхнулся. — Овсянников тоже небось всю эту местную премудрость знает?

— Наверное, знает. А что не знает, спросит. Сам говоришь, пошел Дурсун провожать. Что там еще она ему наговорит...

— Слушай, Яков Григорьевич, ты своими объяснениями прямо-таки в гроб меня загонишь. Куда ни кинь — все клин.

— И себя тоже, — отозвался Кайманов. — Будем выпутываться, а точнее — еще больше запутываться, только со смыслом. Гроб не гроб, а моего Оразгельдыева полковник Артамонов приказал к тебе коноводом определить. Жаль верного друга терять. — Кайманов притворно вздохнул, почесал в затылке: — Да что поделать, ты всей этой братии вроде ближе, свой человек!..

Веселое настроение Якова немного успокоило Самохина, но для веселья причин было мало.

— А где сейчас Оразгельдыев? Мне-то ведь тоже надо с ним договорить.

— В наряде или из наряда. Лошадей больно любит. От твоего Шайтана не отходит. Сдается мне, хочет к себе приручить да потом, как Хейдар, туда махнуть...

С довольно-таки смутным настроением Андрей отправился к конюшне, надеясь увидеть там Оразгельдыева. Вызывать его к себе он не стал, решив встретить Ораза будто нечаянно и поговорить с ним между делом.