Кара-курт

В сопровождении Сулейманова прошел по каменистому двору, только сейчас, в предутренние часы отдающему ночную прохладу, заметил в конюшне слабые отблески света, какое-то движение.

— Кто там у вас? — спросил он.

— Старики не спят, товарищ старший политрук, — ответил Сулейманов, — службу несут образцово, ночью встают, седла, сбрую чистят, коней убирают.

Самохин и Сулейманов прошли в конюшню, прикрыли за собой дверь. Еще с порога Андрей увидел, что Оразгельдыева здесь нет. При свете «летучей мыши» Белоусов и недавно призванный солдат Изосимов старательно чистили щетками лошадей, отбивали щетки о скребницы, вполголоса переговаривались, не замечая вошедших.

Андрей видел, что хвосты и гривы у лошадей уже разобраны, бабки вымыты, седла надраены, в конюшне образцовый порядок, а старики все продолжали работать, неторопливо беседуя.

Самохин подошел ближе, негромко окликнул:

— Белоусов, Изосимов, почему не спите?

Из стойла высунулась усатая физиономия старика Изосимова. Нисколько не смутившись, он добродушно улыбнулся, ответил:

— Та мы еще выспимся, сынок. Коней уберем, сделаем порядок — тогда и на отдых,

— А вы, Белоусов? Вам же еще на занятия по следопытству.

— Земляка встретил, товарищ старший политрук, никак не наговоримся, вот и решили пойти конюшню убрать. Вы уж не ругайте нас. А на занятия прямо отсюда. Отзанимаюсь — тогда и посплю. Я вот дружку своему, Макару Осиповичу, рассказываю, как с вами в пески ходили. Только про вас вспомнил, а вот и вы сами...

Самохин подумал, что не такое уж это нарушение, если двое солдат поработают сверх положенного: на фронте ни со временем, ни с затратой сил не считаются. Ему и самому захотелось побыть здесь, поговорить с хорошими обстоятельными людьми. Белоусова, например, он видел в песках: за чужие спины не прятался. Здесь тоже другим работу не оставляет. Изосимова Андрей еще не знает.

Андрей прошел к стойлу Шайтана, достал из кармана припасенный коню кусочек сахара. Шайтан насторожил уши, фыркнул, тихонько заржал, взял мягкими губами сахар с ладони.

— Этому вашему аристократу Оразгельдыев весь свой паек скармливает, сам без сахару чай пьет, Шайтану носит, — сказал Белоусов.

— Где сейчас Оразгельдыев?

— В наряде. Поехали со старшиной Галиевым. После песков старшина его только с собой в наряд и берет...

Самохин понял, что хотел сказать Белоусов, но виду не подал, про себя отметил: «А Галиев-то, видно, с Оразгельдыева глаз не спускает».

— По-моему, это неплохо, — сказал он вслух, — когда старшина с рядовым дружит: в наряд-то не каждого с собой возьмешь...

— Да какая там дружба, товарищ старший политрук! — возразил Белоусов. — Тоже мне дружба: один веревку мылит, другой шеей крутит.

— Ну и как мой коновод службу несет? — словно не придавая значения словам Белоусова, спросил Самохин.

— Хорошо! В наряде справляется, коней обиходит — дай бог каждому. На охоту ездил, архара за полкилометра с первого выстрела снял.

— Значит, хороший стрелок.

— Та они все тут стрелки будь здоров! — подтвердил Белоусов. — Охотники!

— Ладно, — сказал Самохин. — Оразгельдыеву передайте, когда из наряда вернется, пусть ко мне зайдет.

Задержав Сулейманова, Андрей минут двадцать спрашивал у него перевод и смысл доброй полсотни туркменских слов. Затем направился в ту комнату, где ночевали они с полковником Артамоновым в день приезда.

Так же, как и тогда, видна была через окно террасы керосиновая лампа, бросавшая круг света на белую салфетку, которой был накрыт небольшой стол. У входа в комнату поблескивал умывальник, белел в светлом сумраке ночи эмалированный таз. Так же кто-то тихо шуршал в сухой траве, у дувала, да из аула доносился цокот копыт, петушиное пение, негромкие голоса. Все было таким же, как тогда, всего две недели назад, но как много за это время произошло событий, как далеко ушло то время, когда он впервые ступил на эту землю!

Андрей прилег поверх одеяла, вытянул усталые ноги, положил их на табуретку и незаметно для себя уснул.

Разбудил его негромкий стук в дверь. Пока Самохин приводил себя в порядок, стук повторился. Вошел Оразгельдыев.

Взглянув на него, Андрей понял: пришел не с открытой душой. Взгляд направлен куда-то в сторону. Пробормотав нечленораздельно: «Товарищ старший политрук, красноармеец Оразгельдыев по вашему приказанию прибыл», он молча, с тоскливым ожиданием беды уставился глазами в пол.

Андрей протянул руку, здороваясь, ощутил ладонью горячую влажную ладонь Оразгельдыева, предложил сесть.

— Ну как, сможем мы без переводчика обойтись? — спросил он. — Сулейманов дежурит, Вареня´ болен.

Быстрая ухмылка пробежала по лицу Оразгельдыева, уступив место прежнему выражению тоски.

«Действительно замордовали парня», — подумал Самохин. Тем не менее удивился: чему это мог ухмыляться его гость.

— Мне сказали, что вы хорошо ухаживаете за моим конем Шайтаном, — прибегая к русским и туркменским словам, сказал Самохин. — За это от лица службы объявляю вам благодарность.

Оразгельдыев понял, метнул удивленный взгляд на Самохина, неловко встал.

— Вы, конечно, знаете, что вас назначили моим коноводом, — продолжал Самохин. — Конь должен быть готов под седловку в любое время дня и ночи.

Оразгельдыев и это понял, снова недоверчиво глянул на Андрея, кивнул, по-прежнему глядя в пол.

Самохин некоторое время молча изучал его лицо. Невысокий бугристый лоб, слегка выдающиеся скулы, тонкий нос. Лицо как лицо. С другим выражением оно было бы приветливым и приятным. Под взглядом замполита Оразгельдыев взмок, словно под среднеазиатским солнцем. Быстрым движением он вытащил из кармана скомканный носовой платок, вытер лоб, перевел дыхание.

— Мне сказали, что вы хорошо охотились. Кто вас научил так стрелять? — спросил Самохин.

Оразгельдыев насторожился, на всякий случай ответил: «Не понимаю», отвернувшись, стал смотреть в сторону двери.

Андрей повторил свой вопрос, сделал вид, что целится, сказал, что красноармейцы с уважением оценили способности охотника.

С прежним недоверием следил за его речью новобранец. Объяснить это было нетрудно: оба знали, что старший политрук Самохин красноармейца Оразгельдыева ни в какие Кара-Кумы не посылал, никакого задания — искать банду Аббаса-Кули ему не давал. Все, что говорил сейчас замполит, Оразгельдыев воспринимал, как предисловие, тоскливо дожидаясь, когда начнется главный разговор. Какая-то мысль мелькнула у него в глазах, Андрей заметил на мгновение появившееся выражение хитрости, сказал, стараясь точно передать смысл своих слов:

— Когда я узнал, что вы хорошо стреляете, я решил рекомендовать вас в формирующуюся при комендатуре группу снайперов.

Самохин мог поручиться, что Оразгельдыев все понял: сидел он, словно окаменев.

— Само собой понятно, что в группу снайперов командование рекомендует лучших пограничников, — продолжал он. — За вас поручился я лично. Надеюсь, не подведете. Ну а если считаете, что это вам не под силу, не поздно отказаться...

Оразгельдыев не ответил. Внезапно сморщившись, как от сильной боли, он схватился обеими руками за живот, согнулся, чуть ли не касаясь грудью колен, принялся громко вскрикивать и стонать.

— Что такое? Что случилось? — обеспокоенно спросил Самохин, не сомневаясь, что перед ним разыгрывается спектакль.

— Ай курсак! Ай болит! Ав-ва-ва-ва-ва!..

Андрей снял трубку, вызвал санчасть.

— Что делать, если заболели так внезапно, идите, лечитесь. Разговор закончим, когда поправитесь.

Пришел с заспанным, недовольным лицом санинструктор, по фамилии Скуратович, доложил Самохину о прибытии, окинул подозрительным взглядом «больного», увел его в изолятор.

Самохин разделся, лег в постель, обдумывая, как заставить разговориться Оразгельдыева. Кто его так напугал? Кто держит за горло так, что парень и жизни не рад? «А отец воюет... Думает, сын достойный растет. А сына враги сетями оплели. Кто они, эти враги?»