Кара-курт

Самохин, понимая, что Марийка говорит серьезно и шутливый тон неуместен, промолчал, придумывая, как ее успокоить. Свет от синей лампочки, освещавшей асфальтированную дорожку парка, почти не доходил сюда, под сень дерева. В лунном сиянии, серебристыми пятнами ложившемся на белый халат и бледное лицо Марийки, глаза ее казались черными. Самохину почему-то стало жаль ее. Он подумал: важно ли то, что сообщила Марийка? Что значат шашни какого-то Ястребилова, когда рушатся города, гибнут тысячи людей, враг все дальше продвигается на восток? И все-таки то, что сказала Маша, важно.

— Машенька, у меня к тебе большая просьба...

Она насторожилась.

— Найди сейчас мое обмундирование и принеси, — попросил Андрей. — Потом проводи к выходу так, чтобы дежурные няни нас не задержали. Раз уж есть приказ формировать группу медсестер, приказ должен быть выполнен. Все дело в том, кто и как будет его выполнять.

— Но я не имею права... И потом, вы же ранены, у вас постельный режим...

— Ну какой там режим! Ранение пустяковое, рука почти не болит. К утру мне обязательно надо быть в комендатуре. Есть одно дело, которое, кроме меня, никто не сделает. Если ты действительно хочешь мне в чем-то помочь, прошу тебя, принеси мне мое обмундирование и помоги выйти из госпиталя.

Марийка еще секунду подумала, затем согласилась:

— Хорошо, Андрей Петрович.

Спустя несколько минут она принесла неизвестно как добытое из кладовой обмундирование Андрея, а еще через четверть часа он уже ехал в кабине попутной машины в сторону Дауганской комендатуры.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ТЫСЯЧИ ЖИЗНЕЙ

ГЛАВА 1. НАКАНУНЕ

Шофер автороты согласился подвезти Самохина до самого места. — Все равно попадет, — распахнув дверцу машины, сказал он, — зато хорошего человека выручу. — Откуда вы взяли, что я хороший?

— А разве не видно? — отозвался шофер. — Старший политрук, пограничник, из госпиталя, наверняка с бандитами воевали. Кабы не ваши погранки, сколько б машин по тем кручам вверх колесами валялось!..

Забравшись в кабину, Андрей сел на горячее клеенчатое сиденье, не успел оглянуться, как затемненный город остался позади. Вскоре свернули на проселок. Минут через двадцать проехали знаменитый родник-озерцо, которым так гордился полковник Артамонов. Полуторка остановилась перед воротами комендатуры.

— Спасибо, браток!

— Будьте здоровы!

Самохин даже не успел спросить, как зовут этого славного парня. Развернувшись и поднимая за собой взвихрившуюся пыль, машина пропала в темноте.

Из ворот комендатуры вышел переводчик Сулейманов с повязкой дежурного на рукаве. Увидев Самохина, обрадованно воскликнул:

— Товарищ старший политрук! Как же вы так? А мы думали, скоро из госпиталя вас не отпустят!

— Честно говоря, удрал, — признался Андрей. — Рассказывайте, что у вас нового.

— Делегации принимаем, товарищ старший политрук, с подарками и благодарностями. Башлык колхоза Алла Назар арбу фруктов прислал, тюк верблюжьей шерсти, двух овечек. Из сельсовета тоже приходили. Вся родня нашего нового переводчика Варени´ здесь была. Уж на что Сюргуль, можно сказать, пожилой человек, и та к каждой машине выбегает, все вас ждет.

— Наверное, догадалась, что я из госпиталя удеру, — пошутил Андрей, которому, честно говоря, приятно было все это слышать от Сулейманова. Оказывается, для всех местных жителей немало значило, что банды в песках теперь уже нет.

— Вас тут еще спрашивали, — начал было Сулейманов, но, кто именно спрашивал, сказать не успел: к воротам комендатуры — легка на помине — семенящей походкой спешила Сюргуль. Увидев Самохина, она радостно всплеснула руками, быстрым движением натянула на рот яшмак — специальный платок, которым туркменская женщина обязана по обычаю закрывать губы в присутствии мужчин, кланяясь в пояс, принялась что-то быстро и горячо говорить, жестами приглашая Самохина к себе в кибитку.

— Слушайте, Сулейманов, — сказал Самохин, — объясните, пожалуйста, нашей уважаемой Сюргуль, что я благодарен ей за приглашение, но, сами понимаете...

— Я, конечно, могу объяснить, товарищ старший политрук, — сказал Сулейманов, — но, если вы не зайдете к ней хотя бы на минуту, завтра об этом узнает весь аул. Многие отвернутся от Сюргуль. У нас, когда приглашают, не идут только к врагу...

— Что делать, на минуту придется зайти, — сказал Самохин, которого объяснения Сулейманова поставили в тупик. Вместе с тем его заинтересовала такая активность Сюргуль. — Но как я буду с нею разговаривать? При помощи жестов? Одной рукой?

— Я бы с вами пошел, товарищ старший политрук, — извиняющимся тоном сказал Сулейманов, — но дежурному не положено. А я вот вам сейчас нашего нового переводчика Вареню´ пришлю!..

Пожав плечами, Самохин направился вслед за Сюргуль, не очень-то понимая, почему именно ей он так срочно понадобился.

Зная местные обычаи, Андрей, войдя в сени, снял сапоги и, оставшись в одних носках, откинул занавеску, переступил порог комнаты. Тут же он понял, что настойчивое желание Сюргуль видеть его у себя дома сегодня для него еще не самый главный сюрприз.

В комнате, видимо дожидаясь его, стояла закутанная до самых глаз женщина, которая, едва увидев Самохина, так же, как и Сюргуль, быстрым движением накинула на рот яшмак. С протяжным возгласом «О, арбаб!» она рухнула перед ним на колени, что-то быстро заговорила по-туркменски, затем склонилась ниц, прижавшись лбом к ковру, вытянув вперед руки.

Опешив, Андрей отступил на шаг назад.

— Что это? — вырвалось у него. — Слушайте, Сюргуль, скажите ей, пусть она встанет. В чем, собственно, дело?

Старуха, по-своему оценив его протест, замахала руками:

— Бо´лды, бо´лды, лечельник! Правильно! Пускай лежит. Она тебе спасибо! Много спасибо!..

Схватив здоровую руку Андрея двумя руками, Сюргуль бережно потрясла ее.

— Сейчас же встаньте, — сказал Андрей женщине, — или я уйду.

Женщина подняла голову и, все еще оставаясь на коленях, протянула к нему руки.

— О, арбаб! Ты спас моего отца! Ты, наверное, знаешь, где он!

Дурсун! Совершенно точно: на Андрея смотрели полные тревоги глаза дочери Хейдара — Дурсун. И хотя она произнесла фразу на едва понятном ломаном русском языке, Андрей все понял. Прижав здоровую руку к груди, он сделал серьезное лицо.

— Я вам сочувствую, Дурсун-ханум, — строго сказал Самохин, — но ваш отец Хейдар поступил, как изменник! Он бросил наш отряд и спас главаря бандитов Аббаса-Кули! Я не знаю, где он сейчас и что с ним.

Андрею показалось, что кто-то прошел мимо кибитки Сюргуль. Сама старуха ничего не заметила и повела себя вдруг по меньшей мере странно. Хихикая и подмигивая Андрею, придерживая на губах яшмак, она взяла Самохина за руку, подвела к окну.

За окном мелек — приусадебный участок. На мелеке — ничего особенного: огород, несколько деревьев. Под окном в небольшом глинобитном закутке штук пять овец. Самохин вопросительно посмотрел на Сюргуль, не понимая, что она хотела показать.

— Тебе... подарок... — все так же хихикая и заговорщически подмигивая, сказала Сюргуль. — Овечки за Хейдара... Она привела...

— Мне овечки?..

— Стричь будешь. Шашлык жарить будешь...

— Я? Овечек стричь?

Но каким бы забавным ни показалось Андрею создавшееся положение, ему сейчас было не до смеха. Дурсун, поняв, что он отказывается от подарка, что-то быстро и страстно заговорила на родном языке, не вставая с колен и прижимая руки к груди. Сюргуль поддакивала ей., убеждая Самохина взять овечек, а он в это время обдумывал, как бы ему, не нарушив обычая, выпутаться из этой истории.

— Сюргуль-ханум, — останавливая женщин, с улыбкой сказал Андрей. — Плохо я понимаю по-вашему. Сейчас придет наш переводчик, все разъяснит.