Страница 96 из 110
Очень часто даже объективно честные люди попадали впросак из-за идеологической зашоренности, догматизма, начетничества. Особенно этим грешили партийные работники, которые к середине 80-х годов буквально наводнили Афганистан. Правда, добровольцев среди них было мало. В основном направляли сюда под нажимом: либо Афганистан, либо прощай партийная карьера. Если комсомольских ребят перед командировкой хоть как-то готовили на специальных курсах, читали им лекции, рассказывали о специфике страны, то партийные в основном ехали, как Колумбы, в абсолютно неведомый край. И какие проблемы из-за этого возникали!
Посол Ф. А. Табеев рассказывал:
— Помню, приехал к нам на должность партсоветника бывший секретарь столичного горкома, между прочим, кандидат наук. Повез я его представлять Бабраку Кармалю. Поздоровались, сели пить чай. Тут партсоветник и говорит чуть ли не с осуждением: «Товарищ Кармаль, почему вы называете свою революцию национально-демократической? Ведь она — народнодемократическая?».
«Это элементарная ошибка», — поправил Кармаль гостя. И дальше афганский руководитель прочел ему целую лекцию об особенностях Апрельской революции, ее целях, задачах, движущих силах.
Когда мы возвратились в посольство, обескураженный партсоветник, все стереотипы которого были разбиты в пух и прах, усомнился: «Неужели дело обстоит именно так?» «Ты присмотрись, подучись тут маленько, будет полезно», — посоветовал я ему.
…Редактор журнала «Партийная жизнь» (не правда ли, «оригинальное» название для афганского журнала, тут наверняка без нашего участия не обошлось), интеллигентный и мудрый Гафари с горечью говорил о другом партийном советнике, оставившем в Кабуле недобрую память:
— Он, кажется, очень скоро забыл, в чем разница между советником и партийным бонзой, каким этот человек был в своей вотчине в Союзе. К примеру, мог вызвать «на ковер» министра по делам религии и долго поучать его. Или, собрав видных представителей интеллигенции, устроить им форменный разнос.
Я, будучи тогда заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК НДПА, ему возражал: «Зачем вы так? Изложите мне ваши идеи, установки, претензии, а уж я, переложив их на афганский лад, выступлю на собрании или поговорю с людьми. И дело будет сделано, и ваш авторитет не пострадает. Не хотите мне, поручите секретарю ЦК».
Нет, он ничего слушать не желал… Я отказывался переводить его «накачки», он обижался, подозревал: мол, я против официальной политики.
Впоследствии восемь месяцев я работал помощником Наджибуллы и за это время ни разу не был допущен к президенту — за этим бдительно следил все тот же партсоветник, монополизировавший право общаться с руководителем партии и государства. В итоге меня отправили на должность ректора института общественных наук.
Никогда не забуду первого заседания ученого совета. Стол буквой П, во главе стола — я и рядом, конечно, советник по партийной науке — профессор Кузнец. Обвожу стол глазами, о, аллах, — за ним нет ни одного соотечественника. Оказывается, все заведующие кафедрами — сплошь советские. Все!
Я говорю Кузнецу: «Юрий Львович, конечно, очень почетно быть заведующим кафедрой, но еще почетнее воспитать таких людей из афганцев — вы не находите?»
Институт-то ведь существовал уже шесть лет, и Кузнец все эти годы там был, и другие советские преподаватели. Они прижились в Кабуле, хорошо себя чувствовали.
На следующее утро меня вызывает главный партсоветник: «Что вы себе позволяете?..» Долго я с ним спорил и в конце концов, кажется, убедил в своей правоте. Но меня еще год после этого прорабатывали.
…Гафари — человек образованный, думающий, самостоятельный. Он, как видим, критически относился к деятельности подобных наставников. Но сколько афганцев принимали такую «науку» за чистую монету! Учились у наших не работе, а видимости работы, копировали их манеру во все вмешиваться, всем приказывать, надувать щеки, приобщались к ежевечерним застольям с лицемерными тостами и обильными возлияниями.
Многие советники — особенно это касается партработников — не мудрствуя лукаво продолжали в Афганистане делать то, что они делали дома, совершенно не учитывая ни особенностей обстановки, ни специфики НДПА, ни местных обычаев. Рутинные собрания, формальная отчетность, пресловутый рост рядов — дальше этого их требования (советы) не распространялись. Да, собственно, ничего другого они и не умели. Их работа только внешне носила созидательный характер, на самом же деле, якобы помогая укреплять партию, они закладывали внутри нее мины замедленного действия.
Если дело происходило в провинции (да еще в такой огнеопасной, как Кандагар, Герат или Газни), то рабочий день советника продолжался только до обеда. С утра на бронетранспортере или на машине с хорошей охраной и в сопровождении переводчика он выезжал в провинциальный комитет партии (возможны варианты — к губернатору, уполномоченному по зоне, старшему военному советнику, командиру расположенной неподалеку советской воинской части…). Скоренько «решал вопросы» и к полудню возвращался домой. После обеда всякие выезды не рекомендовались «по соображениям безопасности».
Конечно, нарисованная схема не отражает деятельности всех партсоветников, среди которых, безусловно, встречались люди по-житейски мудрые, неробкого десятка, культурные и грамотные, пользовавшиеся уважением у афганцев. Такие и в операциях участвовали, и по городу не страшась ходили, и кишлаки видели не только сквозь смотровые щели бронетранспортера. Но было, к сожалению, достаточно и иных.
Один из авторов книги несколько дней жил в Кандагаре под одной крышей с нашим партсоветником, который великолепно готовил. О! Какие рецепты разных блюд увез журналист в Москву!
Цены не было хлебосольному хозяину. Но вот беда: из своего каменного дома, расположенного в так называемом «городке ООН», этот человек почти не выходил. Никогда. Ни утром, ни днем, ни вечером. Он поставил задачей во что бы то ни стало выжить в пекле войны, просуществовать как-то этот год, затаиться в укрытии, а уж что о его поведении будут думать окружающие — неважно.
Когда начинался обстрел, он залегал с автоматом под самой безопасной стеной и терпеливо ждал. Все остальные обитатели городка в это время могли заниматься чем угодно, давно привыкнув к пальбе, воспринимая ее всего лишь как досадную неизбежность. Кто спал, кто спасался от жары в бассейне. Мой же сосед обязательно ложился с оружием у каменной стены.
Так и пролежал год. И благополучно вернулся в Союз на прежнюю руководящую работу. Правда, теперь в ореоле героя-«афганца».
Имена других советников вспоминаются совсем с иным чувством. Игорь Колодко — комсомольский работник из Липецкой области. Прожил в Кандагаре с 1980 по 1981 г., возможно, в самое трудное время. Тогда еще и зарплату платили нищенскую, не то что потом, осознав, в каких условиях работают люди. И многое было внове. И стреляли вокруг каждый день.
За день до окончания командировки у Игоря случился нервный срыв: сказался этот страшный год, вылез наружу. Парень заперся в комнате и никак не хотел выходить, а все знали, что с ним заряженный автомат. Он все твердил: «Год прошел, а что я тут полезного сделал? Чем афганцам помог?» Его успокаивали через дверь, уговаривали опомниться, взять себя в руки, напоминали ему обо всем, что он сделал, умоляли не совершать глупостей.
Игорь, Игорь… Нашел, чем себя корить. Ты — совесть всей группы молодежных советников первого призыва. Ты — самый молодой из всех и, несмотря не возраст, самый авторитетный у афганцев. Эх, война…
Не сразу это прошло у него, да и у кого это вообще прошло, исчезло, стерлось насовсем? Нет, это носить в себе всю оставшуюся жизнь.
Игоря сменил в Кандагаре ленинградец Гриша Семченко. Тоже лиха хлебнул. И вот что удивительно: отработав год, вернулся домой, а спустя несколько месяцев вновь настоял на том, чтобы его направили «за речку» — звал Афганистан, ныли в душе воспоминания об оставшихся там друзьях, неоконченных делах… Его, как ветерана, определили в Кабуле на руководящую должность, а он опять пробился в Кандагар, туда, где миномет-ные обстрелы случались чаще, чем дождь в осенней Москве. Незадолго до завершения срока своей второй, теперь двухлетней командировки, Гриша был тяжело ранен, перенес десяток сложнейших операций. Конечно, орден Красной Звезды — высокая награда, но вряд ли она заменит ему навсегда потерянное здоровье.