Страница 69 из 110
Генерал, руководитель операции, только-только прибывший из Союза, требовал, чтобы на следующий день десантно-штурмовая бригада вновь пошла прочесывать «зеленку». Комбриг, собаку съевший на таких операциях, отговаривал его: «Будет много крови». Но генерал был неумолим. Бурков случайно стал свидетелем этого разговора на повышенных тонах и сделах умозаключение (анализ и еще раз анализ): как, оказывается, легко распоряжаться чужими жизнями.
Но это произошло в самом конце дня. А пока… Пока последовал приказ: всех снова в «зеленку». Даже водителей бэтээров спешили. И, естественно, сразу попали под обстрел. Две «вертушки» продолжали летать над «зеленкой» и слушали наводку Буркова. Теперь он уже наблюдал обстановку собственными глазами.
В один из моментов его едва не подстрелили. Спасаясь от пуль, пришлось искупаться в арыке, а ведь шла зима. Прошел таким образом Валерий и крещение ледяной купелью.
Испытал он и удар НУРСов с наведенных им на цель «двадцатьчетверок». В шестидесяти метрах от него поднялся столб пыли и огня. Попадание было исключительно метким. А если бы вертолетчики чуть смазали или его наводка оказалась не совсем точной? Об этом не хотелось думать.
Д. Гай: Мы беседуем в квартире подполковника Буркова в Крылатском. Сын-трехлетка то и дело забегает в комнату, Валерий, деланно сдвигая брови, вытуривает его, тот не слушается, опять вбегает: «Дядя, запишите меня»… Так на пленке и остался его звенящий, как вода по камушкам, голосок… Жена Валерия стряпает на кухне, в комнату проникают вкусные запахи.
Мир и покой царят в доме Буркова. И не нужна сверхнаблюдательность, чтобы убедиться, как счастливы его обитатели. Может, чтобы испытать такое счастье, надо пережить то, что пережил Валерий?
— Изменился ли ваш взгляд на ту войну? — спрашиваю я его.
— В целом нет, не изменился. Будучи в Афганистане я говорил: «Если бы на мою Родину пришли такие «интернационалисты», я бы взял автомат и ушел в лес». Передаю дословно. Примеров мародерства и даже убийств ни в чем не повинных мирных людей было предостаточно.
Вот только один эпизод. Однажды батальон ДШБ подошел к кишлаку. Появились старики. Начались переговоры. Договорились, что батальон беспрепятственно пройдет через кишлак, то есть обойдется без его прочесывания и стрельбы. И вот когда хвост колонны выходил из кишлака, откуда-то вдруг раздался выстрел. Комбат немедленно дал команду развернуться и из всех стволов ударить по кишлаку. Что от него осталось, можете себе представить.
Когда я обронил в разговоре с бойцами, что так поступать не следовало, те напали на меня: «Почему вы их защищаете? Они же первыми выстрелили». «Да, первыми, — согласился я, — но на свинство разве обязательно отвечать свинством? У нас должны быть чистые руки и чистая совесть». Ребята не приняли мою аргументацию. Я их понимаю: «духи» убили многих их товарищей. И все-таки остаюсь при своем мнении: мы должны были вести себя в Афганистане иначе.
Другой пример. Как известно, афганцы часто хранят деньги в чалмах. Молодой «летеха», лейтенант, значит, заходит с автоматом в дом. Сидят два старика. «Летеха» сдергивает у них с головы чалмы и находит пятьсот афгашек. Копейки в общем. Старики возмутились. Тогда офицер дает команду солдату: «Отведи их в сушильню и кончай». Тот так и сделал. В этот момент к дому подходят бойцы афганских правительственных войск. Слышат выстрелы. В чем дело? Бегут в сушильню и видят нашего солдата и трупы стариков. В итоге афганский батальон едва не взбунтовался, его вынуждены были вывести из боевых действий. «Мы все равно убьем тех ваших двоих», — пообещали афганские бойцы.
Вот тогда я и сказал ту фразу: «Если бы ко мне пришли такие «интернационалисты», я бы взял автомат»…
Мне часто задавали вопрос: ехал ли я в Афганистан мстить за отца? Нет, конечно. В бою — да, встречусь лицом к лицу с «духом», буду стрелять. И убью. Либо он меня, либо я его. Это война. Но — мстить, притом специально, сознательно?
Однажды мой приятель «особист» Игорь предоставил мне возможность «подопрашивать с пристрастием» пленного афганца, притом чистого душмана. Пока мы ехали к хадовцам, державшим того «духа», у меня начался мандраж. Трясло всего. А как увидел, что творили хадовцы, а они, надо сказать, звери были, сел на бэтээр и поехал назад. Есть же какой-то предел, порог, который человек не имеет права перейти.
Был у меня эпизод, когда комбат хотел расстрелять одного афганца. Приняли его за «духа», якобы прятавшегося в дупле. Начал комбат его допрашивать. Молодой парень, ничего не знает — ни где бандиты, ни где оружие. Потом выяснилось — вовсе и не в дупле он сидел, а просто встречал наш батальон.
Тогда комбат говорит бойцу одному, Андрюхе:
— А ну, врежь ему как следует.
Андрюха врезал. И враз изменились глаза у афганца: доверчивые, наивные, вмиг стали злыми.
Комбат говорит: «Андрюха, кончай его». Ну, повел его Андрюха в сушильню. Одна-две минуты, выстрела нет. Возвращает его комбат: «Ладно, передадим его комбригу».
Двое суток мотался он с нами. С ним брйцы наши подружились. Видно было, что он обычный крестьянин, а никакой не «дух». К слову сказать, я спросил потом Андрея: почему он не расстрелял того парня? То ли «покрасоваться» захотел Андрей, то ли правду сказал: «Я зарезать его хотел. Убивать — убивал, а резать еще не приходилось…»
Так вот, спустя двое суток комбат передумал передавать афганца комбригу. Подозвал Андрея и что-то зашептал ему на ухо. Я смекнул, подошел к комбату (а человек он был трусливый и неумный, с непомерным самомнением) и говорю: «Слушай, комбат, я тебе не дам расстрелять этого парня». «А я тебя и спрашивать не буду, кто ты такой?» — вызверился он на меня. «Я для тебя никто, и ты для меня никто, а расстреливать не дам». А афганец улыбается, не подозревает, какая беда рядом ходит.
В общем, отпустили парня. Мечта у меня встретиться с ним теперь. Кишлак-то я хорошо помню. Интересно, как сложилась его судьба?..
Разговор заходит об опыте ведения войны.
— У нас там было три типа операций: армейская, частная и реализация. В них соответственно участвовали дивизия или бригада и батальон. Сначала я был авианаводчиком, потом стал начальником группы боевого управления. Ходил при командире дивизии, бригады. Выделялся нам обычно полк авиации, иногда несколько эскадрилий.
Те же американцы усовершенствовали опыт Второй мировой войны — ведь уже тогда появились авианаводчики. А мы, как водится, похерили его. И пока в Афгане петух жареный не клюнул, мы не обращали внимания на эту военную специальность. Авианаводчиками у нас кто ходил? Командиры полков. Одно это уже показывает степень ответственности. Человек должен соображать и в пехоте, и в авиации, быть и тактиком, и оперативным работником и управленцем. С земли надо полностью сделать схему атаки летчика, идущего по вызову.
Я стремился нарабатывать собственный опыт, систематизировать, обобщать опыт коллег. Как наводить самолеты и вертолеты, какие факторы учитывать, что считать наиболее важным? Ошибки тут должны быть исключены. А на практике… На практике родимые СУ-17 однажды так грохнули по нашему батальону… Четыре трупа, восемь раненых. Я тогда отматерил старшего авиационного начальника, который летал и сверху руководил воздушным боем. Ведь едва «Сухие» прилетели, я спросил его по рации: «По каким целям будете работать?» А он мне: «Не твое дело, мы все знаем…» То есть как не мое, когда они рядом со мной будут бомбить? Вот и результат.
Мы постоянно экспериментировали для достижения большей оперативности. Стали готовить внештатных авиационных корректировщиков непосредственно из пехоты, а наводчика сажали на КДП, ставили ему радиостанцию, обеспечивающую связь, и он начинал руководить… В инструкциях это записано не было, сами придумали. Ведь главное — повысить уровень управления воздушным боем. От этого все и зависит.
В академии я написал несколько работ по авианаведению, включая учебное пособие. Какая у них судьба? А никакая. Зам. начальника академии по науке, помню, сказал мне: «Кто вам поручил это? Мы все делаем по плану, ваших работ в плане нет». Вот так, коротко и ясно. Я на партсобрании выступил, поименно назвал всех, кто мешает моей работе. Дело легонько сдвинулось.