Страница 68 из 110
Реакция на горе, несчастье, беду у людей разная бывает: один падает в обморок, другой приходит в шоковое состояние. А у меня появляется улыбка. Да, улыбка. Я уже оформил документы, прошел медкомиссию, собрал чемоданы, чтобы отбыть в Кабул. Попросили напоследок сходить в наряд. Пришел после полуночи в гостиницу, где жил, мне сообщили: «Тебя ждет на почте срочная телеграмма». Позвонил туда. Мне прочитали текст маминого сообщения. Первое ощущение — пустота и неопределенность, будто нарушился незыблемый ход вещей. И еще мысль: вот чем может окончиться Афганистан. Навстречу попался друг — Алик Сибагатулин, я ему: «Батя погиб…» — и улыбаюсь. Со стороны дико было глядеть.
Прилетел я в Свердловск на похороны. Гроб не открыли, хотя я настаивал. И вновь точило изнутри: вот чем это заканчивается. Оказывается, мы там не одни цветочки выращиваем, как показывают по телевизору. И еще большее стремление, желание появилось — заместить в Афганистане отца. Оно как наваждение стало преследовать меня.
Вернулся с похорон — новый сюрприз: «твоя загранкомандировка отменяется, звонили из Москвы». Ну, понятно, отец погиб, теперь сын лезет в пекло, потому и пожалели меня в кадрах ВВС. Я начал бомбить рапортами свое и московское начальство. И — нашла коса на камень. Нет и нет. Только через год разрешили. 3 января 1984 года я все-таки попал в Афган.
В штабе армии старшего лейтенанта Буркова спросили, кем бы он хотел служить. Валерий попросился в авианаводчики. Вспомнилась фраза из того давнего «гневного» отцовского письма: «Был бы ты авианаводчиком, узнал бы, почем фунт лиха. А пьяниц и здесь хватает, из-за них люди гибнут»… Пьяницей Валерий сроду не был, а вот авианаводчиком стал.
Место пребывания группы боевого управления, куда входил Бурков, — Кандагар. Но там он бывал редко — мотался по всему Афганистану, участвовал в операциях и рейдах вместе с батальонами и полками. Толком он вначале не знал, что такое авианаводчик.
Начал спрашивать. От него отбояривались такими словами: «Посмотришь — поймешь. Главное, в бою ориентируйся на старослужащих солдат, как они делают, так и ты». И еще. «Когда тихо, особо вперед не суйся, когда стреляют — не высовывайся». Вот и вся наука. Потом Бурков убедился: все советы верны, кроме «не высовывайся». Как раз авианаводчик и должен, обязан «высовываться».
В Кандагаре на постановке задачи стали определять, кто куда пойдет. Бурков рванулся идти с десантниками. Его остановили — больно прыток. Для начала направили в мотострелковый батальон.
Поздно вечером возвращался Бурков в расположение группы боевого управления и услышал какой-то шум. Его предупредили: «Иди в обход, там ДШБ гуляет». И впрямь гулял (естественно, с водочкой) десантно-штурмовой батальон. Потом Валерий не раз сталкивался с этим — перед операцией ребята «употребляли». Такова была «традиция».
Незадолго до выхода «на боевые» разговорился Валерий в одной палатке с солдатами. Поинтересовался их мнением относительно войны. Сержант, спокойный такой, рассудительный, ответил за всех: «Мы понимаем — надо, и мы воюем…»
— За три дня, предшествовавших операции, я вывел следующие закономерности, — вспоминает Бурков. Во-первых, никто мне ничем не поможет, придется до всего доходить своим умом. Во-вторых, обстановка здесь достаточно вольная, не то что в Союзе, и по части дисциплинки, и по другой части. И в-третьих, ребята томятся отдыхом, многие хотят скорее уйти на операцию, в рейд.
И вот первая, самая, пожалуй, памятная Валерию операция. Пока залез в бэтээр, с непривычки набил кучу шишек. По натуре дотошный, начал интересоваться: а этот рычажок зачем, а этот для чего? Колонна двинулась. Ощущение у Валерия было как перед прыжком с парашютом: знаешь, что риск есть, оттого и внутреннее волнение.
Бурков постоянно слушал эфир. Где-то впереди начался обстрел. Появились первые раненые, убитые. Пули застучали и по броне его бэтээра — как горсть гороха…
Преодолев опасный участок «зеленки», вышли в спокойное место, поели и расположились на ночлег. Первый день закончился.
На утро вышли к кишлаку, который должны были прочесать. Эфир был спокойный, обстрелов не было, подрыв на мине всего один.
По мере подхода к кишлаку перед Валерием поочередно открывались река, дамба, по ту сторону горный хребет, а перед ним тянулись кишлаки. Появились «вертушки», в эфире стал работать наш авианаводчик. У Валерия уши топориком — пробовал понять, как коллега это делает. А радиостанция неудобная, тяжелая — 23 с половиной кэгэ.
Пересекли дамбу, замкнули кишлак кольцом. Мотострелки начали прочесывание. Вскоре вывели из кишлака группу мужчин. Те показали: в кишлаке ночевали две банды, но, узнав о приходе «шурави», ушли: одна — на север, другая — на юг.
И в этот второй день операции практического дела у Валерия не было. В кишлаке он угостил детишек сахаром. Те боялись брать, тогда он надкусил и проглотил кусочек. Дети взяли. Там же он узнал: из-за неверного наведения Ми-24 один неуправляемый реактивный снаряд попал в дом, несколько жителей погибли, были раненые. На него это подействовало удручающе. Понял, насколько важна работа авианаводчика. Пока не убедишься, где кто, где свои, где «духи», а где мирные жители, ни в коем случае не наводи. Даже если тебе приказывают (этому правилу Бурков следовал затем неукоснительно).
По натуре аналитик, Бурков как бы заново пережил этот спокойный, внешне ничем не примечательный день. Наблюдательный глаз его из череды незначащих событий вытянул, точно штопор пробку, два. Прочесывая кишлак, солдаты в одном доме разворошили сено в поисках оружия. Ничего не нашли, а сено так и оставили разворошенным. Они же угостили Валерия арахисом и подарили ему симпатичную штучку типа брелочка с пилочкой для ногтей и маленькими ножничками… Тогда он не придал этому значения, а вечером, поразмыслив, пришел к выводу: ребята, по-русски говоря, стырили это в кишлаке у афганцев. И только ли одни эти мелочи?
Кому-то покажется: нашел о чем думать старлей, нам бы его заботы. Но ведь истекал второй день операции, а всего этих афганских дней у Буркова пока было пять или шесть, то есть совсем мало, оттого-то удивило, поразило его сделанное открытие — подразделения наши могут делать в кишлаках все, что им заблагорассудится. И воровать, мародерствовать в том числе, начиная с мелочей вроде невинного брелочка, а кончая… Об этом Бурков мог только догадываться.
— С тех пор ни разу ни от кого ничего не брал и сам лично рук не замарал, — говорит Валерий. — Но я был очевидным исключением…
Все началось для него в третий день. Батальон вернулся в ту самую «зеленку», где его обстреляли в начале пути. Две роты десантировались на близкие горушки, а мотострелки должны были прочесать «зеленку». Бурков попросился в одну из рот, комбат не отпустил.
Едва первые взводы вошли в «зеленку», поднялась сильная стрельба. Связь с пехотой была выведена прямо на бэтээр Буркова, громкоговорящая. Через динамик Валерий слышал взволнованные голоса: «Мужики, нас зажали, головы поднять не дают, выручайте…» Бурков тут же вызвал пару вертолетов. Наведение было крайне сложным и даже рискованным: он не видел реальной картины боя, а, судя по всему, «духи» и наши находились совсем рядом. Ориентировался исключительно по карте. Навел Ми-24, весь напрягся, сплошной комок нервов: только бы не по своим… После первого удара передали по рации: «Отлично навел, молодец»… Чуть отлегло… Мысленно сказал «спасибо» комэску. Видать, опытный парень.
(Кстати, потом они вместе поступали в Военно-воздушную академию, Валерий — на очное отделение, комэск — на заочное. Тогда только-только вышел Указ о борьбе с пьянством. Комендант Монинского гарнизона зашел в номер гостиницы, где жил комэск и его товарищ, и увидел у них на тумбочке не распечатанную бутылку водки. Поднялся крик, и их выгнали, не дав сдавать экзамены. Буркова это тогда взбесило. Они же даже не пили. Пошел качать права, но разве кому-нибудь докажешь…)
Благодаря вертолетчикам и авианаводчику бойцам удалось выйти из «зеленки». Двадцать пять убитых, сорок восемь раненых. Большие потери. И всего-то за два часа боя.