Десять десятилетий

После Главлита Борис Михайлович занимал пост первого заместителя народного комиссара просвещения Андрея Бубнова. Он и здесь проявил свой крутой нрав. К примеру, дал строгое указание, чтобы его подпись на официальных бумагах — первый заместитель — обозначалась обязательно римской цифрой, что и привело к тому, что за ним прочно установилось прозвище Первый Римский.

Волину и тут не изменило везение: в 1937 году была арестована вся коллегия Наркомпроса, не исключая и самого Андрея Бубнова. Избежали ареста только вдова Ленина Крупская и Борис Волин.

Счастливая звезда Бориса Михайловича проявила себя и в суровых событиях Великой Отечественной войны. Осенью 1941 года он был направлен на фронт с чтением лекций, и в районе города Дорогобужа воинская часть, в которой он находился, попала в окружение. Дорогобуж был занят немецкими войсками, и Волину, как советскому пропагандисту и видному члену партии, грозила смертельная опасность. Но Борис Михайлович проявил незаурядное самообладание и находчивость. Он выдал себя за профессора МГУ Новицкого, проводившего отпуск в деревне под Дорогобужем. Этому способствовал его пожилой возраст и отрощенная им седая борода. Свой партийный билет он где-то закопал. Немцы его не тронули, а он вскоре смог наладить связь с местными партизанами и организовал подпольную партгруппу. Военные действия на этом участке фронта продолжались, наши войска на короткое время освободили Дорогобуж, и Волин получил возможность вернуться в Москву, к счастью, до того, как в Дорогобуже появились гестаповцы, которые, несомненно, быстро разоблачили бы мнимого «профессора Новицкого» и его связь с партизанами. Но Борису Михайловичу повезло не только в этом. Хорошо известно, что люди, вернувшиеся из окружения или из плена, неизменно вызывали к себе подозрение и зачастую отправлялись за колючую проволоку. Волин не только избежал подобной участи, но получил новый партбилет и даже почетную награду — Партизанскую медаль 1-й степени.

После войны Борис Михайлович полностью посвятил себя партийно-исторической работе, стал научным сотрудником Института Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина. В эти годы мы с женой часто бывали в огромной квартире Волиных, которую Борис Михайлович получил в престижном Доме на набережной, любовались собранной им огромной библиотекой редких книг. Помню, какой радостью было для него рождение внучки Катеньки, которую он буквально обожал. Я присутствовал как-то при забавной сцене, когда Борис Михайлович, держа на руках крохотную Катеньку, с умилением протягивал ее деду со стороны отца, известному художнику Василию Яковлеву, со словами:

— Василий Николаевич! Хотите подержать эту прелесть?

А Яковлев с испугом отмахивался со словами:

— Нет, нет. Ради Бога, Борис Михайлович, не надо! Я их боюсь…

Борис Михайлович посмотрел на Яковлева с искренним недоумением. Подобное прохладное отношение деда к внучке казалось Волину, видимо, чем-то противоестественным. Он был настоящий, искренний, любящий семьянин. И можно себе представить, каким ударом явилась для него неожиданная кончина Дины Давыдовны, его жены. Он недолго прожил после нее.

…Сложной, богатой событиями, и радостными и суровыми испытаниями была жизнь Бориса Михайловича Волина. Как и многие другие, он человек своего времени. И я лично поминаю его добром.

Менее счастливо сложилась судьба второго брата моей жены, Александра. Военный летчик в годы Гражданской войны, в последующие годы он стал активным деятелем советского воздушного флота, работал в коллективе А. Н. Туполева, был на ответственной работе в США, связанной с деятельностью нашей военной разведки. Естественно, наряду с другими нашими разведчиками был обвинен в передаче военных секретов, отозван в Москву и расстрелян как «враг народа». После смерти Сталина был, разумеется, реабилитирован «за отсутствием состава преступления».

Третий брат — Герман, тоже правоверный коммунист, был направлен райкомом на работу в органы НКВД. Проявил себя толковым следователем, но после ареста брата его немедленно изгнали. В первые дни Великой Отечественной войны вступил в народное ополчение, участвовал в боях под Москвой. Но соответствующие бдительные органы, обнаружив, что у Германа имеется репрессированный брат, сочли его участие в обороне страны опасным и уволили из армии, чем, по сути дела, спасли ему жизнь, поскольку, как известно, народное ополчение почти целиком полегло в первые же месяцы войны. В мирное время Герман увлекся кинематографией. Написал несколько сценариев для документального кино — такие как «Рукописи Ленина», «Плюс электрификация» и другие. Был отмечен Государственной премией СССР и другими наградами.

Старшая сестра жены Ася была в большой дружбе с Борисом, который вовлек ее в революционное движение. В годы Гражданской войны она стала членом большевистской партии и погибла в дни известного григорьевского мятежа.

Самая младшая в семье — Софья. Ее жизнь сложилась тоже достаточно сложно. Тут, очевидно, сыграл свою роль и неудачный брак… Ее мужа звали Леонид Черток… Кто такой? Вряд ли кто сможет ответить. Но вот что пишет о нем известный писатель Анатолий Рыбаков, романы которого, и это все знают, основаны на достоверных фактах:

«…Черток, самый страшный следователь в аппарате НКВД, садист и палач, держал арестованного на «конвейере» — по сорок восемь часов без сна и пищи, избивал нещадно, подписывал в его присутствии ордер на арест жены и детей…»

…Сестра моей жены Соня как-то на катке познакомилась с высоким, дюжим молодым человеком, который стал проявлять к ней большое внимание. Вскоре после первого знакомства он заявил Соне о своих серьезных намерениях и, как говорится, предложил ей руку и сердце. Соня согласилась. Черток отрекомендовался сотрудником НКВД, поэтому, прежде чем пожениться, необходимо было пройти своего рода смотрины — то есть надо, чтобы избранница Чертока пришлась по вкусу в доме грозного шефа НКВД Генриха Ягоды, где, как оказалось, Черток был своим человеком. При этом, решающее значение имело мнение супруги Ягоды, Иды Леонтьевны. Смотрины прошли благополучно — хорошенькая, бойкая на язык, Соня понравилась высокопоставленным супругам. Таким образом, женившись на сестре моей жены, Леонид Черток стал моим свояком.

За довольно короткое время наша милая скромная Соня преобразилась в самоуверенную светскую даму, она теперь вращалась в обществе высоких чинов НКВД. Молодые супруги получили большую комфортабельную квартиру в огромном жилом доме НКВД на Кузнецком мосту. Мы с женой там бывали, захаживал туда и Борис Волин, в ту пору начальник Главлита. Мы, естественно, мало что знали и, тем более, не расспрашивали о служебной деятельности Леонида и воспринимали его только как общительного и гостеприимного родственника, хотя между собой частенько посмеивались над его грубоватостью, дешевыми остротами.

Черток вскоре счел необходимым, чтобы его жена тоже стала сотрудником НКВД. И ему, несомненно, не стоило большого труда устроить ее на работу в ЭКУ (Экономическое управление НКВД). Теперь летний отпуск Соня проводила на престижных дачах своего учреждения, иногда милостиво приглашая пожить там своего племянника, сына старшей сестры.

Но время шло, и над благополучием супругов Черток начали сгущаться тучи, а затем грянула гроза: Генрих Ягода утратил доверие и благосклонность Сталина, поскольку, по мнению Хозяина, слишком много знал, в частности, об обстоятельствах убийства Кирова, а также был уличен в связях с Бухариным и Рыковым. На руководство НКВД Сталин назначил Ежова, первой задачей которого была чистка аппарата НКВД, людей, близких к Ягоде. Попали за решетку все его заместители, начальники отделов, следователи. А вскоре арестовали и самого Ягоду.

Зловещая тревога воцарилась и в доме Чертока. Навещая в эти дни старшую сестру, Соня рассказывала, как Черток в совершенно невменяемом состоянии мечется по квартире, приговаривая: «Вот тебе и Генрих Ягода… Вот тебе и сталинский нарком…»

А приходя со службы, Черток с ужасом рассказывал, как он встречает в коридоре обросших бородами своих вчерашних коллег по работе, которых под конвоем ведут на допрос. И понимает, что то же самое в ближайшее время ожидает его самого.