Десять десятилетий

Мы слушали бледную перепуганную Соню и по-человечески ей сочувствовали, хотя уже кое-что знали о характере работы самого Чертока: тетя Лиза (тетка моей жены и Сони) была хорошо знакома с мужем племянницы, однажды супруги Черток даже были у нее в гостях. И так случилось, что муж тети Лизы, инженер-путеец, был арестован среди тысяч других ни в чем не повинных людей. Но ему повезло — через несколько месяцев он вышел на свободу. И оказалось, что первым следователем по его делу был не кто иной, как муж племянницы — Леонид Черток, который на первом же допросе стал нещадно бить его по лицу. А муж Лизы, совершенно ошеломленный, только бессмысленно повторял: «Леня, что вы делаете? Леня, что вы делаете?..»

Но это только усиливало следовательскую ярость Чертока…

Все это тетя Лиза рассказала нам со слезами на глазах, под большим секретом.

…За Чертоком пришли, вопреки обыкновению, не ночью, а среди бела дня. Когда Соня, услышав звонок, спокойно открыла входную дверь и Черток увидел сумрачные лица своих коллег по работе, он на глазах у всех ринулся к двери на балкон, рванул ее и выбросился на улицу с восьмого этажа. Пришедшие чекисты в растерянности ретировались, а через несколько минут примчался один из высших чинов НКВД комкор Фриновский.

— В чем дело? — допытывался он у Сони. — Почему он это сделал? Он что-то такое знал?

(Между прочим, и сам Фриновский был арестован через несколько дней.)

Поступок Чертока, как ни странно, был весьма редким в ту страшную пору. Не покончили самоубийством ни сам Ягода, ни его заместители Агранов и Прокофьев, ни десятки и сотни других сотрудников НКВД — испытанных кадров «железного» Феликса Дзержинского и не менее «железного» Генриха Ягоды. Когда Ежов начал порученную ему Сталиным чистку аппарата НКВД, они отлично понимали, какая участь их ждет, но шли на заклание покорно, как овцы.

Я вспоминаю, забегая вперед всего на несколько месяцев, как мне довелось присутствовать на процессе «правотроцкистского блока», где на скамье подсудимых в числе других сидел и Генрих Ягода. Я слышал своими ушами и последнее слово подсудимого, которое он произнес. Ягода полностью признан свою вину, раскаивался в своих преступлениях и буквально молил сохранить ему жизнь. Предполагая (возможно, и правильно), что все происходящее на процессе слушает по специальному проводу сам Сталин, Ягода плачущим голосом говорил:

— …Пусть сквозь решетку тюрьмы, но я хотел бы увидеть своими глазами, как под гениальным руководством товарища Сталина растет и ширится строительство социализма в нашей стране!

Этот жалкий лепет был, конечно, мало похож на прыжок с восьмого этажа, который, видимо, произвел некоторое впечатление даже на новое, «ежовское» руководство НКВД. И вероятно, только этим можно объяснить, что Соню сразу не тронули, как жен других арестованных. И она, быстро собравшись, уехала с двухлетней дочкой из Москвы — «с глаз долой» и тем, по всей вероятности, избежала ареста.

…На какое-то короткое время Черток стал предметом разговоров и пересудов, но скоро его забыли — время было богато более значительными событиями.

Шли годы, Соня вновь вышла замуж, и брак ее был более счастливым. Потом и ее не стало, а дочка от Чертока выросла, обзавелась своей семьей, в которой вряд ли вспоминали малоприятного предка.

Трудовая биография Раисы Ефимовны (как я уже упоминал) начинается не совсем обычно — в 1920–1921 годах она работает в Москве в секретариате Ленина, под начальством строгой и жесткой Лидии Фотиевой в качестве секретаря-машинистки. Повседневно, не испытывая особых эмоций, видит она приходящих на прием к Ленину членов правительства — Троцкого, Рыкова, Луначарского, Каменева, Сталина… Кстати, в секретариате работала и Надежда Аллилуева, и девушки-сотрудницы сплетничали между собой — «зачем это Наде, такой милой и привлекательной, понадобилось выходить замуж за этого угрюмого рябого грузина, который, говорят, уходя из дома, из ревности запирает ее на замок». Жена рассказывала, что Ленин, когда работа затягивалась до позднего вечера, неизменно просил кого-нибудь из своих соратников, чаще всего Феликса Дзержинского, развезти девушек по домам.

В дальнейшем, после смерти Ленина, жена работала в секретариате Чичерина, наркома иностранных дел, затем в Наркомвнешторге, долгое время в так называемом Остехбюро, занимавшемся реактивной и ракетной техникой, других учреждениях, не менее серьезных, и только к 60 годам стала домашней хозяйкой. И с этого времени начались ее недуги. Прошло еще несколько лет, и исчезла былая стать и красота, чему немало способствовала борьба за внука, о которой я уже упоминал, принесшая Раисе Ефимовне неизлечимый паралич лицевого нерва.

…Мы пришли в больницу втроем. Это было 29 сентября 1985 года. Точная дата осталась в памяти потому, что в этот день я в последний раз видел в живых свою жену, сын — свою мать, внук — свою бабушку. Раиса Ефимовна была в забытьи, никак не реагировала на наш приход. Мы молча сидели возле ее постели. И вдруг она открыла глаза и посмотрела на нас совершенно ясным, разумным взглядом.

— Боря… Алик… Витенька… — отчетливо произнесла она.

Мы обрадовались: это явное улучшение! Она выздоравливает!

— Да, да, Раинька, — сказал я, — это мы пришли тебя проведать.

Она закрыла глаза. Вошедшая сестра напомнила, что время посещения закончено. Больной нужен покой. И сказала при этом, что в последние дни состояние у Раисы Ефимовны стало гораздо лучше.

А наутро из больницы позвонили, что жена умерла. Оказалось — не улучшение, а прощание…

…В том году было, разумеется, не только это печальное событие. Хочу вспомнить и о событиях приятных, соседствующих (такова жизнь…) с бедами. Я второй раз гостил у сына в Японии. После двух- или трехгодичного перерыва, он снова занимал должность заведующего представительством Агентства печати новости в Токио, и я пятнадцать лет спустя опять получил возможность увидеть и древнюю экзотику, и современные чудеса этой удивительной и безгранично удивляющей страны. Я был приветливо принят в редакциях некоторых газет и даже кое-что для них нарисовал. В дружеской беседе в одной из редакций кто-то из японцев спросил:

— Скажите, Ефимов-сан, в чем секрет, что вы, в вашем возрасте, совершаете столь далекие путешествия и еще способны работать? Поделитесь секретом.

Японцы отнюдь не лишены чувства юмора, и я ответил на этот вопрос шуткой:

— Видите ли, секрет — потому и секрет, что он не подлежит разглашению. Поэтому я не имею права им поделиться. Но могу, если хотите, рассказать вам кавказский анекдот. Как-то торжественно чествовали одного долгожителя. И, как водится, спрашивали, что он делал, чтобы достичь такого возраста. Долгожитель очень охотно поведал, что он сроду не пил ничего спиртного, не курил, очень умеренно ел, не увлекался женщинами, рано вставал и рано ложился спать. Все слушали очень внимательно, как вдруг тишина в зале была нарушена каким-то шумом, хохотом, неприличными ругательствами. Раздались крики: «Что за безобразие! Хамство! Уберите хулигана!» Но долгожитель обратился к аудитории: «Товарищи! Успокойтесь! Не обращайте внимания! Этот пьяница, курильщик, бабник, обжора, гуляка — мой старший брат».

Анекдот очень понравился, и о «секрете» больше не было речи.

Более значительные события происходили, естественно, в большой политике — внутренней и международной! Нелишне напомнить, что управление нашей огромной страной и решение ее повседневных проблем и судеб находилось в руках небольшой группы членов Политбюро и генерального секретаря ЦК КПСС — товарищей преклонного возраста. С точки зрения геронтологии — это, несомненно, было весьма любопытно и поучительно, но среди масс начинало вызывать тревогу. Однако незыблемые законы природы стали брать свое. И первым ушел в мир иной Михаил Суслов. По этому поводу родилась мрачная острота — «Великий почин»… И действительно, августейшие долгожители стали покидать мир один за другим. Ушел впавший в полный маразм, весь усыпанный золотыми звездами, орденами, медалями и непочтительными анекдотами Леонид Брежнев. Следующие генсеки — Юрий Андропов и Константин Черненко — продержались в высочайшем кресле каждый по году и тоже «почили в бозе». По логике вещей, к власти должен был прийти Виктор Гришин, соответственно переваливший за семьдесят, но тут, неожиданно для многих, произошло событие, оказавшееся, безусловно, всемирно-историческим по масштабу и последствиям — генеральным секретарем ЦК КПСС, то есть лицом, принимавшим в свои руки огромную, почти неограниченную власть, был избран молодой (сравнительно), но уже приобретавший определенную популярность, недавний первый секретарь крайкома из Ставрополя, а в настоящий момент занимавший относительно скромный пост секретаря ЦК по сельскому хозяйству, Михаил Горбачев. И он быстро стал фигурой мирового масштаба. Надо сказать, что и до избрания генсеком Горбачев бывал за рубежом, общался там с видными политическими деятелями и производил очень хорошее впечатление своей общительностью, раскованностью, умением складно и живо говорить «без бумажки», что резко отличало его от ранее бывавших на Западе советских руководителей. Говорили, что такая авторитетная на Западе личность, как Маргарет Тэтчер, лидер консервативной партии и премьер-министр Англии, сказала после встречи с Горбачевым: «С этим можно иметь дело». Это были предвестники окончания нелепой и изнурительной для нас «холодной войны», тянувшейся десятки лет. Но главное было впереди — Горбачев, на мой взгляд, вошел в историю тем, что избавил людей, если не навсегда, то надолго, от леденящего страха перед ядерной войной, тяжелым кошмаром нависшей в ту пору над человечеством. Вспомним, как тогда по любому поводу, при любой неприятности или огорчении звучала, как заклинание, фраза: «…Пусть так, но лишь бы не было войны». Вспомним кинокадры, на которых мы видели, как толпы молодежи в Америке, во Франции, в Германии окружали автомобиль Михаила Горбачева с восторженными криками: «Горби! Горби! Горби!» Как было нам не гордиться своим генсеком.