Страница 328 из 365
- Что, синеглазая, нравятся?
- Ага-а, - немного врастяжку ответила Алиса и решила уточнить: - Кругленькие - это медали, а звёздочки - ордена, да?
- Правильно.
- Это за храбрость, да?
- Тоже правильно.
- Звёздочка красная с солдатиком, звёздочка жёлтая с башней и две звёздочки белые тоже с башней, - шёпотом приговаривала Алиса.
Женя быстро развернула и расстелила тюфяк, разложила одеяло и подушку и потянулась к лежащему наверху мешку. Эркин ссадил Алису и встал помочь ей. Женя достала из мешка полотенце и мыло.
- Алиса, пошли в уборную.
- Она в том конце, - показал направление Эркин, узнавший это во время своего путешествия за постелями.
Когда Женя с Алисой вышли из отсека, а Эркин опять сел рядом с Владимиром и взял свою кружку, тот задумчиво кивнул.
- Повезло тебе.
- Я везучий, - кивнул Эркин. - Знаешь, сколько таких как я в Овраги легло. Не дожили....
Он поставил на столик кружку, подобрал с пола верёвку и привычным движением, как когда-то лассо, смотал её на локоть и перевязал.
- Да, - Владимир, кивая, несколько раз подряд качнул головой. - Это так, конечно. Не дожило много.
Где-то рядом пели протяжно и грустно. Мужские голоса тщательно выговаривали слова, не слишком следя за мелодией. И весь вагон словно притих, слушая. Андрей пел так же - вспомнил Эркин. Для него слова были важнее. Эркин тряхнул головой.
- Вспомнил кого?
Владимир спрашивал так, что Эркин ответил.
- Брата. Брата у меня в Хэллоуин убили. Избили, облили бензином и подожгли. Понимаешь, он ещё жив был. Кричал. А они смотрели и смеялись. Понимаешь? И... и Алиса видела это. Её он спас, а сам... он на себя их отманил, отвёл...
Широкая ладонь Владимира легла на его колено.
- Никого... нету у тебя больше?
- Только они. Женя и Алиса.
Владимир кивнул.
- А у меня никого. Все погибли. Вот нашёл родню, дальнюю, дальше уж некуда. Списался и еду. Всё ж не один буду.
- Одному тяжело, - согласился Эркин.
В отсек вошла Женя, ведя за руку умытую Алису.
- Давай ложиться, маленькая.
Владимир подобрал свои костыли и встал.
- Пошли, покурим, - предложил он Эркину.
И снова путь по гудящему, хохочущему и плачущему вагону. Эркин шёл сзади, чтобы при необходимости помочь Владимиру. Но тот, видимо, уже привык к костылям и шёл уверенно.
В тамбуре было заметно холоднее. Владимир прислонился к стене и достал кисет. Эркин вытащил сигареты, предложил жестом. Владимир покачал головой.
- Привык к самокруткам.
Они закурили.
- Племя твоё... тоже...?
- Не знаю, - просто ответил Эркин. - Я не знаю своего племени, - и повторил: - У меня никого больше нет.
- И не нужен? - улыбнулся Владимир.
Эркин пожал плечами и, помедлив, кивнул.
- Да, наверное, так и есть. Одному очень тяжело, я знаю...
Они молча курили. Эркин щелчком выкинул в щель под дверью окурок, передёрнул плечами. Владимир курил, зажимая самокрутку в кулаке, так что даже огонька не видно. Из-под двери толчками бил холодный воздух, грохотали колёса, дрожал под ногами железный пол. Владимир погасил крохотный окурок и выбросил его.
- Ладно, пошли спать.
- Пошли, - не стал спорить Эркин.
Он открыл дверь, пропустил Владимира и вошёл сам. То ли шум стал глуше, то ли он уже притерпелся к нему. У уборной стояла очередь, небольшая, в три человека. Владимиру сразу предложили пройти первым.
- Спасибо, братки, - улыбнулся Владимир.
Разговор сразу стал общим и о войне. Эркин слушал молча. Здесь ему сказать было нечего. А они вспоминали, перебирали названия городов и номера частей... Из уборной вышел молодой, не старше Андрея, парень, застёгивая на ходу воротник гимнастёрки, но не ушёл, сразу ввязавшись в разговор. Народу всё прибывало. И когда очередь дошла до Эркина, было уже не протолкнуться.
Оказавшись в маленькой и достаточно чистой уборной, Эркин повернул на двери ручку и огляделся. Раковина, унитаз, даже зеркало есть. Ну, ладно, не будем задерживать остальных. Но он не сразу понял, что воду спускают ножной педалью, а кран надо подбивать ладонью. Наконец, приведя себя в порядок, Эркин окончательно посмотрелся в зеркало - нет, глаза не пьяные - и открыл дверь.
Народу полно, но Владимира уже не видно. Эркин протолкался к выходу и пошёл к себе. Да, многие уже улеглись, но в некоторых отсеках ещё вовсю гуляли.
Женя с Алисой уже лежали и, похоже, спали, еда на столике была аккуратно сложена, а Владимир сидел на расстеленной постели и смотрел в окно, хотя в тёмном стекле мог видеть только своё отражение. Слабое, потому что свет в их отсеке уже выключен. Спали и двое на боковых полках напротив их отсека. Постель Эркина тоже была развёрнута. Эркин посмотрел на Женю, подтянулся и залез на свою полку. Стащил сапоги и после секундной заминки опустил их вниз под стол, рядом с черевичками Жени и ботиками Алисы. Смотал портянки и засунул их в сетку на стене, затем расстегнул пояс на джинсах и вытащил рубашку. Раздеваться дальше он не стал. За время жизни в лагере привык спать на простынях, да и не настолько тепло в вагоне. И наконец лёг, вытянулся на спине, натянув до подбородка колючее, чуть тоньше ковбойского, одеяло. И закрыл глаза. Ну, вот теперь действительно всё. Пронзительно закричал за окном гудок. Ну, вот и всё. Он ушёл, прорвался. Теперь уже Женя и Алиса в полной безопасности. Здесь им ничего не грозит. Мелко дрожала под ним полка, стучали колёса, где-то ещё пели, кто-то нудно и непонятно со слезами в голосе на что-то жаловался, а с другой стороны над чем-то смачно ржали. Но он всё равно слышал дыхание Жени и Алисы.
Кряхтя и постанывая, лёг Владимир. Кто-то, громыхая подкованными сапогами, прошёл мимо их отсека. Вагон успокаивался и засыпал.
* * *
Жариков закрыл книгу и откинулся на спинку стула. Время, конечно, позднее, и читано это уже многократно, но... всякий раз, когда так погано на душе, что не хочется жить, он берётся за эту книгу. И раньше это помогало. Но не теперь.
В дверь осторожно постучали. Жариков нахмурился: ему сейчас только этого не хватало, может, постоят и уйдут. Но стук повторился. Жариков обречённо вздохнул.
- Войдите.
И чуть не выругался в голос от удивления. Вошёл Андрей. Вот уж кого не ждал и не хотел видеть. Андрей стоял у двери, понурив голову.
- Ну? - наконец сказал Жариков.
- Иван Дормидонтович, - Андрей прерывисто перевёл дыхание, - я... я пришёл сказать... я не могу больше...
- Чего? - холодно поинтересовался Жариков, откладывая книгу. - Чего ты не можешь?
- Жить так.
В глазах Андрея стояли слёзы. Он явно старался сдержать их, не заплакать.
- Я знаю, за что вы на меня сердитесь, - Андрей всхлипнул. - Я знаю, я виноват. Новенький не при чём, это я всё придумал. Я хотел... Я хотел, как лучше... Я думал, это Новенькому поможет, ну, бояться перестанет. Он так боялся белых, этого... что ни о чём уже ни думать, ни делать ничего не мог. Он и в палатах поэтому не мог работать. Из-за страха. А этого... это же он Новенького на День Империи избил. Ну, я и подумал... Я виноват, я знаю. Я потом понял, что сам стал, как этот, как... как Большой Док.
До этих слов Жариков слушал относительно спокойно. Слезливые, по-детски лукавые объяснения, что не хотели, не знали, не думали, он за этот год выслушал немало и знал, что, в принципе, все эти слова отражали не раскаяние, а желание избежать наказания. Но вот последняя фраза... уже нечто новое.
Жариков встал и подошёл к Андрею.
- Ты это понял?
Андрей кивнул, отворачиваясь, и зажмурился, сдерживая слёзы.
- Ладно, - Жариков вернулся к столу. - Садись, поговорим.
Осторожно, словно по горячему или скользкому, Андрей подошёл к столу и сел, положив ладони на колени, понуро опустил голову.