Выстрелы над яром

Юра перерезал ремни, которыми был привязан Курочкин. Цветков вытащил его из кабины.

В кабине Юра заметил пулемет и ящик с патронами. Было, однако, не до того, чтоб разглядеть, что там еще интересного в кабине. С помощью Юры Цветков оттащил раненого летчика от самолета.

Цветков снял шлем и подал Юрке:

— Воды…

Юрка бросился к ручью. Он опустил шлем в воду и почувствовал запах бензина. Откуда он взялся, он понял только потом — из разбитого бака бензин стек в ручей. Теперь Юра думал только об одном — скорее донести воду.

Цветков взял шлем и вылил воду на лицо Курочкина. Летчик пошевелился.

— Беги еще.

Когда второй раз принес Юра воду, Курочкин уже сидел. Кровь стекала со лба по лицу. Цветков снял с него шлем, пробитый спереди, и начал расстегивать пуговицы на своей куртке.

— Берите мою рубашку, быстрее будет. — Юра в один миг снял рубашку.

Цветков разорвал ее и начал перевязывать голову друга.

Юрка схватил шлем и снова побежал к ручью.

Возле орешины стояли Янка и Листрат. Листрат, размахивая руками, как крыльями мельницы, говорил:

— Как загремит, как загудит, аж я испугался. Думал, что это дьявол какой-то, да еще с наганом.

Это было самое страшное в представлении Листрата.

С огородов, с поля и еще неизвестно откуда бежали люди. Юра подал шлем с водой Цветкову. Тот протянул руки, чтоб его взять, но вдруг обхватил Курочкина под мышки и потащил дальше от места катастрофы.

— Назад, назад! — крикнул он людям, бегущим к самолету.

И тогда Юра увидел огромное пламя над ручьем. Оно быстро приближалось. Вот огонь уже ползет по обрыву вверх к обломкам самолета. И самолет охватило пламенем…

— Назад, назад!..

В огне начали рваться патроны, и люди уже сами бросились кто куда. Среди дыма Юра увидел мужчину и женщину. Они подбежали к летчикам, начали помогать Цветкову тащить раненого. Юра, боясь расплескать воду, поспешил за ними. А за спиной бушевал огонь и рвались патроны…

Раненого отнесли как можно дальше от самолета. Женщина взяла в руки шлем и начала обмывать лицо Курочкина, а Цветков, повернувшись к пламени, смотрел, как догорала его боевая машина.

Спасать самолет было уже бесполезно. Он сгорел за каких-нибудь десять минут. Остались только металлические части фюзеляжа и крыльев. Огонь уже бушевал меньше. Горела резина на колесах. Люди осторожно начали выходить из ольшаника на поляну. Одни обступили летчиков, другие направились к самолету. Каждый комментировал событие по-своему.

— Сначала загорелся ручей, — сказал мужчина женщине.

— Вода? — удивилась та.

— Не вода, бензин стек в ручей. А бензин горит и на воде.

— Гляди ты, кто ж его поджег? Мужчина пожал плечами.

— Кто-то прикуривал, бросил спичку в ручей. Бензин и загорелся, — послышалось в толпе.

Молодая бойкая женщина доказывала, что спичку бросил какой-то высокий бородач.

— Я шла в родник за водой. Человек этот спускался вниз к ручью, а потом, вижу, бежит от ручья. Пламя уже поднялось вон как высоко…

— Как бы там ни было, — сказал пожилой человек, — а самолет сгорел. Это счастье, что летчики успели выбраться. Они же были привязаны.

— Мальчик в красном галстуке им помог. Он первый подбежал, я видел с той стороны яра.

— А чего это, скажите, люди, самолет свалился?

— Кто ж его знает… Может, бензину не хватило дотянуть до аэродрома.

— Как это не хватило! Бак же разбился, и бензин вытек в ручей!

— А что, если спросить у летчиков?

— Им сейчас не до этого. Они, считай, чуть ли не на том свете побывали.

— Ох, сколько их, бедненьких, бьется, — вздохнула какая-то женщина.

Над яром, со стороны города, остановились военные машины. Санитары с носилками уже бежали вниз.

Курочкина положили на носилки. Сразу несколько человек кинулись помогать санитарам нести раненого. Цветков взглянул еще раз на обгоревший самолет, вздохнул и пошел, опустив голову, за санитарами…

После обеда мать сказала Янке:

— Пора, сынок, выгонять корову.

— А Лешка? — скривился Янка.

— Лешка с отцом будет чистить хлев.

Янка неохотно пошел в хлев отвязывать Маргариту.

Куда приятнее было бы с мальчишками копаться в обгоревшем самолете. Там находились интересные вещи. Но попробуй отлучиться туда — Маргарита обязательно нашкодит. И в то же время навоз таскать он еще не может.

— Все Янка да Янка, — ворчал мальчик, выгоняя во двор корову.

Пока отец накладывал навоз на носилки, Леша стоял возле хлева. Он глядел то на навес, где стояли дрожки, на которые искали покупателя, то в угол двора, где в песке играли малыши, то на вербы, склонившиеся над навесом и малышами, закрывая их от палящего солнца. Все было так знакомо и так ново после месячного пребывания в больнице.

— Ну, понесем, — сказал отец.

Хоть на свою сторону он набросал побольше, но все же носилки были тяжелые, и пока отнесли в огород и сбросили навоз, на руках у Лешки вздулись вены.

— Отвык от работы, сынок, — сказал сочувственно отец и уже на следующие носилки набрасывал меньше.

Из хаты вышла мать с пустым ведром.

— Сбегай, сынок, за водой, — сказала она и, озабоченная, побежала в хату.

Колодец был тут же за воротами. Вода в нем холодная, чистая. Леша взял ведро и через калитку вышел на улицу. У колодца привязал ведро и начал крутить скрипучий коловорот. Где-то внизу ведро ударялось то об один, то о другой бок сруба. Леша склонился над колодцем, чтоб посмотреть, далеко ли еще вода, как услышал за спиной голос Васи:

— Леша, знаешь, мы с тобой сегодня идем в театр. Леша обернулся:

— В театр?

— Да, меня мама отпустила, а папа сказал, что можно взять и тебя. Вот я и прибежал…

Носить навоз, пасти корову, полоть грядки — все это было знакомо Леше. А вот театр? Он никогда не был в театре, и ему даже мысль такая не приходила в голову. Возле здания с колоннами на Смоленской площади не раз останавливался, разглядывал витрины с интересными снимками. Но попасть в театр и не мечтал.

— Ну, так пойдешь? — идя рядом с Лешкой, который молча нес ведро с водой, спросил Вася.

— Куда? — спросила мать, выбежавшая из хаты, чтобы взять ведро у Леши.

— В театр, — ответил Вася. — Папа нас берет. В это время в калитке появилась мать Васи.

— Пускай сходят, соседка. Это я прошу. Максим их пропустит. Хоть он и не хочет их брать с собой. А я настояла. Пускай больше о мальчонке думает.

Когда Леша с отцом отнесли последние носилки навоза и вернулись, мать сказала:

— Лачинская просит отпустить Лешу в театр.

— Пускай идет. Бесплатно почему же не пойти. — А потом весело добавил: — А я их на дрожках подкачу к театру. В последний раз…

— Но только Янке ничего не говори, — сказала Леше мать. — А то будет плакать, — и, взяв ведро, пошла в хату.

Лешка чуть не подскочил от радости.

— А ты, тата, был когда-нибудь в театре? — спросил он отца. Ему очень хотелось поговорить о театре. Радость просто рвалась из груди.

— Как-то водил нас Лачинский с мамой на галерку, — ответил Антон. — Давно это было, еще до революции.

— А что это такое — галерка?

— Увидишь. Высоко. Посмотришь вниз и страшно становится. А на сцене ходят, говорят, поют, а то, бывает, и стреляют.

— Бандиты?

— Какие бандиты? Артисты. Они же все показывают, как бывает в жизни.

— И убивают?

— Убивают, — усмехнулся отец. — Это же сцена. Что значит «это же сцена», Лешка не понял, а то, что на сцене убивают, врезалось в память.

Может, Леша еще бы и больше расспросил у отца про театр, но вдруг со стороны яра послышался знакомый, похожий на соловьиный, переливчатый свист. Он все приближался и усиливался.

— Вот это артист, — сказал отец. — Удивительно, как он умеет так высвистывать. Откуда это все у Менделя берется?

Вскоре во двор вошел обросший, черный дядька с мешком за плечами. Он поздоровался, сбросил с плеч мешок, сел возле сеней в тень на скамейке и начал вытирать большим грязным платком вспотевшее лицо.