Надежда мира

Здесь пенсию назначали даже тем инвалидам, которые стали безрукими по приговору суда. Может, потому что за тяжкие преступления вовсе не руку отрубали, а голову. Пенсия была, конечно, мизерная, однако всяко лучше, чем ничего. А вот в случае Тарвика – не полагалось, потому что руку ему парализовали не по суду, а при задержании, значит, сопротивление оказывал – сам виноват. Посвящал ее во все эти тонкости именно Тарвик, а Риэль тоже порой головой покачивал, узнавая что-то для себя новое.

– Привал, – объявил вдруг Тарвик. – Здесь гарта есть, будет костерчик, погреться хочется. И не надо сверлить мне спину сочувственными взглядами. Может, и это пройдет. Я знаю, что вам не холодно…

– Мне – холодно, – возразила Женя. – Погодка та еще.

– И мне не жарко, – скидывая рюкзак, согласился Риэль. – Нет, ну до чего легкие футляры делают эльфы… Как они доводят дерево до такого состояния – и прочное, и легкое…

Тарвик уже возился с палаткой. Женя наломала гарты, выбирая засохшие веточки. Просто магический кустарник: расползается хуже сорняка, при этом ветки регулярно засыхают, новые отрастают – раздолье для бродяг. И ломается легко, можно даже без ножа обойтись. Риэль развел огонь, и Женя занялась женскими хозяйственными делами: начала разогревать остатки купленного в городе мясного пирога, кипятить чай, доставать кружки. Всегда ненавидела кухню и терпеть не могла ухаживать за гостями, а тут делала это с удовольствием. Разве это не признак счастливой жизни, когда мелкие хлопоты – и те в радость?

Барон оказался чересчур уж владетельным: замок его был даже не велик – огромен, и, как все огромные строения, весь пронизан сквозняками и промозглой сыростью. Наверное, даже в его личных покоях было не особенно уютно. Но им отвели не особенно большие комнаты, которые было куда проще прогреть. Комнат было две – спальня и гостиная с камином и диваном, который достался Тарвику. Постельное белье и одеяла им дали без разговоров: ну, раз у приглашенных менестрелей имеется спутник, пусть поживет, не объест, только чтоб носа не казал на господскую половину, ел на кухне или прямо в комнатах. Сказано это было прямо, Тарвик разумно не выказал никаких обид и послушно не казал носа. Свадьба была даже не русская, когда деревня неделю пьет: здесь гуляли десять дней по какому-то старинному обычаю. Кроме Риэля и Жени, был приглашен Гартус. Группа бродячих акробатов, жонглеры, фокусники, два небольших оркестра сменяли друг друга во время танцев, а вот за обедами-ужинами работали менестрели. Какой бы скотиной ни был Гартус, вкалывал он честно, сменяя даже Женю, чтобы она не сорвала голос. А может, сказывалась гильдейская солидарность: ведь она была уже не ученица, она была своя, а своих подставлять было нельзя. К тому же Женя польстила его самолюбию, сообщив, что петь в очередь с великим Гартусом – просто немыслимая для нее честь, и он смягчился, даже не очень пакостничал, но к Риэлю все равно вязался, а тот все равно не реагировал.

Помимо обещанной хозяином платы перепадало и от гостей: мужчинам – за талант, Жене – за красоту, потому что рядом с этими двумя она была… ну все равно что какая-нибудь ресторанная певичка по сравнению с Монтсеррат Кабалье. Вроде тоже звуки издает и не фальшивит, а сравнивать даже и в голову не придет.

Риэлем тоже можно было любоваться. Вроде бы он ничего не делал, чтоб стать покрасивее, разве что рубашка была не простенькая, а из переливающейся черно-серебряной ткани, и штаны были не из простой холстины, а тонкого сукна, но когда он выходил к своему месту, сдержанно кланялся слушателям (рубавшим в это время какие-нибудь деликатесы), присаживался на высокий стул, ставил ногу на скамеечку и склонялся над виолой, жевание прекращалось даже до того, как он брал первую ноту. «Красив же, собака, – ворчал недовольно Гартус, – вроде и незаметен, а как умеет себя подать… И ты ведь такая же… Парочка!»

Женя не знала уже, как отбиваться от поклонников, искренне жалея, что нет поблизости Райва, который одним своим присутствием отшибал всякое намерение строить ей глазки. Та же проблема была и у Риэля, причем к нему клеились не только дамы, то ли не знавшие о его склонностях, то ли считавшие, что уж они-то точно сумеют его соблазнить, но и мужчины, тоже вовсе не обязательно понимавшие, что некий шанс имеют…

И ведь одному удалось-таки. Они были знакомы и раньше, и Женя подумала, что очень близко знакомы – одна из тех немногих кратких и случайных связей, о которых неохотно упоминал Риэль. Он почему-то избегал знакомца. Женя пристала к нему и не давала разговор в сторону увести, пока он не признался, что ему просто перед ней неудобно, а так никаких неприятных воспоминаний, даже наоборот… Женя обозвала его дураком и велела на нее внимания не обращать, помня, что у нее есть все-таки Райв, с которым здесь никто и не сравнится…

В общем, однажды Риэль проводил ее до их комнат, а сам ушел, слегка смутившись. Тарвик сидел перед камином, ворошил угли и пил горячее вино. Был он странно задумчив.

– Хочешь выпить, Женя?

Женькой он ее называл, когда их никто не мог услышать. А здесь – ну мало ли. Он рассказывал уже, что такие старые замки сплошь усеяны тайными ходами, слуховыми отводами и тайными комнатами, так что никаких Джен Сандиния они здесь не поминали. Впрочем, не поминали и нигде. Женя приняла стакан и села в соседнее кресло. Он меня ждал. Или Риэля. Кого-то одного – даже стакан приготовил.

– Ты хочешь поговорить?

Он покачал головой.

– Не здесь. Старая привычка не говорить по душам там, где могут услышать. Где наш сладкоголосый? Неужто решился на приятную ночь? Не злись. Я за него рад. У него вообще кто-то был, кроме Хайлана, за последние годы? Ну вот именно. Пусть расслабится. Не пугайся. Ничего не случилось. Просто я вульгарно надрался в одиночестве. Даже встать боюсь. Спиртное мне не особенно действует на голову, но вот координацию движений я теряю… Ты пей. Это неплохой глинтвейн. И мне не обидно будет, когда Риэль начнет меня завтра пилить. Удивительный он человек.

–Он замечательный.

– И я о том же. Он очень изменился за время, проведенное с тобой. Стал… умиротвореннее, что ли. Ему стало легче, понимаешь? Да и ты тоже… не та. Вы нашли друг друга. Знаешь, если бы он был один, он не стал бы со мной возиться, уж точно не захотел бы, чтобы я его сопровождал. Будь ты одна – тем более не стала бы. То есть ты бы меня пожалела, но быть со мной рядом столько времени не захотела бы. Ты делаешь его тверже, он тебя – мягче.

– Можно подумать, ты о моей твердости знал, – фыркнула Женя.

– Пока… не показал тебе мандилу гигантскую, не знал. А потом ты открылась с другой стороны. Вы нашли друг друга… или я это уже говорил? Ради тебя он прошел такое, чего не выдержал бы прежде. Он бы сломался. Он хрупкий. И я научился понимать, что хрупкий и бесхарактерный – разные характеристики. Черт возьми, он легко бы мог избавиться от своего поклонника с моей помощью, и никто бы никогда ничего не заподозрил, так ведь не хочет. Принципиально. Потому что тот, видишь ли, не заслужил того единственного, что я могу с ним сделать. Жень, он не святой ли?

– Разве здесь есть святые?

Вино ударило в голову. Еще бы, ведь там, в зале, ей пришлось столько раз по чуть-чуть прикладываться к изящному бокалу, что суммарно вышло не менее кружки.

– А? Есть, конечно, только их не чтут. Тут и к Создателю отношение ровное. Создал – ну и спасибо, мы тебе благодарны, а что дальше-то? Хотя есть государства с очень жесткой религиозной основой, бывал я… Радикальный ислам покажется детской забавой. Регламентирован каждый шаг, куда там иудеи с их шестью сотнями заповедей. Женя, я не к тому. Как он может прощать такое унижение? Как он может быть уверенным, что это не заслуживает смерти? И ведь ты, кажется, начинаешь с ним соглашаться.

– Как тебе показался Хайлан? Ты же говорил с ним?

– Личность, – не стал скрывать Тарвик. – Неприятная, ну так сильные личности редко бывают приятными. Я вот, например… только вживаться в роль умею.