Надежда мира

– Я не хуже Тарвика умею скрывать свои чувства, – неожиданно ответил Риэль, – и всегда умел. Просто не считаю нужным это делать. Я и правда рад за тебя. Ты пережила многое, это верно, но в конце концов все кончилось хорошо, правда? Ты получила бесценный опыт, какого никогда не было бы в твоей прежней жизни. Ты научилась петь и даже играть на лютне. Ты, главное, не торопись. Не повторяй своих… пещерных глупостей.

– Я…

– Все, – остановил ее Кастин весьма королевским жестом. – Я думаю, всем стоит отдохнуть. Даже мне. Здесь найдется достаточно спальных мест. Не спорь со мной, девочка, я вижу, как ты устала. Что? Что ты хочешь спросить?

– Сколько вам лет?

– Что-то около полутора тысяч. Точно не помню, ей-богу. А что? Маги живут долго.

– И сколько же вы правите Комрайном?

– Да лет двести или около того. Риэль, ты должен был это учить в школе?

– Я учился в Сайтане, так что точно тоже не знаю, – спокойно отозвался Риэль. Он что, знал? И не сказал? Ну да, зачем, собственно, было бы говорить – где король, и где бродяги-менестрели.

– Сто девяносто два, – позагибав пальцы, сообщил Тарвик. – Женя, короли-маги не редкость. В Сайтане, кстати сказать, то же самое, только правит подольше и маг попаршивее.

– А главное, он просто дурак, – кивнул Кастин. – А вы ей даже и не говорили? О любимом короле?

– Я в роль вжился, – ухмыльнулся Тарвик, – а авантюристу Гану, сам понимаешь, король пофиг, знать-то знает, но вот не считает нужным помнить.

– Почему Джен Сандиния не могла родиться на Гатае? Если уж так надо было, нашли бы сговорчивую даму, покрасили волосы…

– Настолько сговорчивую? – перебил Тарвик. – Женька, даже не смешно.

– Потому что у наших рыжих волосы бывают только огненные, милая девушка. Космический катаклизм немного изменил атмосферу. Ты заметила, что на нашем солнце не выгорают ткани, что не меняется цвет кожи? Изменилась… ну как бы тебе сказать? структура цвета. Рыжих вообще становится все меньше. Ну а то, что ты почти идентична Тинне, – всего лишь случай.

– Кастин, – успокаивающе беря Женю за руку, попросил Тарвик, – ты не мог бы узнать об одном господине… он нам помогал. Тан Хайлан.

– Узнаю, – равнодушно бросил король. – Все. Спать. Тарвик, первая дверь налево, Риэль – вторая, Женя – третья. Если предпочитаешь спать не одна, то пусть лучше Риэль идет с тобой в третью, чем ты с ним во вторую, – третья просто самая шикарная.

Женя вообще-то так и хотела, но Риэль с неожиданной твердостью покачал головой, когда она потянула его за руку в коридоре.

– Нет. Тебе стоит побыть одной и подумать. Ты только, главное, подумай наконец и о себе, хорошо?

Он выдернул руку и развернул Женю дальше, к третьей двери. Она послушно добрела до роскошной спальни, оставившей ее совершенно равнодушной. Наверное, если в каком-то шкафу пошариться, можно и ночную рубашку найти, но Женя не стала этого делать и забралась на кровать прямо в халате. Она уже знала, что в подобных строениях жарко не бывает. Спать она вообще-то не собиралась, но то ли разморило с еды и тепла, то ли в вино что подмешали, но заснула она быстро, не успев даже разложить по полочкам новые сведение и новые обиды.

Утром – а может, и вечером, она не обнаружила окон, и время определить было трудно – в кресле возле кровати обнаружилось ее платье, рядом на кокетливой табуретке лежал рюкзак, а поверх платья – белье. Интересно. Никого, кроме них, в этом месте вроде бы и не было… Женя представила себе, как король Кастин лично стирает ее трусики и лифчик, и хихикнула, хотя настроение было прескверное. Она, конечно, спала, но организм запомнил главную проблему и всю ночь (или день?) услужливо подсовывал ей картинки из прошлого, причем заботливо выбирал не самые неприятные. Решать? Господи, да что уж тут решать, и так же ясно, что Гатая стала ее домом, пусть гостеприимство подрастеряла, магов чокнутых по следу пустила, Риэля обидела, ну так а там, на Земле, намного лучше было, все хорошо, все радужно? Есть к чему возвращаться? Есть – к кому? Что осталось там, кроме крохотной могилы Славика…

Женя вздрогнула. Пятнадцать лет она не произносила имени сына даже про себя. Не произносилось, не только губы не складывались и язык не проворачивался, он и в мыслях был сын, мальчик, малыш. Славик Ковальский. Вот почему не произносила: так на памятнике было написано, маленьком, убогом: Славик Ковальский, и две даты с разницей всего-то в тринадцать с половиной месяцев. Начав хорошо зарабатывать, Женя хотела было поменять памятник на что-то более приличное, даже пришла в соответствующий магазин, где юноша с неубедительно скорбным лицом сначала просто тенью следовал за ней, а потом увлекся рекламированием товара, и Женя малодушно сбежала, решив ничего не делать. Славику было все равно, а она… она все равно не плакала, сажая анютины глазки и тщательно выпалывая сорняки. Мама сначала намекала, потом просила, потом чуть не требовала, чтобы Женя привела могилу в порядок – ну мрамор, позолота, искусственные цветочные гирлянды, а Женя не спорила, но и не слушалась и даже не опасалась, что мама возьмет это на себя: дорогое удовольствие, а мама, так долго отказывавшая себе в любых мелких радостях, не захотела бы возвращаться к картошке и капусте, чтоб накопить на этот самый мрамор…

Женя задумчиво стояла перед креслом, глядя на платье и забыв, что с ним надо делать, когда без стука вошел Тарвик. А халат она уже сняла…

– Прости, – не особенно смутившись, сказал он. – Я думал, ты еще спишь. А ты похудела… слишком, я бы сказал. Не бросай на меня гневных взглядов, я теперь женщинам не страшен, и дай бог, если это не навсегда.

– Платье поможешь застегнуть, раз не страшен, – проворчала Женя, тоже не шибко стесняясь. Видел он ее уже всяко. А платье было очень красивое, да вот только застегивалось на спине, и прежде ей помогал Риэль, потому что они никогда не брали две комнаты в гостинице. Женя сходила в душ, потом спокойно оделась, понимая, что ее равнодушие Тарвика задевает, а и ничего, потерпит. Что больше всего унижает мужчину? Бессилие. А он сейчас вроде евнуха. Что больше всего унижает женщину? Что пятьдесят тысяч золотом любят больше. Тарвик ловко, словно горничная, застегнул платье, даже не прикоснувшись к коже.

– Я знаю, что ты мне мстишь. Имеешь право.

– Раскаиваешься? – покосилась на него Женя. Ну да, раскается он.

– Нет. Я дело делал, ты уж прости. Я действительно не знал всех планов Кастина. И даже не потому, что он мне не доверял. Я, конечно, выдержал беседы с «тройкой», но ведь мог и сломаться, верно?

– И что я мелкая разменная монета, ты тоже не знал.

– Знал.

Он пожал плечами, а Женя неожиданно для себя самой погладила его по щеке. Тарвик, ожидавший скорее пощечины, засмеялся, поймал ее руку, чмокнул ладонь и решительно повлек за собой.

Король и менестрель вели неспешную беседу, и Женя бы не удивилась, если на отвлеченные темы. Риэль просиял, увидев ее, и Женя, буркнув невнятное «здрасьте, ваш-лич-во», села рядом с ним на маленький двухместный диванчик. «Кастин меня зовут, – напомнил король со вздохом, – могу я хоть изредка быть человеком?» Тарвик придвинул к ней столик с завтраком. Понятно. Она переспала всех. Ну и ладно. Буду одна трескать эти… это вот, в общем. Забыла, как тан Хайлан называл эти деликатесы. Зачем помнить-то, если все равно пробовать доведется вряд ли.

– Не надо меня обратно отправлять, – сказала она. – Даже в то же время и то же место. Здесь мое место.

– Женя!

– А ты молчи. Знаешь, Риэль, когда встречаются два одиночества, далеко не всегда происходит что-то хорошее. Я без тебя не уйду, а тебе не место в моем мире. Значит, останемся здесь.

– Ты хорошо подумала?

– Нет. А что, если я через месяц передумаю, вы меня не отправите? Предложение действует только сегодня?

– Почему же. Никаких проблем. Приходишь во дворец, мне сообщают – мне всегда сообщают о менестрелях, и вопрос решается. Ты остаешься из-за него?