Надежда мира

Утром Тарвик выглядел уже получше, даже шуточки отпускал в своем стиле, но ничего не рассказывал, а Женя и Риэль помалкивали. Пусть привыкнет к свободе. Риэль только спросил, не умышленно ли его отпустили, чтоб следить, и Тарвик задумался надолго, потом покачал головой.

– Не думаю. Во-первых, следить – это трудно. Есть у меня одна особенность: на мне не виснут следящие заклинания. Подслушать меня можно только ушами, увидеть только глазами. Врожденное. Так бывает, если тебя обследовать, тоже может обнаружиться, что какой-то вид магии на тебя не действует. Не редкость. И логически рассуждая, зачем за мной следить? Ну пусть они думают, что я притащил сюда… ну в общем, ее вот, только ведь именно что притащил, против воли, и с какой же такой радости она захочет меня лишний раз увидеть? Жень, ты хочешь меня видеть или голову мне оторвать?

– Что-нибудь другое, – проворчала Женя, вызвав у него короткий смешок. Они перекусили и отправились в путь, подстраиваясь под невысокий темп Тарвика. Да и куда было спешить? Огромное преимущество вольной жизни. Ведь даже если они опоздают на состязания, ничего не случится… Райв постарается их дождаться, а если нет, то все равно сумеет их найти, если захочет. Состязания же проводились по всему Комрайну и за его пределами, будучи не столько творческими конкурсами, сколько просто местом сбора разных исполнителей, публика радовалась и охотно платила немалые деньги за возможность послушать одновременно Гартуса и Симура, Риэля и Фламбина. Организовывали состязания чаще всего какие-то богатые люди, только внакладе и они не оставались. Но, пожалуй, только а-тан Карен устраивал их с таким размахом. Обычно все было поскромнее. Большие призы тоже особенной роли не играли, хотя привлекали больше хороших менестрелей. И в то же время для хороших деньги были куда менее важны, чем для средненьких, потому что зарабатывали они и так достаточно, а копить на старость не умели…

С одной стороны, бродячая жизнь освобождала от каких-то больших трат – ни дома содержать не надо было, ни о большом гардеробе заботиться, с другой – гостиницы и рестораны не были бесплатными, да и разбойники пошаливали.

К вечеру они добрались до небольшой деревушки, где Риэлю и Жене удалось только на еду заработать, но ночлега им даже на сеновале не предложили – клеймо на щеке Тарвика крайне не понравилось селянам, так что они устроили привал в полумиле от этой деревни. Никто не собирался их выгонять – ночуйте себе на улице, а в дом преступника не пустим. Тарвик ничего не сказал, но смотрел очень уж выразительно, и Риэль начал злиться.

– Что предлагаешь? Идти дальше без тебя? И что ты будешь делать? Милостыню просить? Ведь работать ты не сможешь еще долго. Или я неправ?

Тарвик опустил глаза.

– Прав. И что, теперь вы станете со мной нянчиться, пока у меня рука не отойдет?

– А потом ты работу сможешь найти?

– Смогу, – пожал он плечами. – В этой самой деревне батрачить за крышу и еду. Или в городе… за то же самое. Нормальной работы мне, конечно, не видать. Разве это повод таскать меня за собой и кормить? Особенно при таком вот отношении?

– Я тебе могу одну историю рассказать, – начала Женя, закипая. – О том, как один мужчина не совсем джентльменски обошелся с одной женщиной и как другой мужчина протянул ей руку – просто так, ни на что не рассчитывая, даже, извини, на секс.

– Риэль добряк, – согласился Тарвик, – а я мерзавец, это факт. Но даже вы не можете быть настолько великодушными.

– Почему? – тихо спросил Риэль. – Почему ты отказываешь нам в том, на что сам не способен? Ведь у тебя всегда были очень широкие взгляды…

– И знание человеческой натуры, – подхватил он.

– И какие выгоды мы можем извлечь из того, что тебе поможем?

– Осознание собственного великодушия, – довольно гадостно усмехнулся Тарвик. – Разве ты не нуждаешься в чем-то подобном? Разве ты самому себе не доказываешь всю жизнь, что ты неплохой человек?

– А разве плохой?

– Не надо столько агрессии, Женька. Суть не в том, какой он, а в том, каким он себя считает. Это наш давний спор. И представь себе, я как раз считаю, что он человек хороший. Честный, порядочный, добрый. Даже идеалист где-то. Только с гипертрофированным комплексом неполноценности. Вбил себе в голову, что является воплощением скверны… Ну, драться-то зачем? Как чуть что – сразу в лоб… Женя, мотивы Риэля я как раз очень хорошо понимаю. Он, прости, не ради меня старается, а ради себя, и это понятно и нормально. К тому же я ему ничего плохого не сделал. Но вот почему ты с ним согласна, я не понимаю.

– Ну как же, – с максимальным сарказмом сказала Женя. – Я своей добротой намерена уронить тебя ниже плинтуса, чтоб ты, потрясенный моим великодушием, осознал все свои грехи и раскаялся в них…

Как он хохотал! Словно накануне не накидывали ему петлю на шею и не врезалась в дерево секира рядом с его головой… Кстати, волосы-то отхватила с макушки. Женя вытащила ножницы и занялась приведением в порядок его прически. Тарвика это, надо признать, потрясло больше, чем то, что они позвали его с собой. Впрочем, может, просто прошел вчерашний шок.

– Я же тебе говорил, – словно оправдываясь, произнес Риэль. – Мне помогали. И я тоже хочу помочь. Тем более что ты не сделал мне ничего плохого… даже наоборот.

– Ей зато сделал, – хмыкнул Тарвик. – Она радоваться должна моему нынешнему положению, а она меня жалеет. Я же вижу – жалеет.

– Странный приговор, – вдруг заявил Риэль. – Ничего, что позволило назвать тебя государственным преступником. В заговоре тебя не обвиняли, в укрывательстве разбойников тоже, ну разве что уклонение от налогов, так кто от них не уклоняется… И пытали тебя явно незаконно. Подожди. Не перебивай, пожалуйста. Я знаю, что пытки разрешаются, если от подозреваемого нужно что-то узнать. То есть я понимаю, именно что узнать и хотели, но не официально, потому что обвинения не было. К смерти приговорить могли, в том числе и к этой, – за убийство. Но почему вдруг помиловали?

– А чтобы уронить ниже плинтуса, – спокойно ответил Тарвик. – Чтобы я продолжал мечтать о смерти. Мне ведь действительно не оставалось ничего, кроме как милостыню просить, потому что я даже воровать пока не смогу. И что, полагаешь, мне бы охотно подавали? Нестарому мужику, да еще с этим клеймом? Ты сам подумай, что для меня хуже: умереть вчера или продолжать жить… без вашей помощи? Женька, ты меня под ноль решила обкорнать? Из мести?

– Я тебе тонзуру сейчас сделаю, – пригрозила Женя. Он все-таки был неподражаем. – Или уши отрежу.

Он засмеялся.

– Риэль, если ты завтра мне еще и бритву одолжишь, я снова стану красавцем. Что смотришь, Женя? Постарел и подурнел? Это неудивительно.

«Стрелу» угробили через двенадцать дней после исчезновения Жени. Тарвик во время нападения был, что называется, в офисе, и потому сразу оценил серьезность. Здание было нехило оборудовано и ловушками, и технологиями, и всяческими магическими артефактами. Большой босс первым делом распорядился поосновательнее сломать главные технологические штучки, и Тарвик лично приглядывал за тем, как Фир, стеная и рвя на себе волосы, уничтожает всю информацию, и даже свою любимую программу записи языка. В «Стреле» шла самая настоящая битва. Босс, отправив Тарвика к Фиру, недолго полюбовался на нападавших и благоразумно покончил с собой, а у Тарвика не хватило то ли ума, то ли мужества проделать то же самое. Кадры в «Стреле» работали подготовленные, потому штурм длился почти два часа – просто немыслимо долгое время, особенное если учесть ничуть не худшую подготовку нападавших.

После гибели Фира Тарвик на всякий случай оставил один прелестный артефакт в его лаборатории и поскорее рванул подальше, потому что артефакт действовал куда эффективнее гранаты – Женя потом Риэлю объяснит, что такое граната и что происходит, если ее бросить в замкнутое помещение. Вырваться удалось немногим, и Тарвик был в их числе, однако хорошего в этом ничего не было. Имущество всех «стрельцов» было конфисковано, и это бы еще ничего, но на них объявили самую настоящую охоту, и по следу пустили никак не дилетантов. Настигнутые дрались насмерть и, как правило, погибали. Достоверно Тарвик знал об аресте только одного своего коллеги, но не знал, что с ним было дальше, может, и еще в каком городе устраивали публичную казнь, то ли с помилованием, то ли без. Если он до нее дожил.