Надежда мира

– Ты смотри, девушка-то какая чувствительная…

– Так известно, менестрели, они ж не грубые… Ты не переживай, девушка, не страшно, через пару дней поправится…

Женя с ужасом смотрела, как вспыхивают рубцы на белой коже Риэля, как он вздрагивает, слышала, как судорожно втягивает воздух сквозь зубы.

– Не кричит, – одобрил чей-то голос, – а говорили, Риэль – слабак…

– Кто говорил-то – Торкис? Он тебе наговорит, если у него голос как у козы недоеной, а у Риэля – ну чисто посланца Создателя.

Плешивый палач подождал, когда Риэль снимет рубашку с колышка, и повесил на ее место плетку.

– Мы проводим, – сказали Жене на ухо, – в компании-то веселей. И не пристанет никто… Из Риэля сейчас заступник-то не очень.

Риэль приблизился, слегка пошатываясь. Лицо у его посерело, губы подергивались. Его тоже взяли под руки и быстро повели прочь из суда, кто-то нес инструменты, потом, уже в гостинице, где Риэль без сил рухнул на стул, очень симпатичный и очень молодой парень помог Жене собрать вещи, а второй, который вел-тащил Женю, сбегал к аптекарю за какой-то целебной мазью, сунул ее Жене в руку и торопливо проинструктировал:

– В дилижанс садитесь, но как миль десять отъедете, вылезайте прям посреди дороги и сворачивайте в лес. Скот-то этот точно следом рванется, да он в Кород поскачет, а вы в сторону – и ищи менестреля в дороге!

Женя наконец взяла себя в руки. В дилижанс их посадили эти же парни, и у одного Женя заметила на запястье татуировку, как у Риэля. Коллеги, наверное. Риэль привалился к ней плечом, прикрыл глаза и изо всех сил старался делать вид, что все в порядке, но губы в него так и подергивались. А я запомню это скотину с королевской кровью, уверенно подумала Женя, и обязательно устрою ему какую-нибудь каверзу. Подлость не может оставаться безнаказанной.

Дилижанс вовсе не походил на те, что Женя видела в кино. Это была просто рейсовая телега неимоверной длины, запряженная огромным количеством лошадей. Бизнес класс был крытый и с мягкими креслами, а эконом, в который она наспех купила билеты, просто затянут тентом от солнца, а для сиденья предназначались садовые скамейки со спинками. Выждав часа два, Женя решила, что десять миль они уже проехали. С математикой у нее отношения не складывались, задачи «из пункта А» вызывали нервную дрожь, и определять расстояние посредством умножения лошадиной скорости на время она не умела. Она попросила остановиться, и кучер послушно натянул сложную систему вожжей, откинул трап, то есть лесенку в три ступеньки и даже галантно принял у нее весь груз, а потом поклонился, взгромоздился на свое место, и междугородная телега двинулась дальше. Риэль стоял, покачиваясь, и растерянно на нее смотрел. Женя обвешалась багажом: оба рюкзака, футляры с инструментами и еще какой-то мешок, умудрилась взять Риэля под руку и решительно повлекла его в глубь леса. Идти было невероятно трудно, юбка считала своим долгом зацепиться за каждый куст, а распущенные волосы – за каждую ветку, и Женя всерьез начала опасаться, что к концу пути станет лысой, но через полчаса мучений обнаружилась очень симпатичная полянка, и Женя с облегчением сбросила груз и помогла Риэлю сесть на траву.

Она расстелила одеяло, стащила с менестреля парадную рубашку, вытащила из кармашка рюкзака банку с мазью и, строго соблюдая инструкции, втерла ее во вспухшие красные рубцы. Риэль глухо стонал в согнутую руку, а у Жени сердце разрывалось, как разрывалось, только когда ее сын отчаянно плакал и не мог объяснить, что у него болит. Женя сидела рядом с Риэлем, обмахивая его веточкой, чтоб особо нахальные мухи, которых может не испугать одеяло, не вздумали сесть на его исхлестанную спину. Он дышал все более ровно, и Женя поняла, что он уснул. Это ужасно ее обрадовало, потому что сон действительно неплохое лекарство. Если он может спать, значит, боль поутихла… да и рубцы словно бы побледнели и опали. Подумав, Женя прикрыла его спину своей еще новосибирской, то есть, конечно, итальянской рубашкой, а сама занялась приведением в порядок багажа, переложила вещи поудобнее, заглянула в мешок и обнаружила там просто залежи еды. Коллеги позаботились.

Так что когда проснулся Риэль, уже был готов обед. Ручей был совсем рядом. Вообще, в этой стране ручьи, озерца, речки и протоки были на каждом шагу, и каждая дорога имела огромное количество мостов и мостиков, от зыбких сплетенных из прутьев до монументальных каменных сооружений. Риэль зашевелился, сел, потряс головой и удивленно произнес:

– Спал… Надо же. Разбойничью мазь купила?

– Разбойничью?

– Ну, так ее называют в народе, – улыбнулся он с прежним обаянием, только улыбка все равно вышла кривоватой. – Кого чаще всего наказывают плетьми? Разбойников… не закоренелых. Выпорют – и на рудники или дорожные работы. Есть специальная мазь, быстро залечивающая поротые задницы. Меня-то хоть без позора – по спине. Так. Женя! Успокойся. Через день-два пройдет совсем. Пару ночей посплю на животе, вот и все. Сейчас уже совсем не так больно… И вообще, палач не старался. Можешь мне поверить. Лет пять назад я после тридцати плетей чуть живой был, потому что там человек работал с душой…

– А за что тебя?

– За дело, – ухмыльнулся он, – напился и набуянил. Могли вообще в рудники упечь или вон дороги мостить, но пожалели мои руки. Быть членом Гильдии менестрелей не так уж и плохо. А чем пахнет, неужели супом? Ой, Женя!

Он потянулся и поцеловал ее в щеку, хотя от движения снова скривился рот. Не больно ему, как же. Он у нас герой!

Герой не герой, но суп он трескал с аппетитом и пирогом закусил охотно.

– Мы тут до завтра пробудем, хорошо? – жалобно попросил он, будто только от Жени зависело решение. – А завтра я уже смогу нормально передвигаться. Ты еще пару раз спину намажешь… если мази хватит. Тимар мазь купил? Он парнишка такой сообразительный и предприимчивый, что ему не менестрелем быть, а купцом, честное слово. Но голос! – Риэль закатил глаза. – Небесные звуки! Батинский шелк и минский бархат! Я завидую, хотя и я не безголосый.

– Не заговаривай мне зубы.

– Почему? Ты такая грустная, а мне не нравится, когда у тебя глаза на мокром месте. Не плачь, Женя. Мне действительно уже вовсе не так уж и больно.

– Разве я плачу?

Он кивнул.

– Не обязательно, чтобы слезы в три ручья лились. Ты плачешь. От жалости ко мне, от бессильного гнева, от несправедливости. Не стоит. Мне уже лучше, гнев не лучший помощник в жизни, а несправедливостей еще столько будет, что на все слез не хватит. Маленькому человеку несладко в любом мире, я думаю. Нам-то еще неплохо, потому что менестрели – самые свободные люди на Гатае. Ты мне лучше вот что скажи: мне там, в суде, не послышалось? Ты умеешь петь? И почему я узнаю об этом в таких обстоятельствах?

– А это что-то меняет?

– Разумеется! Женя, это так замечательно, что ты умеешь петь! Просто подруга менестреля – это одно, а вот два менестреля – это совсем другое. Ты наелась? Посуду помыла? Садись и пой.

– Что? – опешила Женя.

– Свою любимую песню. Я понимаю, что без музыки сложно… Дай-ка мне флейту, попробую подыграть.

Женя подумала: ну и спою. Тогда он поймет, что для застолья мои таланты годятся более чем, но вот для публичных выступлений – крайне сомнительно. И она запела:

– А напоследок я скажу: прощай, любить не обязуйся… С ума схожу иль восхожу к последней степени безумства…

Было это безумно и фантастично: сидеть на одеяле, расправив неудобную юбку, смотреть в завешанные светлыми прядями серые глаза и петь русский романс. Все звери в округе попадали в обморок, а людей, дай бог, здесь нет. Когда она закончила, Риэль попросил пересказать слова. Женя послушно – и профессионально – перевела, и поняла вдруг, что ей трудно различить русский и местный. Всеобщий. Линкос. Эсперанто.

– Вот и занятие мне на сегодня: сделать тебе хороший текст. Музыка красивая, я даже забыл, что собирался подыгрывать. Тут нужна не флейта, флейта простовата. Виола, да со смычком.