Отрочество

Приседая чуть ли не на корточки около беговых дорожек, звонкоголосый шестой класс 85-й женской школы подбадривал:

— Лида, Лида, Лида, Лида!.. Чаго, Чаго, Чаго, Чаго!..

Подруги щедро отдавали усталой Лиде всю свою еще не израсходованную в соревнованиях энергию.

Когда он прыгал через барьер, она кричала и махала ему руками. Он слышал ее голос и узнавал его.

Но теперь, когда бежала она, у него не хватало смелости, не хватало дыхания крикнуть: «Лида!» (Или еще, чего доброго, «Чаго!»)

Он стоял, сжимая кулаки, не отрывая от нее глаз.

«Быстрее, быстрее, быстрее… Лида, Лида, я тут!»

Она бежала, и Дане казалось, что вслед за Лидой по беговой дорожке несется тонкое облако желто-золотой пыли.

Лети! Лети! Лида, милая, золотая… Еще секундочку, Лида! Еще одну, последнюю секундочку, последнюю, последнюю, последнюю секундочку, Лида!..

Раз!

И оборвалась ленточка финиша. Все потонуло в крике звонкоголосого шестого. Восемьдесят пятая женская восторженно встречала победительницу.

— Порядок! — с удовлетворением сказал розовощекий мальчик, сидевший рядом с Еленой Серафимовной. — Восемнадцать секунд. Слыхали?

Елена Серафимовна кивнула головой:

— Как же, как же, слышала.

Мальчик уселся поудобнее, достал из кармана аккуратно завернутый завтрак и принялся уплетать за обе щеки.

Болтая ногами и жуя бутерброд с яйцом, он то и дело поглядывал на Елену Серафимовну и решал в уме нелегкую задачу: у кого это из ребят такая особенная бабушка? Пришла на соревнования (да мало что пришла — на машине приехала!) — видать, сильно интересуется. Ему хотелось спросить, в какой школе учатся ее внуки, но он не решался.

Она была чем-то похожа на заведующую гороно (он видел одну такую заведующую в прошлом году в школе), немного напоминала доктора, который вытаскивал у него из горла рыбью косточку, и смахивала еще на кого-то в том же роде. Одним словом, он понимал, что это не обыкновенная старушка, которая только нянчит своих внуков, а, бесспорно, деловая и ученая бабушка.

Елена Серафимовна заметила, что мальчик внимательно разглядывает ее, и решила с ним заговорить.

— Ты, кажется, только что кричал «чага»? — спросила Елена Серафимовна. — Что это, собственно, значит: чага? Я тогда не собралась у тебя спросить. (В глубине души она была уверена, что «чага» — это какое-то специальное спортивное словечко, вроде морского «майна-вира».)

— Чаго? — удивившись, сказал мальчик и поднял белые бровки. — Чаго — это такая фамилия. Это фамилия той девчонки, вот что пришла первой. Заметили?.. Между прочим, очень даже порядочно бежала. И на коньках она катается ничего. (Пауза.) Она и плясать здорово может. На Октябрьских у них в женской был вечер — так она выступала… — Он доел бутерброд и вытер губы тыльной стороной руки. — Она у них всегда выступает…

Елена Серафимовна любезно кивнула головой.

Мальчик посмотрел на нее блестящими от оживления глазами. Ему, видимо, очень хотелось, чтобы она спросила его еще о чем-нибудь. Но Елене Серафимовне больше не о чем было спрашивать. Так и не дождавшись вопроса, мальчик отвернулся и сказал, рассеянно глядя в другую сторону:

— Между прочим, моя сестренка.

— Ах, вот как… Очень милая девочка! — желая доставить ему удовольствие, сказала Елена Серафимовна.

— Чего?.. Милая? — Мальчик возмутился. Как бы не так!.. Настоящая ведьма!

Елена Серафимовна с соболезнованием покачала головой:

— Неужели?

Вместо ответа мальчик значительно поджал губы.

— А тот вихрастый, который тоже первый прибежал, — Яковлев Данила, письма ей пишет. Только почерк у него не особенно разборчивый.

Елена Серафимовна удивилась:

— Вот как?

— Ага. Пишет и пишет, — прыснув, повторил мальчик. — А бабушка сказала: «Очень я об нем сожалею (мальчик опять фыркнул), потому что у Лидушки характер тяжелый…»

Неизвестно, чем бы кончился этот разговор и что именно рассказал бы еще Елене Серафимовне о своей сестре болтливый мальчик, если бы в эту минуту к ней не подошел Александр Львович.

Олег Чаго нехотя встал и, дожевывая на ходу второй бутерброд с яйцом, уступил учителю место, а сам перешел во второй ряд и уселся за спиной у Елены Серафимовны.

Протискиваясь сквозь толпу, Даня шел к трибуне, к тому самому месту, где он издали приметил темное широкое пальто и поля соломенной старинной шляпки, затеняющие милое усталое лицо.

Уши его горели. «Смотри, это тот самый!» — сказал про него какой-то парнишка. «Ну как же, Яковлев!» — ответил другой. Дане стало почему-то ужасно неловко, как будто он чем-то оскандалился, а не пришел первым.

Вот наконец и она, Елена Серафимовна! Рядом с ней сидит Александр Львович.

Густо порозовев, Даня шагнул вперед и остановился. Он был до того взволнован, что даже забыл поздороваться. Счастливый, багрово-красный, стоял он против них, не смея поднять глаза, чтобы не встретиться с прищуренными от солнца, лукавыми глазами Александра Львовича.

— Поздравляю с победой, дружок, — улыбнувшись, сказала Елена Серафимовна.

Даня чуть слышно пробормотал:

— Спасибо.

— А я и не знала, что вы такой спортсмен.

— Это недавно… — опустив голову, ответил он.

Эх!.. Если бы здесь не было Александра Львовича, он бы сейчас же, тут же, рассказал ей, как это вышло. Да и не только это. Сказал бы еще очень много всякого разного — ну, в общем, что он твердо решил на всю жизнь заделаться археологом, что ему сильно недоставало кружка, книг, музея, Кима, ребят-кружковцев и ее, Елены Серафимовны… Он бы… он бы…

Но они были не одни, а говорить такое не с глазу на глаз человеку отчего-то бывает очень трудно. Поэтому Даня молчал и беспомощно переступал с ноги на ногу.

Заметив это, Елена Серафимовна пришла на выручку своему другу.

— Вас, кажется, ждут, — сказала она и едва приметно кивнула головой в сторону беговых дорожек.

Там, в двух шагах от Дани, стояло несколько девочек. А среди них была и белокурая «ведьма» — сестра болтливого толстощекого мальчика, уступившего место Александру Львовичу.

Даня обернулся в ту сторону и оказался лицом к лицу с Лидой Чаго. Она была окружена кольцом девочек и рассеянно обмахивалась платком.

Если бы Лида была не Лидой, он бы заметил, что щеки у нее яркопунцовые. Но она была Лидой, и ее лицо показалось ему нежнорозовым. Его обдало душистым ветром ее платка.

— Здравствуй, Даня!

— Здравствуй, Лида!

Глаза встретились и долго не отрывались друг от друга: застенчивые — черные и смеющиеся — голубые.

«Шестой» тактично расступился.

Они зашагали вдвоем по узенькой дорожке, удаляясь от центра стадиона. Она внимательно смотрела себе под ноги, разглядывая песок. Он теребил в руках травинку.

Чем дальше они шли, тем тише и тише становилось вокруг. Здесь стадион медиков был уже похож не на стадион, а на обыкновенный сад.

Из черной рыхлой земли пробивались нежные иголочки чистой и часто посеянной травы. На клумбах аккуратно кудрявились низенькие кустики рассады.

Две пары тапочек — маленькие и большие — степенно шагали по желтому песку. Вот дерево. Рука девочки легла на его толстый ствол. Кора была теплая. Жаркое солнышко еще не проделало с ней своего доброю и вместе злого летнего дела: она была глянцевитой и гладкой.

— Лида, — сказал Даня, — я с тобой хотел объясниться по одному вопросу.

— Да? — очень тихо сказала Лида.

— Ну так вот, в общем, насчет вот этого…

Она глядела на него, недоуменно моргая.

Он сосредоточенно порылся в кармане своих сатиновых трусиков (карман был заколот английской булавкой — острие много раз пробрало для верности темный сатин). Вытащив булавку, Даня бросил ее в траву и быстро поднес чуть ли не к самым Лидиным глазам небольшую стальную цепочку.

Вздрогнув и все еще моргая, она поглядела на ладони мальчика — на них тускло поблескивало несколько продолговатых металлических звеньев.