Отрочество

Сусанна Михайловна Георгиевская

Отрочество

Памяти моего отца с любовью посвящаю

Часть первая

Глава I

Был день первого так называемого «родительского» дежурства Галины Андреевны.

Раздевшись внизу, в школьной раздевалке, она наскоро пригладила волосы и поднялась по широкой пологой лестнице.

Вокруг было совсем тихо — шел урок.

Галина Андреевна слышала эхо своих шагов, казавшихся особенно громкими в хрупкой, готовой каждую минуту прорваться, словно насторожившейся тишине.

В коридоре было тепло. Под каждым подоконником чуть слышно тренькали трубы парового отопления. На одном из окон даже росли кактусы: с краю стоял большой — в большом горшке, а рядом целая шеренга средних и маленьких — круглые и продолговатые головки с усиками и бровками.

Галина Андреевна на ходу потрогала землю в горшках. Холодная струя воздуха коснулась ее руки. От окошка дуло.

Она вынула записную книжку, поставила № 1, а рядом написала: «Дует от окна».

Стараясь не стучать каблуками, она прошла по навощенному паркету коридора и остановилась перед дверью с надписью: «Учительская».

Дверь была наполовину застеклена. Галина Андреевна уже хотела было ее толкнуть, но остановилась, увидев сосредоточенное лицо учительницы, сидевшей за столом. Седая голова склонялась над книгой. На столе лежала цветная репродукция — Пушкин-лицеист читает стихи Державину. «Ах да, им на сегодня задана биография Пушкина», — вспомнила Галина Андреевна.

Не подозревая, что на него смотрят, шагал по комнате за спиной учительницы классный руководитель сына Галины Андреевны — Александр Львович Онучин. Он шагал задумчиво, улыбаясь чему-то, немного грузный, совершенно штатский, несмотря на свою военную гимнастерку со следами недавно отпоротых погон.

Подсмотрев невольно его улыбку, Галина Андреевна быстро отошла от двери, чтобы не мешать людям, занятым своим делом и своими мыслями.

Так и не зайдя в учительскую, она прошла дальше.

С обеих сторон коридора поблескивали свежим лаком коричневые, недавно окрашенные двери с надписями: «Физический кабинет», «Географический кабинет», «Мичуринский уголок»…

Она легонько толкнула крайнюю дверь и остановилась на пороге.

Мичуринский уголок жил тихой зеленой жизнью, поразившей Галину Андреевну. Свет, шедший через окошко, казался зеленым. На подоконниках, на полках, на подставках стояли горшки и горшочки. Вдоль комнаты тянулись ящики с недавно высаженной пшеницей. Зелень была робкая, зимняя, чуть желтоватая. Галина Андреевна была тронута видом щепочек, подпиравших хрупкие стебли, и не столько щепочками, сколько мыслью о кропотливом, многодневном труде ребят, потраченном на то, чтоб вырастить каждый из этих зеленых стебельков.

Она снова вышла на лестницу. Темнело. Из лестничного окна шел тусклый свет улицы.

Растворяясь в глубине коридора, широкий бледный луч сливался с желтым светом уже горящих по концам коридора электрических ламп. Казались рябыми в полутьме промежутки между этажами, затянутые густой веревочкой сеткой, для того чтобы не могли упасть маленькие. Из канцелярии, примыкавшей к директорскому кабинету, раздавался отчетливый, резкий голос медсестры, говорившей по телефону.

— Как, как? — кричала медсестра. — Третий «Б»?.. Краснуха? Викторов? Когда обнаружена?..

Ее сухой и трезвый голос вырывался на лестницу, нарушая спокойное течение мыслей Галины Андреевны. Но вот и он замолк, и она стояла опять совсем одна в этом царстве ступенек и перил, затянутых сетками. И вдруг, прорезав тишину, пронзительно и торопливо зазвенел звонок. Сейчас же лестница и коридор переполнились странным шумом.

Это было похоже на гул моря, сорвавшего дамбу. В нарастающем грохоте нельзя было различить ни одного отдельного звука или голоса. Лестница звенела. Казалось, даже вздрагивала.

И вот один за другим на площадку начали выбегать мальчики.

Попадая в полумрак коридора из залитых светом классов, они, должно быть, не замечали Галину Андреевну, как будто она была в шапке-невидимке. Но сама она видела всех очень хорошо — больших и маленьких, вихрастых и стриженых, худеньких и коренастых.

И вдруг она увидела своего сына. Вот он: его выпуклый, такой знакомый лоб, волосы, зачесанные на косой ряд.

Ей захотелось помахать ему рукой, окликнуть, подозвать. Но неизвестно почему Галина Андреевна этого не сделала.

Он остановился у окна и начал медленно развертывать завтрак.

Подошел какой-то вихрастый, незнакомый ей мальчик, положил на подоконник толстую книгу и сказал, с силой хлопнув по переплету:

— Здо́рово, Сашка!

Ее сын с удовлетворением кивнул головой:

— Я ж тебе говорил! А ты спорил: «Если в книге нет разговоров, значит скука!» Вот тебе и скука!

Он разломил бутерброд пополам, протянул половину вихрастому, и они принялись с наслаждением жевать, задумчиво и мечтательно поглядывая куда-то в окно.

Все это почему-то растрогало и рассмешило Галину Андреевну.

Зазвенел звонок.

Мимо Галины Андреевны опять помчались ребята. Гул вокруг нее стал снова похож на шум прибоя, на раскаты то набегающей, то уходящей волны.

И вот наконец в коридоре опять стало тихо. Перемена окончилась, и Галина Андреевна торопливо пошла наверх, на урок физкультуры в шестой «Б».

Зал для занятий по физкультуре, очень большой и светлый, показался Галине Андреевне совсем пустым, хотя откуда-то — она не сразу разобрала откуда — доносился гул ребячьих голосов, похожий на жужжанье.

Осмотревшись, она поняла, что за невысокой перегородкой переодеваются мальчики.

Никто не обращал на нее внимания, и Галина Андреевна тихонько, ступая на носки, пошла вперед, разыскивая учителя.

В крошечной, похожей на шкаф комнатке она застала преподавателя физкультуры Евгения Афанасьевича. Саша ей о нем рассказывал, но Галина Андреевна видела Евгения Афанасьевича в первый раз и удивилась кажущейся молодости заслуженного учителя.

Он был слегка плешив, но на висках и на затылке вились легкие, как у ребенка, волосы. Лицо было одновременно добродушно и рассеянно. Ноги обуты в мягкие тапочки.

— Я сегодня дежурю… от родительского комитета, — сказала, поздоровавшись с ним и робко улыбаясь, Галина Андреевна. — Мне бы хотелось присутствовать на уроке… если вы, разумеется, не будете возражать. И, знаете ли, как-нибудь так присутствовать… ну, не очень замеченной. Не хочется отвлекать мальчиков: все-таки посторонний человек…

— Да что вы, что вы! — ответил, поправляя на ноге тапочку, Евгений Афанасьевич. — Они у меня привыкли к олимпиадам, к городским смотрам. Скоро выпущу на всесоюзные. Попробуйте-ка чем-нибудь смутить этих головорезов!

Он покашлял, глянул, сощурив глаза, на стрелки своих ручных часов и быстро, словно чего-то испугавшись, поднес их к самому уху.

— Пошаливают! — сказал он и, сунув подмышку школьный журнал, мягко шагнул через порог своей комнатушки.

За ним пошла и Галина Андреевна.

У стены зала стояли уже одетые в трусы и майки мальчики — весь шестой «Б». Многих из них она знала, была даже знакома с их родителями, потому что не пропускала ни одного родительского собрания.

Вот этот, крайний слева, рыжеватый, с острым, как у лисички, лицом, — должно быть, Иванов, сын знаменитого ленинградского кровельщика. Мать Иванова, такая же рыжеватая, с такой же легкой россыпью мелких веснушек под глазами, была железнодорожницей. Галина Андреевна видела ее всего два раза, но маленький Иванов часто проходил мимо их дома по улице Желябова. Серьезный, озабоченный и даже немного сердитый, он вел за руку девочку лет пяти в красном капоре, то и дело сползавшем ей на затылок. Дойдя до конца улицы, он останавливался и с тем же суровым и озабоченным видом покупал ей все, что продавалось на угловых лотках: маковки, тянучки, прочерствевшее на морозе печенье.